Ирина Маулер - Ближневосточное время
Обзор книги Ирина Маулер - Ближневосточное время
Ирина Маулер
Ближневосточное время
Михаил Юдсон Температура радости
Ирина Маулер живет и пишет стихи в маленькой приморской ближневосточной стране со столицей в Иерусалиме, далековато от Москвы, от родимой метрополии с мраморными пещерками метро, летним листопадом, весенними сугробами и прочими приятными памяти вещами. Постранствуем по страницам:
Я сама себя пересадила
В этот зной.
Я сама от себя отпустила
Башен звон…
И тут же ожившим миражом возникают ветхо-новые, вечно заветные башни Иерусалима:
Незнакомый, а словно встречались всегда.
Листья клена летят через все города
И покорно ложатся под ноги тебе.
Город мира, как я благодарна судьбе!
Камень белый, а рядом шиповника куст,
Разминулись здесь Авраам и Иисус.
Над мечетью уверенно крестится лес —
Здесь живут в ожиданье чудес.
Землица обетованная, волшебная страна, изнанка изгнания, историческая родина с разлапистой пальмой под балконом и возвращающимися на круги хамсином – горячим ветром из пустыни. Смена времени, часовых поясов, а заодно городов и природы – милые сердцу липы на Ленинском, где «запах сожженной листвы проникает под кожу», пересаживаются, ностальгически перерастают в жаркую зелень Ришона Ле-Циона. Наступает ближневосточное время – не точное, размеренно идущее, по-московски бегущее, а левантийское, средиземноморское, ме-е-едленное, едва тянущееся караванно-улитно:
Растянуться на времени,
как на пляже,
Подтянуться на времени,
дотянуться... —
а потом вдруг взрывающееся (ближневосточный Биг Бэнг), мчащееся, разбегающееся галактиками минут и событий. Непредсказуемое… Да, здесь и дышится, и пишется иначе. Скитальческий галутный «вал и ров» заканчивается маккавейской «Стеной и Башней». Даже солнце совсем другое, безбашенно-активное, и, кажется, у облака иной облик. О, ближневосточное пространство-время – полное ям вер, рытвин распрей, худого мира, святой простоты, неустанно подкидывающей хворост в конфликт цивилизаций! Воистину – время вывихнуло сустав, а человечество малость свихнулось… «Искривление истории», – сказал когда-то Эйнштейн. Он же упреждал, что, изучая законы мироздания, мы должны вводить особое понятие-наблюдатель. Вот поэт – и есть таков. «Гейнеальная» трещина сущего проходит именно через сердце поэта. Читывал я – и хороших, и большей частью разных, приходилось. Но есть пииты – тих их стих, а слово ярко, ясно, звукописно. Не бренчат лирой, а вслушиваются в музыку сфер. Ирина Маулер – из этого славного ряда. Ныне, когда навис над Русью орифмованный смог, стеб застолбил слог, и наш век укоротил бренд «серебряный» до первых трех букв, встретить талантливое, самоцветное – редкостно и радостно. Лирика-романтика наперекор чернухе живет-поживает и на сегодняшней кириллице – и Ирина Маулер тому пример. Да, высокая температура радости чтения, ощущения света и добра, лада и гармонии, словно покачивается на строчках солнечная лодочка, ладья-тура Ра, – и не страшны на время рокировки судьбы, и даже ежедневный бред быта втягивает свои колючки… Причем самородность, самоцветность для Маулер не самоцель, а лишь еще один манок, кормовая манна для читателя – ближе, теплее – «входи, участник!». По мне, ее стихи напоминают живопись, они сродни холстам – письмена-слова подхватывает кисть. Строки Ирины – искры краски, отпечаток впечатления, отголосок первосолнца – бисерная вязь раннего импрессионизма и игра на высокопробном ложечном серебре русских символистов. Жар-пыль хамсина сливается с метелью – Сион в снегу, во сне ли, наяву, холмы Иерусалима околдованно колоколят, перезваниваются с малиновыми сорока сороками города Воробьевых гор, и в книге у Ирины Маулер в сугробах пальмы, на пруду рябины, кричат павлины, молятся раввины, замоскворецкая масленица чудо-дивно хороводится с ханукальным волчком… Москва – Иерусалим, маршрут творческой судьбы Маулер, точка исхода и пункт приюта. И время порою из ближневосточного, песочного – перетекает в вишневое, вешнее. Читатель, вглядись и расслышь – там вишня, как Шива, и ветви, как множество рук, и время у Маулер покрыто корой и смолой, пространство стиха прорастает не просто, не вдруг, а «будто» вплетается в «словно», и кроны и корни у слова, лов солнца и крова условно – улавливай слой смысловой…
Я осознанно мало цитирую саму Ирину Маулер, считаю, что цитата может сократить читателю чистую прелесть и радость познания сей поэзии. Поэтому – читайте сами, не откладывайте. «Ближневосточное время» ждет.
