Бен Джонсон - Вольпоне (Volpone, or the Fox)

День, здравствуй! - Здравствуй, золото мое!

Сними покров, открой мою святыню.

Душа вселенной и моя! Земля
Не радуется так восходу солнца
Из-за рогов небесного Барана,[2]
Как я, узрев твой блеск, затмивший солнце,
Тот блеск, который средь других сокровищ
Сверкает как огонь в ночи иль день,
Что вырвался из хаоса внезапно,
Рассеяв тьму. О порожденье солнца,
Ты ярче, чем оно! Дай приложиться
К тебе, ко всем следам твоим священным,
Сокрытым здесь в стенах благословенных.
Твоим чудесным именем недаром
Прозвали самый лучший век поэты:
Всего прекрасней ты, сильнее дружбы,
Сыновней и родительской любви
И всяческих других земных иллюзий.
Да обладай твоей красой Венера,
Служили б ей сто тысяч купидонов
Так сила власти велика твоя.
О золото, святыня, бог немой,
Ты языки развязываешь людям;
Хоть ничего само ты не творишь,
Творить ты что угодно заставляешь.
Не жалко душу за тебя отдать:
Ведь даже ад пылающий - с тобою
Отрадней рая. Добродетель, честь
И слава - все в тебе. Твой обладатель
Становится отважным, мудрым, честным.

И кем захочет, мой синьор. Богатство
Полезнее для счастия, чем мудрость.

Ты, Моска, прав. Однако больше тешит
Меня искусство хитрое наживы,
Чем радость обладанья; необычный
Избрал я путь - без риска, без торговли;
Не раню землю плугом, не кормлю
Скота для бойни, не развел заводов,
Где с камнем и зерном дробят людей,
Не выдуваю тонкого стекла,
Не шлю судов по грозным волнам моря.
Я денег в банках не держу и в рост
Их не даю.

                         Нет, вы не пожирали
Беспечных мотов. А другой проглотит
Наследника не хуже, чем голландец
Глотает масло, не схватив поноса;
Отцов семейства, из постели вырвав,
Не гнали в нежные объятья тюрем,
Где суждено им гнить до самой смерти.
Нет, кротость ваша это отвергает,
Не терпите, чтоб слезы вдов иль сирот
Кропили пол, а жалобные стоны,
Под потолком звеня, взывали к мести.

Ты, Моска, прав, я не терплю.

                                            Вдобавок,
Вы не похожи на того, кто, стоя
С цепом в руках пред ворохом пшеницы,
Дрожит, голодный, взять зерно жалеет
И будет мальву грызть или полынь.
Не схожи вы с купцом, набившим погреб
Мальвазией и лучшей романеей
(Когда он сам лишь мутный уксус хлещет);
Не спите на соломенной подстилке,
Роскошную постель оставив моли.
Богатством наслаждаетесь своим!
И уделить частицу вам не жаль
Хоть карлику, иль евнуху, иль мне,
Или шуту, или другим домашним
Из тех, кого содержите!

                                     На, Моска!
Возьми из рук моих. Ты прав. Тебя
Нахлебником из зависти прозвали.
Пошли сюда мне евнуха, шута
И карлика, пусть развлекут меня.

Что ж больше делать остается мне,
Как не ласкать свой ум и жить привольно,
Всей радостью богатства наслаждаясь?
Нет у меня жены, детей, родни,
Наследником же будет тот, кого
Назначу сам. За это мне почет,
И в дом ко мне стремятся каждодневно
Клиенты разных возрастов и наций,
Несут подарки, золото и камни
В надежде, что вот-вот умру и все
Им с многократной прибылью вернется.
А те, кто пожадней, стремятся мной
Всецело завладеть и, как в любви,
Соперничают в щедрости друг с другом,
А я слежу, надеждами играю
И радуюсь, чеканя их в монеты;
Сношу их нежность и беру, беру,
Беру еще, из рук не выпуская;
Протягиваю вишню к их губам,
Но только рот откроют - вмиг отдерну.
Ну, как?

Актерам новым уступите место! Вам лицезреть
Придется не трагедию и не ученую комедь,
А потому покорно просим не счесть игру плохой,
Если, повествуя, стиха нарушим строй.
Знаете ли вы, что живет в нем,

                                              даю вам слово,
Душа Пифагора, этого шарлатана площадного.
Она обитала в Аполлоне сначала,
Но потом от него к Эфалиту удрала,
Долго затем Меркурию служила,
Получив там дар знать все, что было;
Оттуда улетела, совершив переселенье
К златокудрому Эфорбу, что убит без сожаленья
Был в битве под Троей рогоносцем из Спарты;
От него - к Гермотиму, по свидетельству хартии
Дальше - в Пирра Делосского вселилась,
С ним ходить на рыбную ловлю научилась;
Затем в греческого мудреца влетела,
А из Пифагора перешла в красивое тело
Распутной Аспазии; а после душа обитала
В другой еще шлюхе, что мыслителем стала.
Киник Кратес вам подтвердит, что сказано тут.
С той поры ею владели король, нищий, рыцарь и шут,
А сверх того бык, барсук, осел и козел,
Даже петух сапожника однажды ее обрел.
Но пришел я не спорить, не искать отговорки
Ни для двух или трех, ни для клятвы четверкой.
Ни для его треугольника, ни для златого бедра,
Ни для науки его о смене начал. И пора
Вам спросить: куда же было последнее скитанье,
И какое в наши дни получила она преобразованье?

Как шут преображенный в новой личине,
Объявляю все старые учения ересью отныне.

А запретною едою соблазниться ты не смел?

Стал монахом-картезианцем и тотчас же рыбу съел.

А молчания обет ты на что променял?

Некий шумный адвокат у меня его отнял.

Вот славно! А когда адвокату жить надоело,
Скажи, ради Пифагора, в какое проник ты тело?

Я стал глупым мулом.

                         Значит, вместе с другими мулами
Получил право питаться бобами?

Да.

И в кого ж ты из мула перешел?

В зверя странного; одни зовут его - осел,
А другие - чувствительный, добрый, премудрый брат.
Из тех самых, что и мясо и друг друга поглотят,
В клевете утопят ближних, ложью ханжеской зальют
И рождественский при этом пудинг праздничный жуют.

Ради бога, откажись от поганой этой нации;
Сделай милость, расскажи о последней трансмиграции.