Йосеф Бар-Йосеф - Трудные люди
Лейзер (тянет корзину к себе). Меня не пугает — что у вас были романы. И что вас обманули и бросили. Совсем не пугает. Наоборот. Пусть им будет стыдно! Я только боялся обмана. Теперь я знаю, что вы ничего от меня не скрыли. И еще я знаю, что вы одиноки. Гораздо более одиноки, чем я думал. Я тоже более одинок, чем я думал. Я сожалею о том, что сказал раньше — что я хочу вернуться. Я прошу вас согласиться выйти за меня замуж.
Наступает молчание. Рахель выпускает корзину из рук, белье падает на пол, другой край корзины остается в руках у Лейзера.
Рахель. Я приготовлю чай. (Помолчав, повторяет.) Да, я приготовлю чай. (Отходит к плите.)
Лейзер собирает белье в корзину. Саймон стоит, пораженный, и смотрит, как Рахель несет к столу поднос с двумя чашками чаю.
Рахель (замечает Саймона). Я налью тебе тоже. (Помолчав.) Ты не просил…
Саймон отодвигается в сторону, Рахель и Лейзер усаживаются за стол.
Рахель (Лейзеру). Пейте. Чай не горячий.
Лейзер. А вы ешьте шоколад.
Рахель. Мне теперь не хочется.
Лейзер (помолчав). Хорошо. Как вам угодно. (Пьет чай.)
Саймон в растерянности топчется возле стола.
Лейзер (обращаясь к Рахели, неожиданно громко). Я вам расскажу кое-что интересное. В старых районах Иерусалима белье сушат на веревках, протянутых между домами — от одного балкона к другому. И веревки эти движутся по таким маленьким колесикам. В четверг, если вы проходите по улице, вы буквально не видите неба из-за белья, которое висит на веревках. И почти все белье белое. Там, в этих районах, так одеваются — или белое, или черное. Но белое приходится стирать чаще, поэтому висит — всегда белое.
Саймон (останавливается возле Лейзера и спрашивает вдруг как будто без всякой цели). Вы любите музыку?
Лейзер. Простите?
Саймон. Я спрашиваю, любите ли вы музыку?
Лейзер. Почему вы спрашиваете?
Саймон, Почему? Просто так. Люблю знать. Собираю информацию по разным вопросам.
Лейзер. Иногда.
Саймон. Вот как! Прекрасно! А какую?
Лейзер. Простите?
Саймон. Какую музыку вы любите?
Лейзер. Марши.
Саймон. Марши?
Рахель (Саймону). Марши.
Лейзер. Да.
Саймон. Послушайте! Это интересно, очень интересно. Это несколько необычный вкус. Военные или похоронные?
Лейзер. Я не разбираюсь. Марши и все. Почему вы спрашиваете?
Саймон. Почему я спрашиваю? Вы не поверите! Это именно то, что любит моя сестра. Браки совершаются на небесах! Я просто так спросил, наудачу. И попал в точку! Вы видите этот буфет? Он полон пластинок. Сплошь одни марши! Она не согласна слушать никакой другой музыки, кроме маршей. Она спать не ляжет без какого-нибудь марша. Два-три марша перед сном. Удивительно! (Остается стоять в стороне.)
Лейзер. Я продолжу рассказывать, о чем начал. Если вы хотите.
Рахель. Да, конечно.
Лейзер. Вы помните Лею-Двору Вильман?
Рахель. С бородавкой на кончике носа?
Лейзер. Да, это все помнят.
Рахель. Да. (Чуть помолчав.) Так что вы хотели рассказать? Вы остановились на бельевых веревках.
Лейзер. Это связано. Когда она была молоденькой девушкой, она вела тайную любовную переписку с Нахманом Фридманом — из «Фридман и сыновья». Они обменивались записочками, которые подвешивали на эти самые веревки и подтягивали по колесикам. И когда ему сватали какую-нибудь даже очень хорошую партию, он отказывался.
Саймон (снова останавливается против Лейзера и неожиданно спрашивает). Она покупает журналы?
Лейзер. Кто?
Саймон. Ну, она… Эта, как ее… Лея-Хана, Хана-Лея, Зисель-Кисель, не все ли равно?
Лейзер. Лея-Двора Вильман.
Саймон. Именно! Хана-Двора! Как я мог забыть? Так она покупает журналы?
Лейзер. Вы смеетесь над ней. У нее нет денег, и у нее нет на уме никаких журналов. У нее нет свободной минуты поднять голову от работы. Она не помнит, есть ли еще звезды на небе. Она вообще не нуждается в таких вещах как журналы. У нее есть дети. (Смотрит на Рахель.) А вы это делаете?
