Татьяна Шкодина - Голоса надежды
Добиться каких‑либо ответов на мучившие Лэрри и Джейн многочисленные вопросы так никогда и не удалось — новая Бабушка, как скоро выяснилось, пребывала в столь же безнадежно глубоком маразме, как и старая. Единственное отличие заключалось в то ал, что Левая (Бабушка, названная так для удобства по месту, занятому ею относительно разделяющего кресла старушек стола, временами с большим энтузиазмом издавала загадочный клич: «Второе июня!» Джейн предположила, что это некая особенно памятная для нее дата, возможно, день рождения, и впоследствии всякий раз трогательно поздравляла Бабушку с праздником.
В конце‑то концов, старушкой больше, старушкой меньше!
Пресловутый буфет совместными усилиями сдвинули в сторону и на освободившейся площади разместили второе глубокое кресло с Левой (Бабушкой. Выяснилось даже, что симметрично расположенные старушки, по большей части безмолвные и недвижимые как два сфинкса, придают убранству гостиной некую гармоническую завершенность. Хлопот с ними было не так уж много, разве что в волнительный день второго июня, когда Джейн на всякий случай наряжала Бабушек в обновки и потчевала сладким пирогом и сердечными каплями.
Эти «фирменные» капли Джейн готовила сама, смешивая в нужной пропорции добрую дюжину патентованных средств. На полке шкафчика в ванной комнате всегда стояла наготове длинная шеренга пузырьков, к которой в ожидании второго июня время от времени прибавлялись новые экземпляры, выстраиваеллые строго по ранжиру. Лишь однажды стройные ряды флаконов смешались — когда обуреваемая любопытством Малышка Ни дотянулась‑таки до заветного шкафчика. По роковой случайности, было это первого июня…
А на следующий день, согласно традиции, Джейн с таинственной миной доброго волшебника предстала перед облаченными в новые платья Бабушками с подносом в руках, водрузила торт на демаркационный стол и с веселым «Оп–ля!» сдернула листок с отрывного календаря.
— Второе июня! Второе июня! — нервно залопотала Левая Бабушка.
Правая Бабушка радостно взвизгнула и жадно потянулась к пирогу. Джейн ловко перехватила и отвела в сторону нетерпеливую сухую лапку, повязала салфетку Правой Бабушке и поспешила за «фирменными» каплями для Левой.
Конечно, она не могла знать, что Малышка Ни, нарушив царивший в шкафчике порядок, самовольно пополнила арсенал сердечно–сосудистых средств жидкостью для снятия лака, зубным эликсиром, пятновыводителем и кое–челл еще, а потому спокойно и со знанием дела накапала в стакан с водой из каждого пузырька.
Что‑то однако, ее тревожило.
Джейн честно пыталась отыскать причины своего беспокойства на всем пути следования из ванной в гостиную со стаканом в руке. Несколько неуверенно вручив капли Левой Бабушке, она сложила руки на животе, готовясь наблюдать за процессом приема лекарств, и тут ее осенило: она вспомнила подозрительный беспорядок в шкафу и необычный запах приготовленных ею капель. Охнуз, Джейн потянулась, чтобы отнять у Бабушки стакан, но опоздала: старушка поднесла его к губам и лихо, залпом опустошила.
Джейн в ужасе зажмурилась и потому не увидела, как замечательно подействовали капли.
Полупарализованная старушка выронила стакан и с легкостью газели вскочила на ноги, вытаращив глаза и беззвучно шевеля губами. Потрясенный взрывом хрупкий механизм — бабушкины биологические часы — споткнулся, стрелки щелкнули и с бешеной скоростью завертелись в обратную сторону.
Когда не на шутку встревоженная наступившей тишиной Джейн открыла глаза, Левой Бабушки в кресле не было, да и быть не могло: старушка стремительно летела в прошлое — до тех пор, пока на ее пути не стал несокрушимый буфет, занимавший это место до Того Самого Дня.
Лэрри, уютно дремавший в библиотеке, услышал пугающий грохот, помчался наводить порядок, ворвался в гостиную и остолбенел.
До Того Дня Бабушка была одна…
Андрей БАГИНСКИЙ
ЧЕТВЕРОСТИШИЯ
Оглянись, правдолюб, кто идет за тобой?
