Андрей Дементьев - Года любви и дни печали

Какие лица у парижских женщин!
Покой мужчин при них на волоске.
И все же там красивых женщин меньше,
Чем в нашей замороченной Москве.

Да что Москва… У нас полно красавиц
По две, по три – на каждую версту.
И весь Париж бы изошел на зависть,
Когда б увидел эту красоту.

Беда в другом, что их до срока старят
Наш образ жизни, горести и быт.
И веры нет, что жизнь иною станет,
Без хамства, без потерь и без обид.

Мне бы взглянуть на милых парижанок,
Когда б на много дней их обрекли
В автобусную давку спозаранок,
И на зарплату – в жалкие рубли.

На вечные нехватки и работу,
Где нелегко дается отчий хлеб…
Парижских женщин украшает мода,
А наших унижает ширпотреб.

Мы в праздники встречаем их елеем,
А в будни жизнь по-прежнему грустна.
Я добрым словом женщин пожалею,
Коли не хочет их жалеть страна.

Жизнь прожита… Но все еще вначале.
Я выйду в поле. Как я полю рад!
Здесь тыщи солнц подсолнухи качали,
Посеянные сорок лет назад.

Как будто ничего не изменилось.
Село мое, сожженное в войну,
По-прежнему рассветами дымилось,
Не нарушая дымом тишину.

Сейчас пастух на луг коров погонит.
И ранний дрозд откликнется в лесу.
И тихие стреноженные кони
Повалятся в прохладную росу.

Люблю, когда по крыше
Дождь стучит.
И все тогда во мне
Задумчиво молчит.

Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна
И прекрасна.
И все вокруг с душою
Сообразно.
И счастлив я,
Как малое дитя.

На сеновале душно пахнет
Сеном.
И в щели бьет зеленый
Свет травы.
Стихает дождь…
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.

Уймется дождь…
Я выйду из сарая,
И все вокруг —
Как будто в первый раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни
Я попал сейчас.

Едва мы встретились с тобой,
Как ты умчалась за границу.
Но до сих пор в душе хранится
Неповторимый образ твой.

И в ожидании письма
Твои черты смывает время.
Я здесь один схожу с ума.
Ты веселишься там со всеми.

И ты сама сюда рвалась.
Иль это только показалось…
Когда во сне ты мне являлась,
То вновь меня будила страсть.

Тебя мои объятья ждут.
И мой восторг, и вся держава.
И ты за несколько минут
Отдашь мне все, что задолжала.

Мне непонятна злая зависть,
Когда любой чужой успех,
Тебя, по сути, не касаясь,
И гонит сон, и гасит смех.

О, эти маленькие войны
И самолюбий и обид!
И мы уже в поступках вольны,
Покуда совесть сладко спит.

И похвала уже – как ребус,
Где твой успех – скорей вина.

Ах, эта мелкая свирепость
Того смешного грызуна!

Как высоко мы поднялись,
Чтоб с солнцем встретиться
В горах.
И ты смеешься, глядя вниз.
Но я-то знаю – это страх.

Брось, не пугайся высоты.
Когда вдвоем – совсем не страшно.
Зато отсюда видишь ты,
Как велика Отчизна наша.

О, как порою высота
Сердцам людским необходима.
Обиды, грусть и суета,
Как облака, проходят мимо.

Нет в тебе ни силы, ни отваги,
Чтоб с врагом схватиться тяжело.
Взгляд во взгляд и правду – наголо.
Как когда-то скрещивали шпаги.

Ты не хочешь так… Или не можешь.
Ты всегда умел молчать хитро.
Если зло вдруг примут за добро
Или правду вдруг объявят ложью, —

Ты смолчишь…
Негодованьем быстрым
Злое слово не сорвется с губ.
И твое молчанье – как испуг,
Громкое, как будто в спину выстрел.

Поэзия кончается во мне.
Я чувствую в душе ее усталость.
И в памяти моей на самом дне
Последняя метафора осталась.

Наверно, Пушкин прав был, говоря,
Что годы нас к суровой прозе клонят.
Нелепо для метелей декабря
Выращивать гвоздики на балконе.

Мир накалился в схватках добела.
Он полон боли, гнева и тротила.
И Муза от меня не зря ушла —
Она свою профессию сменила.

Мы шли с тобой
Вдоль набегавших волн…
А пляж еще был холоден
И гол.

И скопища мерцающих медуз
Нам снегом нерастаявшим
Казались.
И волны тихо берега касались,
Как грусть твоя
Касалась наших душ.

Вдали качалось странное бревно.
Его мотали волны,
Как хотели…
Лишь ближе подойдя,
Мы разглядели,
Что это был дельфин,
А не бревно.