Саймон. Что именно?
Лейзер (Рахели). Вы покупаете журналы?
Саймон. О. журналы!.. Не просто журналы, а медицинские журналы. Они в десять раз дороже! И главное, она ни слова в них не понимает. Но она их любит! А еще она покупает билеты на концерты. Самые дорогие. Есть дешевые билеты и есть дорогие. Так она покупает самые дорогие. Она отказывает себе в мясе и рыбе, но в этом — ни в коем случае! И еще: она любит смотреть на звезды. Стоит так иногда у окна и вдруг ни с того ни с сего вздыхает: «Смотри, звезды»… Ну, это хоть не стоит денег — звезды. Так, небольшая роскошь. Хотя если подумать, это глупо. Ведь ни одна звезда не скажет другой звезде: «Смотри: Рахель!»
Лейзер (Рахели). Я спросил вас.
Рахель. Я всегда мечтала изучать медицину и стать врачом, но мне не пришлось. Я люблю медицину.
Лейзер (вытаскивает из кошелька какую-то бумагу и раскладывает ее на столе перед Рахелью). Прочтите, пожалуйста.
Саймон. Что это, позвольте полюбопытствовать? (Тянется к бумаге.)
Лейзер. Я сейчас разговариваю с ней. Пожалуйста. (Пододвигает бумагу к Рахели.)
Рахель. Скажите сами, что там написано.
Лейзер. Это разрешение на сбор пожертвований в пользу старого детского дома в Иерусалиме. Если мне потребуется.
Саймон поражен, открывает рот, собираясь что-то сказать, но так ничего и не говорит. Отступает в сторону.
Рахель. Зачем вы показываете мне это?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы поняли, что мне придется нелегко. Я должен обеспечить нас обоих. Если я преуспею и у меня появятся средства, вы сможете покупать то, что вы любите. Как, например, эти журналы. Или еще что-нибудь такое, что вам нравится. Но только в пределах наших возможностей. Ничего не брать в долг. Долги — это мошенничество.
Саймон (вполголоса, не то Лейзеру, не то просто так вслух). Так ты еще представляешь детский дом!..
Лейзер (Рахели). Я не собираюсь делать это основным своим занятием. Это только для начала. Только ради семьи. Я не соблюдаю заповедей, но детский дом, даже религиозный — это прежде всего детский дом. Они нуждаются в пожертвованьях. Они едят с жестяных тарелок и спят без простыней. У них нет ничего, кроме старых солдатских одеял. Может, они и не мерзнут, может, они спят так крепко, что не чувствуют, как кусаются эти одеяла, но это не годится. Нельзя, чтобы дети так жили. Тем более, сироты.
Рахель. Это верно. Это хорошо, что вы замечаете такие вещи.
Лейзер. Они дадут мне пятьдесят процентов.
Саймон. Что?!
Лейзер. Это самый большой процент, какой можно получить. Другие дают меньше. Но эти такие бедолаги, что им не приходится выбирать. Это старый детский дом, и они уже отчаялись поправить свои дела.
Саймон. Ты слышала? Пятьдесят процентов от пожертвований на этих сирот с жестяными одеялами!
Лейзер. Это будет не так уж много — пятьдесят процентов от этих пожертвований. Люди не слишком щедро подают на сирот. Это вам не музей. Сегодня мало кто соглашается быть представителем детского дома. (Поворачивается к Рахели.) Я могу продолжить?
Рахель. Что?
Лейзер. То, что я начал рассказывать.
Рахель. Да, конечно.
Лейзер. Я уже сказал, что Нахман Фридман обменивался любовными записочками с Леей-Дворой Вильман и отклонял всех невест. Так вот. Семья недоумевала. Пока у него наконец не допытались, пока заставили его признаться, что он хочет именно Лею!.. Родители едва не сошли с ума. Представьте себе — эта Лея из бедной семьи и вообще ничем не отличается — ни умением вышивать, ни какой-нибудь особой добротой. Есть женщины, которые славятся такими вещами, она — нет.
Саймон приближается к столу и останавливается против Лейзера. Лейзер умолкает.
Саймон. Продолжайте, продолжайте. Это просто наслаждение слушать — все эти истории. Жених рассказывает невесте преданья старины. Хронику родных мест! Какие тонкие наблюдения. У меня прямо трескается голова от этой тонкости. Я бы даже сказал, что у меня вместо одной головы сделалось две! И обе раскалываются от боли!