Не напрасно ли снова кидаешься в бой?
Не гордись, что тебя до сих пор не сломили,
Может, кто‑то прикрылся твоей чистотой?
О, творец, в мир корысти ты бросил меня,
В море лжи и разврата ты бросил меня,
Всех ошибок твоих я исправить не в силах —
Лучше б сразу в могилу ты бросил меня.
Я — сточный колодец людских откровений:
Чужие все мысли, чужие сомненья,
Покуда я сердцем всего не постигну,
Не будет покоя душе и забвенья.
Легко быть умным; нужно только знать,
Когда и что сказать, когда смолчать.
Молчанье иногда подобно лжи,
А совесть мне не позволяет лгать.
Сильным мира служил ты, виляя хвостом,
Доносил на других — был последним скотом,
Донесли на тебя — как собаку прогнали,
Отчего же стоишь ты с разинутым ртом?
Ты в истории жаждешь оставить свой след,
Через меру вкусив славу мнимых побед.
В книге прошлого чье‑то ты вычеркнул имя,
Но свое в эту книгу не впишешь ты — нет!
О чувстве такта. Вот его основа:
Глубокой мыслью и высоким словом
Посредственность не бойся оскорбить,
Но не ораторствуй в присутствии немого.
Пусть ты трижды достоин похвал,
Средь великих умов пусть достойным ты стал,
Если лесть ты в подруги себе не возьмешь,
Не взойдешь на достойный тебя пьедестал.
Если видишь, что женщина тайн полна,
За словами ее вдруг встает пелена,
Не стремись разгадать их таинственный смысл —
Держит в тайне жестокость и подлость она.
Всю скупость душ людских прекрасно сознавая,
Святые тайники души своей пред ними раскрываю,
Но благодарного зерна никто не проронил — одни
каменья
Я с нежной почвы сердца своего с печалью собираю.
А души скупые по–прежнему спят
И тайны души твоей знать не хотят.
Лишь плесень живет на холодных каменьях —
К кому обращаешь ты свой рубайат?
Давно уже жизни не радуюсь я,
Лишь мрачные мысли терзают меня,
И жить в этом мире есть смысл едва ли,
Уйду… Никто и не вспомнит меня…
Чего больше в мире: добра или зла?
Положил на весы два тяжелых узла —
В первый ложь завязал, в другом правда сокрыта,
Правда вниз потянула — ложь наверх поползла.
Почему так свободно растут сорняки?
Холод, ветер и зной — все для них пустяки.
Благородному детищу нужен хозяин,
Только ждет его смерть от хозяйской руки.
Ты ушел из семьи без скандалов и слез.
Полюбил–разлюбил — ну какой с тебя спрос.
«А что, папа нас больше не любит?», —
Что ответишь на этот наивный вопрос.
Пусть прикинулся добрым вчерашний злодей,
Обещанья его — для наивных людей,
Если прибыль с лихвой он от вас не получит,
То раздавит вас тут же, как жалких червей.
Ты за правду страдаешь, — скажи мне — зачем?
Ничего не добившись, умрешь ты — зачем?
Чтобы дети твои тоже правдою жили
И, страдая как ты, умирали — зачем?
Если правду ты хочешь сказать — говори!
Пусть тебе не дают говорить — говори!
Даже если никто тебя слушать не будет —
Хоть один да услышит тебя — говори!
Правда в двери стучится — не слышит народ,
Ложь в окно заглянула — ликует народ,
Ты друзей от врагов отличить не способен,
Что же будет с тобой, мой несчастный народ?
Правда к братству людей призывает — смотри
Ложь друзей друг на друга бросает — смотри
Ложь и правда — враги, но скитаются вместе,
Различить их почти невозможно — смотри.
Пусть мошенник твердит, что раскаялся он,
Пусть за горло его крепче держит закон.
Недобитый шакал станет вдвое хитрее,
Отпусти — он за властью полезет на трон.
У соседей моих разгорается спор,
Этот машет ножом, тот хватает топор.
И не все ли равно в чем причина их ссоры —
Победивший со мною начнет «разговор».
Завистливым псам, мастерам сквернословья
На доброе дело не тратить здоровья.
Покуда наш мир не рассыплется прахом,
Свободна подстилка под дверью злословья.
ТРЕХСТИШИЯ
