Николай Коляда - Уйди-Уйди
Хохочут. Серёга Первый включил магнитофон, орёт музыка. Серёга Второй открыл бутылку шампанского, она выстрелила в потолок пробкой. Вываливают из чемодана на пол коридора кучу пакетов, свёртков, еду в разноцветной упаковке, выставляют дорогие бутылки с вином и водкой.
Людмила застыла с вилами в руках. Анжелика, Евгений, Валентин выглядывают в дверь. Энгельсина проснулась, включила телевизор на всю громкость, орёт «Санта-Барбара». Марксина игрушку в руках мнёт, игрушка пищит. Энгельсина смотрит телевизор и поёт:
ЭНГЕЛЬСИНА. «Главное, ребята, сердцем не стареть! Песню, что придумали — до конца допеть!!!!»
Вода с крыши в тазики капает. Людмила села на стул, плачет. Орёт музыка, парни танцуют, носятся по квартире, тряпьё в чемоданы скидывают.
ТЕМНОТА
ЗАНАВЕС
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Поздний вечер. Тихо стало. Напились, надрались, наорались — уснул весь дом. Только собаки выть стали, да солдаты в бане наяривают себя вехотками, моются, смеются, по бане бегают. В квартире перестало капать с потолка. И мыши не шевелятся почему-то, тихо.
Людмила сидит на диване, гладит спящую Энгельсину, в окно смотрит, слёзы вытирает. Марксина не спит, игрушку в руке зажала, смотрит в темноту широко открытыми глазами, что-то тихо бормочет. Валентин спит на раскладушке на кухне — там темно. Двери в коридор из всех комнат открыты, в ту комнату, где квартиранты были — тоже. Видны следы поспешного отъезда: на полу бумага, разноцветные пакеты валяются. Свет горит только в коридоре, освещает стол, который вытащили из комнаты. На столе — остатки пиршества, грязные тарелки. Вокруг стола — разбросанные стулья, пустые бутылки.
Анжелика и Евгений в той комнате, где вещи, сидят на сундуке, в темноте. На полу — графин с самогоном, тарелка с едой.
АНЖЕЛИКА. (Улыбается, смотрит в тёмное окно.) Хорошие были парни. Жалко их. Я с ними болтала, курила на кухне и в подъезде. Такие смешные. Уехали. Америка! А чего? Они там потанцуют и долларов заработают, и будут жить.
ЕВГЕНИЙ. Ты ещё и куришь? Ну, чётко!
АНЖЕЛИКА. Я ещё и курю. Тебе-то что? Ступай в свою роту уже. (Наливает, пьёт.)
ЕВГЕНИЙ. Постой. Давай, заново, с начала.
АНЖЕЛИКА. (Хохочет.) Да прямо что. Нужен ты. Такого добра — найдём.
ЕВГЕНИЙ. Ишь, как заговорила. Я к тебе со всей любовью, а ты?
АНЖЕЛИКА. (Смотрит в окно.) Какие хорошие были. Два Серёги. Оба с кольцами. Я ему говорю: «Серёга, а чего это у тебя кольцо?» А он страшные глаза сделал, смеётся и говорит: «У меня не кольцо, а серёжка! В честь моего друга Серёжки у меня серёжка! Потому что мой друг Серёжка помер, и, если кто слово скажет — тот пойдёт к Серёжке на небо, вот так!» (Хохочет.) И всё переживал, что у них в комнате окна не на солдатскую баню выходят! Смешные были. Жалко. Америка, да. Какие хорошие, а?
ЕВГЕНИЙ. Они пидерштейны. Пидерштейны везде своё чётко заработают. Мафия «голубая» кругом, я знаю, по телевизору много раз говорили — мафия. Ноги бы им пообрывать, вот! Хотел я им сразу в рожу дать, да потом передумал, ладно — думаю.
АНЖЕЛИКА. (Вздохнула.) Дурак же ты. Какой ты дурак, а? Почему такой дурак на свете живёт? И трус. Ты же всё жрал, что они притащили, всё пил, а теперь… Ты же с ними сидел в обнимку, пил на прощание, разговаривал, спорил, кто лучше — баба или мужик, а теперь вдруг — на? Ну, человек, а? (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. Я с ними говорил, потому что мне надо было выпы-ты-тать.
АНЖЕЛИКА. Да чего выпы-ты-тать-то?
ЕВГЕНИЙ. А может, они — наймиты капитала. Они — шпионы американские и хотят секреты про наш городок про военный увезти с собой в Америку, про установку «Град» про мою, поняла?
АНЖЕЛИКА. (Смеётся.) Да прямо что. Да кому твоя установка «Град» нужна? Задницу подтереть разве что.
ЕВГЕНИЙ. Нужна! Всем нужна! Тебе тоже не скажу. Ты тоже, может, шпионка, шпионша, вот так, да! Казачок-то засланный, так, нет? Конечно!
АНЖЕЛИКА. Трусятина ты. Ты только за глаза можешь тявкать.
ЕВГЕНИЙ. Кто — я? Я?!
АНЖЕЛИКА. Ты. Смесь шакала с зайцем ты.
ЕВГЕНИЙ. Мы ещё чётко с тобой потом поговорим на эту тему.
АНЖЕЛИКА. Поговорим, ага. Думаешь, боюсь тебя? Прямо что. Я тут таких видела-перевидела, Женьшеньчик, не тебе чета.
ЕВГЕНИЙ. Пьяная стала.
АНЖЕЛИКА. Пьяная, да соображаю. И имей в виду: я мамкина дочка, вся в неё, гены у меня от неё, так что — рука у меня тяжелая, характер ндравный, смотри! (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. Чего ты всё смеёшься?
АНЖЕЛИКА. А чтоб ты спросил.
ЕВГЕНИЙ. Чего смеёшься, говорю?!
АНЖЕЛИКА. Чего? А того, что много у нас диковин, каждый бамбук — Бетховен.
ЕВГЕНИЙ. Отвечай, сказал?!
АНЖЕЛИКА. (Смеётся.) «Нищё не знаю, технищкой работаю!»
ЕВГЕНИЙ. (Помолчал.) Она дура, твоя мать, поняла? Дура набитая!
АНЖЕЛИКА. Ты ещё раз пискни на мою мамку, я тебе бошку скручу. Первое предупреждение сделала. Ты мою мамку не знаешь, про нашу жизнь ничего знать тоже не можешь, про всё, что с нами было — тоже, так что — убейся веником, Женьшеньчик.
ЕВГЕНИЙ. Она же тебя бьёт.
АНЖЕЛИКА. Пусть бьёт. Заработала.
Курит, пьёт. Достала из-под кровати бинокль, смотрит в сторону бани. Евгений пьяно мотает головой, стучит кулаком по колену.
ЕВГЕНИЙ. Ты что делаешь?
АНЖЕЛИКА. Я же шпионка. Я высматриваю военные тайны, в бане они все — видны сразу, все — нагишом! (Хохочет.) А что, ничего, глянь, есть кое-что тайное, любопытное, интересненькое, о, вот этот какой хорошенький, а? Это грузин, что ли? Вот это установка «Град», так «Град»! Какой-то новый, я его не знаю… Ну-ка, посмотри, скажешь мне, как его зовут, может — ты его знаешь? Надо его закадрить, а?! (Смеётся.) Ну, ты какой-то не такой, пипку трогаешь рукой! (Умирает со смеху, смотрит в бинокль.) Ну, на, посмотри, а? Не хочешь?
ЕВГЕНИЙ. Сама смотри.
АНЖЕЛИКА. Я и смотрю. Каждый вечер, как на службу.
ЕВГЕНИЙ. Жертву выслеживаешь, шпионша?
АНЖЕЛИКА. Ага. Жертву. (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. А ну хватит, перестала быстро!
АНЖЕЛИКА. Сейчас, для тебя, шкварка, расстаралася.
ЕВГЕНИЙ. Не стыдно тебе?
АНЖЕЛИКА. Не парь мне мозги. (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. Бесстыжая. Как скрывалась, когда дружили. А оказалось: она и с этим — взасос, и туда — смотрит, и с американскими шпионами, с пидерштейнами — дружила, всё про них знала, а молчала, матери не говорила.
АНЖЕЛИКА. (Хохочет.) Я же разведчица, сам говоришь. Вот и скрывалась. А потом — ты хотел чистую деревенскую любовь: «- Щё? — Да нищё. — Милая, радость, солнца моя!» Вот и получал.
ЕВГЕНИЙ. Бессовестная. Стоит и смотрит.
АНЖЕЛИКА. Бессовестная. Стою и смотрю. Чего ты бивнем упёрся, я не поняла? Да отвали, накройся медным тазом. Смотрю и смотрю, кого волнует?
ЕВГЕНИЙ. А зачем смотришь? Нет, ты мне объясни, зачем ты туда смотришь, бесстыжая?
АНЖЕЛИКА. А нравится мне смотреть на них на всех, Женьшеньчик. Красиво. Красота какая-то. (Улыбается.) Много парней, все весёлые, все смеются, все голенькие, все одинаковые-одинаковы: городские, деревенские, все твои друганы «черпаки», «дембеля», «салабоны». Все! Уйдут из армии, поедут по домам, переженятся, а их жены знать не будут, что я их всех голых видала, и знаю у них самую главную военную тайну, понимаешь? Надо же, каждые полгода новых привозят. Да хоть бы раз привезли что-то доброе, а то ведь всё — навоз, всю пенку собирают, где попало, соберут в городок, сюда скинут и — нате, бабы, жрите.
ЕВГЕНИЙ. На говно какая муха прилетит? Только навозная!
АНЖЕЛИКА. Сам ты навозное насекомое.
ЕВГЕНИЙ. Поговори мне.
АНЖЕЛИКА. (Молчит, смотрит на Евгения.) Слушай, дембелёк, ты бы хоть раз спросил: кто я, что я. Как влюбился в эту квартиру зелёную, и всё — только одно трундит: «Милая моя, радость моя, солнца моя!» Слушай, а у вас хоть в деревне электричество есть или нету?
ЕВГЕНИЙ. Попонадсмехайся ещё надо мной.
АНЖЕЛИКА. (Смеётся.) Попонадсмехаюсь. Ты в каком американском кине такие слова видел, ну? И что ты про меня, «милую солнцу», знаешь?
ЕВГЕНИЙ. Я с тобой от души разговаривал, а не из-за квартиры. Потому что ты хорошая.
АНЖЕЛИКА. Я-то? Ого-го какая хорошая. Ау! — прямо. (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. Давай, я тебе всё прощу. Бинокль выкинем. Этого, как проснётся, выгоним. И будем жить, ну? Милая моя. Хорошая моя, солнце, так хорошо мы про нашу жизнь будущую придумали, а? Давай, а?
АНЖЕЛИКА. Я ж курю.
ЕВГЕНИЙ. Ну и что. Отучим. Ты ж не в затяг куришь.
АНЖЕЛИКА. Выпиваю.
ЕВГЕНИЙ. Тоже ерунда. Вылечу.
АНЖЕЛИКА. Гуляю. Люблю гулять.
ЕВГЕНИЙ. Разлюбишь.