Мне было жаль погибшего
Дельфина.
И ты глаза поспешно отвела.
Как будто в смерти той
Была повинна.
А я подумал —
Сколько в мире зла…

В этом имени столько нежности,
И простора, и синевы.
Озорной молодой безгрешности,
Не боящейся злой молвы.

Над землей пролетают птицы —
Это имя твое струится.
Это имя твое несется
Из-под ласкового крыла…

Это девушка из колодца
Синевой его пролила.

Что же натворили мы с Природой?
Как теперь нам ей смотреть
В глаза?
В темные отравленные воды,
В пахнущие смертью небеса.

Ты прости нас,
Бедный колонок.
Изгнанный,
Затравленный,
Убитый…

На планете, Богом позабытой,
Мир от преступлений изнемог.

Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока живет в нас сострадание, —
Пока мечтаем мы и буйствуем,
Есть нашей жизни оправдание.

Пока не знаем мы заранее,
Что совершим,
Что можем вынести, —
Есть нашей жизни оправдание…

До первой лжи
Иль первой хитрости.

Не замечаем, как уходят годы.
Спохватимся, когда они пройдут.
И все свои ошибки и невзгоды
Выносим мы на запоздалый суд.

И говорим: «Когда б не то да это, —
Иначе жизнь мы прожили свою…»
Но призывает совесть нас к ответу
В начале жизни, а не на краю.

Живите так, как будто наступает
Тот самый главный, самый строгий суд.
Живите, словно дарите на память
Вы жизнь свою
Тем,
Что потом придут.

Ты думаешь одно, а говоришь
Совсем не то
При встречах наших праздных.
Из-под ресниц,
Как окна из-под крыш,
Твои глаза то вспыхнут,
То погаснут.

То их улыбка осветит на миг.
То затемнит печаль твоя немая…

О, в жизни женщин я встречал немало,
Но сердца женского я не постиг.

Когда душа устанет быть душой,
Став безразличной к горести чужой.
И майский лес —
С его теплом и сыростью —
Уже не поразит
Своей неповторимостью,

Когда к тому же вас покинет юмор,
А стыд и гордость
Стерпят чью-то ложь, —
То это будет значить,
Что ты умер,
Хотя и будешь думать,
Что живешь.

Школьный зал огнями весь расцвечен.
Песня голос робко подала.
В этот день не думал я о встрече.
Да и ты, наверно, не ждала.

Не ждала, не верила, не знала,
Что навек захочется сберечь
Первый взгляд – любви моей начало.
Первый вальс – начало наших встреч.

Я, быть может, не рискну признаться,
Чем так дорог этот вечер мне…
Хорошо, что выдумали танцы:
Можно быть при всех наедине.

С тобой нас часто разлучают
Друзья, знакомые, родня…
Но я люблю, когда нечаянно
Среди веселья иль молчания
Ты вдруг посмотришь на меня.

И не промолвив даже слова,
Мне скажешь все,
О чем молчишь.
Посмотришь, —
На свиданье словно,
Ко мне, как прежде
Прибежишь.

Любители учить
Внушали мне:
«Пишите о таких глубинах,
Что у людей всегда в цене.
Не о цветах,
Не о рябинах…
О том, что скрыто в глубине…»

А я смотрю в глаза твои:
«Что может
Глубже быть любви?»

Как мне больно за российских женщин,
Возводящих замки на песке…
Не за тех, что носят в будни жемчуг
И с охраной ездят по Москве.

Жаль мне женщин – молодых и старых,
Потемневших от дневных забот,
Не похожих на московских барынь
И на их зажравшийся «бомонд».

Что же мы позволили так жить им,
Не узнавшим рая в шалаше…
Уходящим, словно древний Китеж…
С пустотой в заждавшейся душе.

До чего ж ты была красива!
Пела песни ли на заре
Иль траву за рекой косила,
Утопавшую в серебре…
До чего ж ты была красива!
Мне писать бы с тебя Россию
В самой ранней ее поре.

Но война ворвалась жестоко,
Неожиданно, как гроза.
Потемнели глаза у окон
И померкли твои глаза.

Вся земля стала полем боя
На года – не на десять дней.
Все, что было потом с тобою, —
Было с ней.

У тяжелого стоя молота
По две смены – на сквозняке,
Ты бледнела, как смерть, от голода,
Пайку хлеба зажав в руке.

Но не в силах тебя осилить,
Беды прятались, присмирев.
Мне писать бы с тебя Россию
В самой тяжкой ее поре.

А когда той весной неистовой
Май Победу земле принес,
Это ты, все сдержав и выстояв,
В первый раз не сдержала слез.

Ржавой проволокой опоясана,
Русь смотрела сквозь горечь дат
Не твоими ль глазами ясными
На пришедших с войны солдат?

И не ты ль им цветы носила,
Песни пела им на заре?

Мне писать бы с тебя Россию
В самой светлой ее поре.