Лев Халиф - Сборник поэзии
Обзор книги Лев Халиф - Сборник поэзии
Халиф Лев
Сборник поэзии
Лев Халиф
Сборник поэзии
Лев Халиф 1930, член Союза Писателей, исключен в 1974, эмигрировал в 1977 Стихотворные сборники "Мета", "Стиходром", проза: "ЦДЛ", "Молчаливый пилот", "Ша, я еду в США") печатался в периодических изданиях Италии, Израиля, Франции, США
ПАСТЕРНАК
Каждый четверг к восьми часам утра на Казанском вокзале, не самом столичном, но в центре Москвы, ещ? только спросонья влезающей в домашние тапки, за платформой электричек, идущих на Куровскую, к стоящему "столыпину" на котором написано "почтовый", везут этапы. Вдали видна голубятня, тоже когда-то почтовых голубей, водокачка ещ? со врем?н паровозов, за которой сразу же развлетвленье подъездных путей. Щелкают капканами стрелки. И грозно кричит в рожок подающий вагоны. Неспеша набирают ход электрички, опоздавшими злорадно любуясь, а конвой торгует женщинами тридцать рублей за любую. Зеки глотают деньги на нитку, нанижут, к зубу привяжут и судорожно глотнут, так над?жнее - кровные к телу ближе. Дрогнут зеки. Прохладно тут. Одежда их внесезонна, но в каждой загажник. Одет кто в ч?м, с обязательным сидорком за плечом. Обувь их без подошв - шмон не любит загадок, опять же ближе к ступне им будет окраина, вот только мороз залютует, делая вид что лижет, п?с голодный, он тоже служит в охране. Неважные вести - их грузят в "почтовый". Неспешные вести - дойдут ли? Конечно дойдут, им всего-ничего потребуется чтобы в доходяг превратится вдруг. А пока их огибает вокзал суетливый рядом. Руки, небось сплошь в наколках и мокрых делах, порешить бы их всех разом и была-не была. А кто-то их примет за почтальонов. Удивится - сколько почтальонов у нас! И только очень внимательный глазом не смажет по их глазам воспал?нным и выделит их из рваного сброда, видимо, у него нам?танный глаз. Глубоко запрятавшие свою обреч?нность (е? вместе с ними да в глубь страны) стоят и ноги их, будто стебли ч?рные, растут из кованного горшка тюрьмы.
Нет, не с этого вокзала наведывался я к старику. С прилизанного и чистого, где пассажиров не так стерегут, с более западного к Пастернаку ездил. (денег на такси не хватало если).
Свистят электрички, будто соловушки в клетке. Так в какой околоток, вам сударь, загон? В Переделкино, до третьей отметки, третья зона, она лучшая из всех ваших проклятых зон, там жив?т Пастернак меж дал?кой Европой и близкой Сибирью, в зоне, назов?м е? так, между Нобелевской премией и секирой. И тогда от станции через кладбище прямиком, шагом быстрым, а то и бегом. Три сосны на косогоре. Это здесь он окажется вскоре.
Другое дело если едешь к нему на такси и говоришь - "Гони, но не слишком тряси!" И тогда проезжаешь вес?лое место, как вс? здесь, красивое, где чуть ли не ногами резину месят и делают презервативы. Колпак цензуры, незаметный и тем не менее зрячий, всем братьям-писателям, у кого губа не дура, этот нам?к, едва ли прозрачный.
Шелест гравия на повороте. Здесь таксист замедляет ход. Нехотя раступаются старые ели. Слева у магазинчика поселковый люд а по правую сторону дом Пастернака. А вот и он копошитсся на участке сво?м и завидев рукою машет. Видавшая виды кепка, на все сезоны одна и глаз усталая голубизна. Что и говорить - неважно выглядят у нас поэты. А ты что хотел чтоб он был в мундире при эполетах, и чтоб фанфары вокруг, и бронзовый профиль в небе качался Да спасибо что без кляпа во рту и ещ? не четвертован на части на красной площади газетных полос, опозоренный до седых волос. Вс? это будет потом, а пока не запечь ли нам для начала быка, аппетит, прямо скажем, волчий, воспал?нно уже видит воочью и серебрянные плошки с икрой, и лотки с заливною рыбой, куриный галантир и с шампанским ведро и возглас: "Смотрите кто прибыл!" Далее хрустальная менажница, в ней паштет, прикрытый ч?рной испанской маслиной.
Да ничего подобного. Был скромный обед с гороховым супом в суповнице длинной. Очень скромно жил Пастернак, а главное - незащищ?нно. Вот если б кремл?вская здесь от Кремля стена, с бойницей, изнутри закопч?нной, и с малой ротой пусть неважных стрелков (поэты и сами стрельнуть не промах) и вообще, кто охраняет у нас стариков, не в дурдомах, а когда они дома?
Да Боже упаси, никаких охран. Поэт свободен и дом его храм. Другое дело немного счастья, по части счастья всегда недобор, а, впрочем, оно не делимо на части, его или много или не видишь в упор. И я представил кладовщика, чья от счастья лоснится щека. Интересно, какая у него поза, когда он кидает нам счастья горсть? Наверно так Пастернак нес?т свою прозу: - Вот мо? счастье, дорогой мой гость! Знал ли он что убь?т его счастье? Разумеется знал, но отчасти. Тогда почему не сж?г или не закопал? - Шила в мешке не спрячешь. Это точно - ищейки у нас нюхом зрячи. Только-только замысел начн?т закипать и что же прикажете, его закопать? Да земли не хватит. И я представил как с лопатой идут на кратер.