Вкус жизни
Иерусалим
В Иерусалиме благодать
Падает с цветущих миндальных деревьев.
Ментальная благодать.
Разве ты мог знать
В странах дальних – радость ли мука,
Мука ли, облако мух,
Минуты, годы разлук тебя ждут?
Но вера – это верхушка неба
У тебя в руке – ласточкой ли,
Краюхой хлеба – неважно.
Ты и вера – жизнь,
За нее держись,
Возле нее нежься,
Жмись к ней слепо
В этом городе – на самой верхушке неба.
Если хочешь стать бессмертным —
Стань горой, волной, ветром.
Если горой – над тобой небо
Тебе в глаза, на плечах – пледом.
Синего неба вечный век,
А в ногах маленький человек.
Маленький человек – кровь и кожа.
Маленький человек – у твоего подножья.
А можно морем – расправить плечи,
Лежать и смотреть на утро и вечер,
Платья менять, заплетать косы,
Грозно швырять на песок водоросли,
Стелиться приливами и отливами,
Маленького человека делать счастливым.
Маленького человека из греха и веры.
Маленького человека на твоем береге.
Ветром если – какие картины —
Сейчас Израиль, через час Россия,
Можно под гору, как на салазках,
Можно на гору – без страховки скалолаза,
Можно теплом, а можно и холодом
Обнять за плечи
Маленького человека
Из твоего родного города.
Маленького человека так ненадолго дышащего,
Такого маленького перед Тобой, Всевышний.
Мешок времени
Разный день – солнечный и дождливый,
День разносол, день пересоленный
Ставлю на стол я – по справедливости
Себе и гостям – поровну.
Чтобы с ложки первой вкус различать
Чтобы радоваться до конца, до неба,
Каждый день хожу я к рассвету встречать,
Словно дня такого раньше не было.
На качелях времени раскачивайтесь – качайтесь,
Душно если – значит, дни равнодушные,
Вариантов дней в мешке времени – нескончаемо,
Вытащить бы лучшие.
Время яблок на дворе – яблочное время,
Время прожитых надежд – август на судьбе.
Здесь, на этой стороне, в тишине степенной
Мягко стелется трава – под ноги тебе.
Здесь, на этой стороне, – травы пахнут нежно
И рябиновый настой лечит от беды.
Детство этой стороны – переулок снежный
И надежды узелок у речной воды.
Время яблок на дворе – яблочное время,
Время прожитых надежд – августа печать.
Здесь, на этой стороне, в тишине степенной
Мягко стелется трава – только жестко спать.
Слово
Волненье, случайность
На части, на малость,
На милость строки, наудачу
Слова то возносят над жизни площадкой,
То падают в ноги, ругаясь площадно,
То просят доверья, то просят пощады —
Слова, – вас прощаю.
Вы – первая помощь, вы воздух вокзальный,
Вы спица вязальная снов – нанизали
Пустыню и север, карету и шарик
Воздушный – как душно без вас мне,
Как страшно ночами.
За то, что – неважно, жара или холод,
За то, что за временем вечным походом —
Не хором, а тонким и тихим сопрано,
За странность, за страхи, за раны, за радость
На руки поднять, покатать по гортани
И в день не войти, а ворваться канканно
Коньками – по чистому полю страницы,
За счастье полета, не будучи птицей.
Бывают минуты мнимые —
Их ливнями моет.
Минуты бывают длинными —
Одуванчиками через поле,
Липовые минуты – запах меда,
Бабочкой-однодневкой,
«Нет» вместо «да»,
В апельсиновой клетке —
Не поется соловью, не дышится,
Минутка к минутке – тысячи
Сплетутся черемухой, чертополохом,
Холодный бок к горячему боку,
Бок о бок – добрые, злые —
Любые минутки, любые…
Забытые, брошенные —
В прошлое,
Желанные в будущем —
Будут еще.
Самые стоящие и настоящие —
Стойте рядышком.
Счастье
Счастье, когда части
Будущего в лего дня —
Лесом, озером, музыкой, бегущей
По нотам,
Дна не видно – бездонное будущее.
На мизинце – капелькой радуги,
Капелькой радости
Невиданной, видимой —
Сегодня, сейчас, хоть на секунду,
Минуту, час…
Музыка
Когда звучала музыка в саду
Нетерпеливо август тряс осину,
Которая прижалась телом длинным
К скворечнику,
