Николай Коляда - Уйди-Уйди
АНЖЕЛИКА. Слушай, чего ты про эти трусы завёлся, а? Больше сказать нечего?
ЕВГЕНИЙ. А про что сказать? Начинай ты, раз про трусы неинтересно, тоже мне.
АНЖЕЛИКА. Ну, не про трусы же говорить надо? Что-нибудь красивое такое бы. (Смотрит в окно.) Я вот всегда в детстве думала, что дым из печки — это облака. Окна почему как крест на всех домах? Рамы — как крест, а?
ЕВГЕНИЙ. Прямо что. (Лезет целоваться.) А тебе сколько в натуре, я всё не спрошу, а?
АНЖЕЛИКА. (Отвернулась.) Сто, как бабке. Отвали. Уйди уже. Спрашивает, главно, одно и тоже: нитки-иголки, то, да сё. Ну, иди, или сиди, или расскажи что-то.
ЕВГЕНИЙ. Что?
АНЖЕЛИКА. Ну хоть что-то. Про свою прежнюю жизнь расскажи. Про свою будущую. (Говорит: «Будующую».) Расскажи, как мы жить будем, что делать будем. Ой, горе.
ЕВГЕНИЙ. Да что за горе-то? Разгорькалась прямо. Лучше ты скажи: у тебя много парней до меня было?
АНЖЕЛИКА. (Повернулась, смотрит Евгению в глаза.) Опять за рыбу деньги? Я тебе сказала: никого не было. И ты меня взял девушкой, сам знаешь.
ЕВГЕНИЙ. Откуда я знаю, девушка ты была или нет? Легли и поехало. (Смеётся.)
АНЖЕЛИКА. Вот, здрасьте. Ты ж говорил: ты большой специалист по женскому вопросу, что ты — ходок, что у тебя — море их было. Врал?
ЕВГЕНИЙ. Прямо что, море. Одна только была. Тоже в армии. Видишь, как я честно тебе? Там у нас на кухне работает одна тётка такая, средних лет. Она где-то тут живёт, и мы в наряд на ночь ходим как на кухню, так она со всеми спит. Видишь: я честно.
АНЖЕЛИКА. Ну и дальше?
ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Ну, и дальше. Она всегда всем давала и даёт. А после встаёт, отряхается, красится и говорит: «Спасибо, мальчики, спасибо». Ну, раз её никто не удовлетворяет, тут, в городе, она только солдатам нужна.
АНЖЕЛИКА. Вон как. И ты — с нею?
ЕВГЕНИЙ. Один раз. А потом только всё время с тобой. А что? Я честно сказал — раз, а потом это же так, для организма, это же не всерьёз — два.
АНЖЕЛИКА. Для организма?
ЕВГЕНИЙ. Для организама. (Пауза.) Дак у тебя были до меня?
АНЖЕЛИКА. Иди, а? Организма. Каких-то старух по кухням собирает. Сам взял меня девушкой, а теперь… Ведь видел? Простынь была в крови, я ж показала спецом?
ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) А я знаю, почему она в крови была?
АНЖЕЛИКА. Ну, спроси у кого-то, кто знает. И всё. Иди.
ЕВГЕНИЙ. Ты чего, приревновала, что ли? Ну, что ты сегодня дерьгаесся?
АНЖЕЛИКА. Иди, устала, «дерьгаесся».
ЕВГЕНИЙ. А играть не будем? Давай, дверь закроем и поиграем быстренько, а?
АНЖЕЛИКА. Ну, прямо что. В другой раз. У меня — «больные дни».
ЕВГЕНИЙ. А это чего такое?
АНЖЕЛИКА. Не знаешь? Ну, спроси у кого-то, кто знает, а я тебе не медицинское училище. Бессовестный ты. Вот как заговорил, видишь? Говорит: не видел простынь, бессовестный. Сам со старухами. (Заплакала.) Насмотрелась я на девушек, что вокруг живут. Вот так же вот их обманывали. (Говорит: «Обманывали».) А потом — кидали.
ЕВГЕНИЙ. Я серьезно. И ты напрасно… Поженимся, да.
На балконе солдаты чистят снег, один солдат заглядывает в окно, стучит по губам пальцами.
АНЖЕЛИКА. Чего он?
ЕВГЕНИЙ. Закурить просит. Нету! (Евгений встал, задернул штору.) Ну, давай, а, быстренько?
АНЖЕЛИКА. Сказала — нельзя мне! Иди. Тебя в части потеряют.
ЕВГЕНИЙ. Ты чёткая девочка. У тебя так губки напухают, когда ты расстраиваешься, прям я торчу… (Расстёгивает штаны.) Давай, быстренько, ну? Ну, дай помацать, а? Ну, я намякиваю тебе насчёт этого самого, не поняла, нет?
АНЖЕЛИКА. Да не буду я. Ступай, а? Ну, иди, а? Иди. А то прямо что все удовольствия ему — поел, попил, теперь давай быстро ему ещё чего сделай. Иди.
ЕВГЕНИЙ. (Молчит.) Зачем ты так жестоко, милая солнце, со мной? (Застегнул штаны.) Да ладно, пойду. Только вы гоните этого. Мать-то ведь пройда у тебя, видит всех…
АНЖЕЛИКА. Видит. Иди.
ЕВГЕНИЙ. Пойду. (Пауза.) На КПП сегодня наши ребята дежурят, я там оставил «гражданку» свою у них, я притащу её тебе сюда, тут много барахла, пусть лежит, а? Я сбегаю быстро, принесу? Ну, чтоб ты не думала, что я непостоянный или другую девушку найду. Нет. Не найду. Любовь до гроба, милая радость, солнце. В самоволку ходить, «гражданка», чтоб патрули не докапывались, а? Принесу? А то в «каптерке» найдут, придерутся. Милая моя! Я мечтаю, как скоро сниму с себя эту фигню и мы пройдемся с тобой по улицам, чтобы всё у нас было бы — чётко. Можно? Тут так много всего, мой портфельчик не помешается. Можно? Чтоб уж, начать, так сказать, а?
