Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство

Как полноводный Рейн течет рассказ,
Но не как Рейн немецкий меж зеленых
Холмов, где виноград растет на склонах,
Где дух средневековья не угас.

Но даже память о былых баронах —
Разбойниках только пленяет глаз
В замшелых замках, где и речь влюбленных
Наверно тише льется в страстный час.

Не как швейцарский — горных вод бурун,
Но как голландский — мрачный у низовья,
От тучных пастбищ до бесплодных дюн.

Рассказ твой мужественно сдержан. Кровью
Окрашен он. Над ним, как злой колдун,
Застыл багровый диск средневековья.

Вдали закат мерцает,
В алость окрасив даль,
Сердце миг созерцает
Всемирную печаль.
Как сердцу света жаль!

По теплой мягкой пыли
Еду сквозь лес домой:
Грежу о днях, что были
Так светлы — Боже мой! —
И смыты теплой тьмой.

Грущу о двух могилах
В дальнем, в родном краю,
Грежу о людях милых,
О тех, кого люблю,
Помедлить тьму молю.

В нас сердце напитано гневом и желчью, —
Какая горька нам полынь!
Скулим мы по-лисьи и воем по-волчьи
Средь зимних бесснежных пустынь.

Бесснежных: ведь снег одевает порошей,
Как мантией, голую жердь,
И кажется ласковой, нежной, хорошей
Под снегом и самая смерть.

В бесснежные, тусклые, мертвые зимы
Мы твердый, как лед, чернозем,
Звериною, темной тоскою томимы,
Со смутною скорбью грызем.

Мы рады, что клочья облезлые шерсти
От смерти спасли, унесли.
О, Боже, никто же не бросит ни персти
На труп наш могильной земли!

Живем мы бездольно, умрем мы бесплодно, —
Какая горька нам полынь!
И все же нам страшен лик смерти холодной
Средь зимних бесснежных пустынь.

Он ушел на утренней заре,
В час, когда сияли на горе
Первым блеском солнечные пятна.
Целый день он где-то пробродил,
Целый день домой не приходил,
К вечеру вернулся он обратно.

Он пришел, когда бледнел закат,
Был в пыли, в крови его наряд,
Сам он истомлен был и безгласен,
Словно в тяжких битвах изнемог,
Но безгласный был, как юный Бог,
Радостно и солнечно прекрасен.

И в волнах сгущающейся тьмы
Молчаливо вопрошали мы,
Где он был, зачем пришел обратно,
С кем боролся, бился за кого,
И была нам светлая его
Радость — так чужда и непонятна.

Верю в светлого ангела,
— Боже силы моей, —
Верю в грозного ангела
В голубых небесах.

Прилетит он на помощь нам,
— Боже воли моей, —
Так я верю, я, сломленный,
Я, поверженный в прах.

С безнадежной надеждою,
— Боже веры моей, —
Ожидаю парения
Ослепительных крыл.

Утешенья, свершения,
— Боже страсти моей, —
И не мщенья, — прощения,
Боже сил, Боже сил!

Меня ты спрашиваешь, отчего
Так медленно теперь проходит время,
Тягучее, как скучный долгий гость,
Однообразное, как день больничный.
Иль вправду жизнь не движется, и люди
Так стали плоски, как листок бумаги?

О, милый друг, поверь мне, жизнь идет
Вперед, идет не медленней, быть может,
Чем вечно шла. Ведь мира механизм
Похож на старые куранты с хрипом
И гирями, медлящими движенье:
Едва заметен ход минут-годов,
И только внятен бой часов-столетий!

Но чудо привелося нам увидеть:
Вдруг завертелись с быстротой безумной
Колеса и колесики, пружины
Все напряглись, едва сердец биенье
За страстным темпом жизни поспевало.
Но слишком хрупок дивный механизм,
Застопоренный грубою рукою,
Он вновь пошел мучительно-невнятно.
И вот одни опять свои часы
Проверили, замедля их движенье,
Но те, кто их еще не переставил,
Обречены! О, бедный друг мой, долго
Не могут жизни ярче быть, чем Жизнь!

Синий твой взор робко блестит,
Светлое платье нежно шелестит,
Ну же, вперед, вперед, вперед,
Не все равно ли, что в будущем нас ждет!

Серая жизнь у нас позади,
Серая жизнь у нас впереди,
Ужас морщин и ранних седин,
Ужас и горечь, всему конец один.

Ну же, вперед, вперед, вперед,
Радостный взор нас манит и зовет.
Губами к губам страстно прильнуть,
Горечь и боль не прогнать, так обмануть.

Крепко сжимаю твой гибкий стан,
Жизнь так горька и так сладостен обман,
Чувствую я сквозь корсаж теплоту,
В сердце лелею мечту и красоту.

Ах, счастья, я счастья хочу
Без конца, без границ, без краев,
И вот я на миг улечу
В озаренные области снов.

Потому что в жизни моей
Все так бедно и так темно,
Золотых так мало огней,
И явственно близкое дно.

А я бы хотел умереть
В блаженном сиянии слез,
А я бы хотел сгореть
В томно медленном пламени грез.

И когда средь вальса слова
Ты мне шепчешь, как легкие сны,
Так кружится в чаду голова.
Как от сладкого бреда весны!

Я люблю вас с болью слез.
Вы скользите по паркету,
Быстрый танец вас унес
К счастью, к солнцу, к жизни, к свету.

Быстрый танец закружил
В вихре грез немые пары,
Я в тиши подсторожил
Блеск очей, сердец удары.

Электрических огней
Льется свет на вас тревожно.
Прочь заботы серых дней,
Будет правдой все, что ложно!

Вы во сне — я наяву:
Вижу, вижу в вихре танца
Под глазами синеву,
Лихорадочность румянца.

Пусть же будет весел такт,
Оживленны кавалеры,
Этот вечер лишь антракт
В пьесе скучной, в жизни серой.

Они парами тихо под музыку шли,
Некрасивы были их лица,
Эти бледные, бедные дети земли,
Дети столицы.

В долгие дни
Работы и хмурой заботы
Мечтали они.
Над свинцом серой жизни сверкала мечты позолота.
День их мечты,
Вот ты!

Бедные, бедные люди,
Я страстно молюсь,
Я горько молюсь о радостном чуде!
И горько сжимает мне горло, как грубая чья-то рука,
Тоска.

А вас вперед увлекает
Танец,
И на бледных щеках так ярко сверкает
Румянец.

Шаг вперед, шаг назад,
Робкий смех, нежный взгляд,
Между рук гибкий стан,
И волнуется кровь,
И сияет любовь, —
О, жалкий роман,
О, горький обман!

Шаг назад, шаг вперед.
Скривился рот
От нежной, смущенной и милой улыбки,
Как странны ошибки,
Как скоро конец настает.

Бедные, бедные люди,
Я тайно молюсь,
Я странно молюсь,
Я горько молюсь о творческом чуде!

О, неужели оно не придет?
Как люблю я вас всех,
Рядом смеются счастливые люди,
Как им не стыдно, как им не грех
Смеяться над этими девушками с робкими глазами,
У меня в душе их грубый смех
Звенит словами.

О, как все вы похожи,
Серые девушки — все, как одна.
Боже, за что, за что же
Бросил ты их в эту пропасть без дна!
Какой ужас быть только похожей,
Ужас без дна!