Сирен завывание. Кислородная маска к лицу. Жизнь - не хроническое заболевание. Хроника жизни подходит к концу. - Боря, Боря, Ну хоть что-нибудь скажи... Когда-то он ею прекрасно был болен, Любимой сестрой была ему жизнь.
- Вы знаете три "М" буддистов? - Нет, просветите. - "Мозг для того чтобы фиксировать м?ртвое. Любой опыт уже м?ртв. Мудрость в неизвестности... Я бы добавил - в стихийности... (Это мо? убежденье кричало: стихийное - всегда начало). - Это сказал Заратустра? - Нет, простой буддийский монах, Но такой же шустрый и в таких же красных штанах. Тот самый даос что приш?л на самую высь Тибета и крикнул что есть мочи богам: - Ниспошлите мне кайф! И было услышано это. Он даже был удивл?н слегка, когда вино ему ниспослали боги. Добрый человек, он его разбавил. Хотел чтоб досталось на всех. - Дурак ты убогий! - сказали боги,кто же вино разбавляет?! Ты совершил величайший грех. Теперь ты всю жизнь будешь пить свою бормотуху. И не видать тебе кайфа, как ушей своих, лопоухий.- Что это?- спросил Пастернак. Да так,-отвечал я капризно, если хотите моя притча об альтруизме. Далее будут строки какой-нибудь тибетской частушки, типа: Я назло богам не вредный, я и строен и поджар. Хвост трубой стоит передний, да и задний не поджат. - Не пойд?т,-сказл Пастернак. Конечно, не пойд?т. Спросят: "Это что ещ? за монах, да ещ?, как Буд?нный, в красных штанах? И как у него могут стоять два хвоста в одно и то же время?"... Какой-нибудь попросят убрать. Я возмущусь и тогда они спросят: "А чего ты собственно хочешь, брат?" А посему я сей замысел подарил французам, будучи под впечатлением их коньяка. С тех пор мы собственно вместе жив?м и дружим и нашу дружбу ничем не разлить пока. - Это где же вы теперь жив?те? - в МГУ многоспальном, правда в отличие от французов я живу нелегально. Однажды по местному радио я читал студентам стихи (я их, между прочим, и без прописки пишу), Написанные с пылу, с жару, видимо, были стихи неплохи, если вместо милиции - французы на меня набежали. Знакомимся и тут же дружим и пь?м. Напрягаются, но понимают. Немного мучаются, но секут, а это, согласитесь, немало в нашем социалистическом тут, где всего один Актовый Зал, но много тысяч актовых комнат, раздел?нных наполовину и разбитых на блоки, зоны и этажи, где ч?рт-те чем учащихся кормят и где вообще охраняема жизнь. Специально подобранные старые девы там вершат сво? гнусное дело, наши советские бонны... - А откуда французы-то? - Из Сорбонны. - А что они делают тут? - Стажируются, наших классиков изучают, наши классики, видимо, что-то там излучают, помимо того что имеют какой-то метрический вес. Рыжий Фрио - на Маяковском (наверное, коммунист), На Достоевском жгучий Луи Мартинес, а другой Луи - на Толстом и далее - вниз. Кого-то ещ? изучает четв?ртый, с кем-то на пару, но эти трое просто отличные парни. Может, и тот ничего - наших классиков зритель... И оживился старик: - Всех четверых везите.
Но прив?з я к нему одного, да и тот оказался американцем, он тогда только-только окончил Гарвард, я это заметил по платиновому кольцу на пальце, хотя какой из меня антиквар. Оно ему было к лицу, это дополнение к кругосветке - тоже кольцу. И я поймал себя на мысли, что вечно не туда поступаю. Счастливец он объехал весь мир, только в Китай не впускают. Да ч?рт с ним - с Китаем, Хочешь к Пастернаку скатаем!?
Боль и ещ? одна сверх. Неотлучно врачам ассистирует смерть. Вся в белом, она, как всегда, находится рядом, всегда преждевременная и нарядная, как девочка ещ? несмышл?нная и неопытная, но спешащая жить.
Развратная сука - от нетерпения вся дрожит. Лезет в постель, изнывая от дрожи. Человек умирает - всегда умирать молодой, а она с ним на ты, будто тысячу лет уже прожил.
Висит на волоске ещ? тяж?лая жизнь. На одном волоске дрожит. Сосунок-Земля Млечный Путь ещ? на губах не обсох, а вешать уже научилась.
... - Вот послушайте ещ? кусок, по-моему получилось...
Проза, м?ртвые души пишут е?, как бы подч?ркивая что "М?ртвые души" - поэма. И я подумал: его поэзии она по колено. Старости переломный, а посему очень хрупкий возраст, уж не замаливать ли собрался грехи? Проза поэта, какая, к чертям, это проза, проза поэта это пожилые стихи. Первая фраза всему закоперщик, но самое лучшее приходит под самый конец. Он так думает, а по мне вс? лучшее оста?тся за первым, самым первым листиком, начинающим твой венец, когда сама бесспорность кричала, стихийное - всегда начало. И это главный поэтов резон, как молодость - самый плодотворный сезон, где в порядке вещей считалось, чтобы вся их жизнь в не? целиком умещалась. Странные порядки творятся на небесном Олимпе. Кажется, и мы в это дело влипли. Краткость - медсестра таланта со смертельной инъекцией в ручке галантной, следящая тайком, чтобы поэт не стал стариком.