АНЖЕЛИКА. Чего начать?
ЕВГЕНИЙ. Ну, нашу совместную жизнь.
АНЖЕЛИКА. Ну, тащи, чего скажешь-то? Тащи. О, горе.
ЕВГЕНИЙ. Да что, что?! Смотри, я какой: я ведь не принёс без спроса, спросил — теперь принесу. Там у меня трусы есть, кстати.
АНЖЕЛИКА. Ну и чего?
ЕВГЕНИЙ. Ну, ты же говорила, что тебе чётко, когда я в трусах. Для меня желание дамы — закон! (Смеётся.)
АНЖЕЛИКА. (Вздохнула.) Опять смеётся чего-то. Тебе зубы надо чистить чаще, раз ты так смеёшься много, а то они у тебя нечистые.
ЕВГЕНИЙ. Понял. Конечно, буду, милая. Чаще буду, дорогая. У меня там и зубная щётка есть. В портфельчике. Трусы, и зубная щётка, и гражданка.
АНЖЕЛИКА. Тащи сюда свои трусы.
ЕВГЕНИЙ. Я пойду. Пойду — туда и назад. Быстро. Я в «самоволке», мне к отбою надо в казарму. Вечерняя поверка.
АНЖЕЛИКА. Давай. Я устала сильно, спать лягу хоть потом.
ЕВГЕНИЙ. Да, да, у тебя «больные дни». Ты меня прости, милая, но ещё проблема одна, да? Ребята у меня просили пузырёк, отметить, праздник. Ты мне отольёшь оттуда немного, да? Чтобы только мама не знала, да, радость моя? Они мне все в роте так завидуют, что у меня девушка в городе есть. С хатой, чёткая такая! Отольёшь?
АНЖЕЛИКА. Да отолью. Иди. Придёшь — дам. Иди, а?
ЕВГЕНИЙ. Я быстро! Радость моя! Солнце! (Вышел в коридор, надел шинель, сапоги.) Я тебя даже не поцелую, раз у тебя «больные дни», ага?
Потряс руку Анжелике. Ушел. Она стоит у дверей, молчит.
АНЖЕЛИКА. (Бормочет.) Как ты меня заколебал: милая, солнце, радость, говнюк такой…
Зашла в комнату, где стоят вещи, достала из-под кровати бинокль, смотрит в сторону бани.
Людмила и Валентин сидят за столом. Молчат. Людмила слёзы вытирает.
ЛЮДМИЛА…А вокруг городка и нас — эти домики деревянные: цыганский посёлок. Цыганки не живут в благоустроенных домах, а только в таких, потому что они громко разговаривают и их слышно сквозь стены. Да. Вот они и живут тут. Весь криминалитет собрался. Оружием торгуют, по-моему. А цыганки — наркотиками и самогоном. Как жить, Валентин Иванович? Простите, что жалуюсь. Мне бы вот с кем сговориться, чтобы отойти, в мир иной, так сказать. Я уеду, что ж я себя в гроб кладу? Тише, все, бабушка, молчи, мама тоже! Они спят, забыла. Валентин Иванович, посоветуйте, а?
ВАЛЕНТИН. Что сказать? Тут проблема во мне, с этой болезнью. То есть, мне надо, чтобы моя женщина была бы всегда со мной рядом. Я ведь со своей болезнью даже в больничке лежал. Грубо выражаясь — в дурке.
ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Ну и что? Да сейчас кругом одни дураки, всех в дурку надо.
ВАЛЕНТИН. Как-то всё равно, неполноценный, что ли.
ЛЮДМИЛА. Да ну, Валентин Иванович, не болтайте. Здоровый, красивый мужчина, по вам все женщины сохнут, а вы такие вещи говорите.
ВАЛЕНТИН. Насмотрелся там, в больнице. Всем уколов понаставят, чтоб спали, а они все — просто вповалку друг с другом секс устраивают, содомия какая-то и Гоморра.
ЛЮДМИЛА. Бедный, натерпелись вы, а?
ВАЛЕНТИН. И ещё. Я очень боюсь умирать. Знаете, думаю: как было бы хорошо, если бы наш день смерти был бы определен…
ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Какие-то вы странные вещи говорите, Валентин Иванович…
ВАЛЕНТИН. Нет, я серьёзно. Да, чтобы мы знали: ага, завтра-послезавтра уже помирать. Вот родился, к примеру, а в роддоме мамка моя лежит и беседует с другими женщинами: «Да, мне повезло, мой до восьмидесяти, а ваш?» «А мой скоро помрет, в двадцать лет.» «Ну, плохо, да что поделаешь,» — и вот обсуждают и никто не думает, что это плохо, а что это нормально, что так должно быть и никак иначе, и так живут, и ждут дня своей смерти, спокойно ждут, готовятся и никто не думает, что она придет раньше. Паспорт выдают — а там написано, когда помирать.
ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Какой вы романтичный, необычный, Валентин Иванович, я таких людей просто никогда в жизни не встречала…
Молчат. Валентин погладил Людмилу по руке. Она смотрит ему в глаза, улыбается.
В тазики капает вода. Возня, писк: то ли на крыше, то ли под полом. Солдаты снег с крыши бросают, один залез на балкон, лопатой снег чистит, смотрит на Валентину и Людмилу, кричит:
