Влад Снегирев - Начало (зона АТО)

Я так долго молчал потому,
что проклятые снились мне сны.
Видит Бог, – не отдам никому
ни кусочка любимой страны.

Злобный карлик – он брызжет слюной,
руки сжав, и неясен мотив.
Он усталый, безумно больной,
голос слабый и насквозь фальшив.

Равнодушные лица толпы
окружили, теснятся вокруг
словно тени – глухи и слепы.
Стал врагом теперь бывший мой друг.

Старший брат жаждет биться сплеча,
в своей жадности грубый, слепой.
Только правда сильнее меча,
ей победа дается судьбой.

Ты пока ещё молод и цел,
дома ждут – и я этому рад.
Безучастно смотри сквозь прицел,
ты уже не вернешься назад.

Будет холод забытых могил,
а еще недописанный стих.
Ты в глазах у себя затаил
боль и горе страданий чужих.

Россия – ты тюрьма, Империя упадка.
История стирает фальшивый, липкий грим.
Душа славян пуста... Какая тут загадка?
Часы пошли назад, стал звук совсем глухим.

Пусть боги смотрят вниз на тени безучастно,
на трупный сумрак дня, на плачущий закат.
Хочу кричать, молить, но поздно, – всё напрасно.
Не говорят «Пора!» Там терпят и молчат.

Да, лучше было б жить в провинции у моря,
да только Крым не наш... Пока ещё не наш!
Империя падет. И это будет скоро.
Россия – кто ты есть? Безумие? Мираж?

Прорубили в Европу окно,
захотелось гулять на просторе;
говорили - теперь суждено
флот отправить в открытое море.

Потом строили долго забор,
но по пьянке его поломали,
чтоб расширился вдаль кругозор
и границы прозрачными стали.

Снова там вырастает стена.
Черт так рад, – кривоногий, косматый.
Правит бал теперь только она –
обезьяна тупая с гранатой.

И теперь все поют: «ла–ла–ла»,
но в Империи тихо, спокойно.
«Крым же наш…» - Вот, какие дела.
Всё у них гармонично - отстойно.

То, чего добивались века,
закружилось и прочь улетело.
И сияет лицо дурака,
что страдает за правое дело.

Тот прошлый век не баловал никак.
Спокойно всё, хоть с каждым годом хуже.
А тучи шли и отражались в луже
без умысла худого, просто так.

И старый хлам, оставив за спиной,
я в новый век вступил неторопливо.
Глаза открыв призывно и пытливо,
пленен был этой свежей новизной.

Тогда мне сон приснился невпопад
и тот, кого все звали президентом.
Случайно стал им, пользуясь моментом,
а я причем? Какой мой в это вклад?

И я забыл, как думал – навсегда,
каприз тот странный воли подсознанья,
не разгадал туманного посланья.
А дни неслись, летели вдаль года.

Но вот опять – нет, не поверишь ты,
пришел мне в сон тот идол лицемерья.
Пройдя черту, он, громко хлопнув дверью,
впадал недавно в бездну пустоты.

Теперь лежит в сверкающем гробу,
а люди шли, глаза смотрели строго,
шептали тихо: «Боже, слава Богу!»
плевали в гроб... А чёрт дудел в трубу.

Мне побывать там просто повезло,
хоть и во сне – пророческом и сладком.
Там дым кадильный, траурные складки...
Венки стояли с надписью «Х*йло».

Проснувшись утром в простыне своей,
заплакал, ко всему живому близкий.
Просил одно в своей молитве низкой:
«Пусть сбудется как можно поскорей!»

Я повешу бандеровский флаг
рядом с нашим у самых ворот.
Да, Россия, - теперь ты наш враг.
Неизбежен крутой поворот.

Годы шли, мы привыкли к тебе,
к твоим окрикам и именам,
к бесконечной, великой борьбе…
А покой, – только снился он нам.

Но растаяли в прошлом мечты
о несбыточном и о былом.
Говорят, с террористами ты
в той борьбе – между злом и добром.

Уже скоро год, как война на пороге
и, кажется, рухнул привычный уют.
Предчувствием боли, морозом тревоги
пронизаны цены и курсы валют.

А сводки с Востока опять горем дышат,
и беженцы снова идут и идут...
Устал я молиться, да Он и не слышит...
Ведь лучше не знать, что свершается тут.

И вот день рожденья – итог давней даты,
в бокалах вино и горит яркий свет.
Но дарят не книги, как было когда-то,
а крестик нательный и бронежилет.

Смерть на войне обычна и сурова,
она везде: в огне, в дыму – кругом.
И мы молчим. Копаем яму снова,
всю боль потерь оставив на потом.

Сердца сгорели, не оставив пепла.
Мир груб и прост. Он не жалеет нас.
В бреду войны душа уже ослепла,
лишь вьюга смерти на сетчатке глаз.

Я был с ним рядом. И в одном окопе
делил с ним хлеб и горе пополам.
Он не дожил, не долюбил, не дóпил,
родных своих оставив где-то там.

Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Теперь мы ждем холодного рассвета
и будем плакать каплями свинца.

И в эти дни нет ни врага, ни брата.
Есть только смерть, она уже близка.
За отчий дом и за тебя - солдата,
мы отомстим.  Ты отдохни пока.

Нас знают как «Киборгов», наша бригада
стоит на посту, ожидая атак.
Мы ангелы света в преддверии ада,
познавшие смерти и холод и мрак.

Здесь пулям горячим, что плачут тревожно,
давно потеряли и спутали счет.
Но знаем одно - отступать невозможно,
пока кровь горячая в жилах течет.

И мертвым спокойно за тех, кто остался,
чисты перед совестью наши сердца.
Простите родные - все те, с кем расстался.
Здесь наша Голгофа – война до конца.

Мне кажется, что это – сон.
 - Аэропорт? – Армагеддон!

Пороховой чадит угар,
бушует за спиной пожар,

гремят разрывы вновь и вновь,
повсюду крики, стоны, кровь,

клубится пепел, всюду дым,
а мы – стоим, стоим, стоим...

Их, оглушив глухой пальбой,
пригнали к нам как на убой,

и всё ползут, идут, бегут...
А мы вершим здесь Страшный Суд.