Йосеф Бар-Йосеф - Трудные люди
Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что у простых гаев нервов нету. Откуда у реки могут быть нервы? Но и это неправда. Посмотри, как река беспокойно бежит. Никогда по прямой — всегда с извивами. Нервы! (Помолчав, не то серьезно, не то с иронией.) Мы в изгнании, Рахель-Лея, и мы обязаны жаждать избавления. Поэтому мы должны смиренно и с радостью принимать все, что посылает нам Земля Обетованная, даже если она посылает не алмаз, а так, стекляшку, простой камушек! (Без всякого перехода.) Почему ты не включишь отопление?
Рахель. Я включила.
Саймон. Да? Мне холодно.
Рахель. Печка горячая.
Саймон. Печке, может, и тепло, а мне холодно. (Помолчав.) Слушай, что случилось? Что-то тут не в порядке. Я здесь уже битый час, а ты все еще не предложила мне чаю.
Конец первого действия
Действие второе
Та же комната. Рахель и Саймон сидят, перед Саймоном чашка чаю.
Саймон. Сидим… А?
Рахель. Что?
Саймон. Сидим, говорю, посиживаем… Мы — тут, он — там. Тихо-мирно…
Рахель. Да.
Саймон. И знаешь что? В сущности мне это нравится. Он там сидит долго не потому, что у него запор или что-нибудь еще такое. Нет, он там на заседании. Экстренное совещание. Он думает: жениться или не жениться? Там он как дома. Когда я бываю у них, в Израиле, я тоже подолгу засиживаюсь в уборной. Но заметь в чем разница. Когда я сижу в уборной в Израиле, ни одна живая душа меня не дожидается. Кроме, может, того, кому тоже туда приспичило. Что Земле Обетованной до меня? По ней, я могу оставаться там до старости, до ста двадцати лет. А он — видите ли, всего лишь жених, причем жених самый никудышный — но его уже дожидаются! Мы оба все дела бросили и сидим как в столбняке, потому что ждем — его. Ждем, пока он вылезет из сортира. Весь этот город дожидается, пока его милость соизволит привстать с унитаза. Весь мир навострил уши и слушает, не раздастся ли наконец звук спускаемой воды!
Рахель. Твой чай остывает.
Саймон. С каких это пор он сделался моим? Чай — всегда твой.
Рахель. Ты попросил чаю.
Саймон. Да? Значит все, что бы я ни попросил, тут же будет моим?
Рахель. Это всего лишь стакан чаю, а ты устраиваешь целую историю.
Саймон. Какую историю я устраиваю? (Помолчав, повторяет.) Какую историю я устраиваю?
Рахель. Не знаю. Ты ничего не можешь принять таким, как оно есть.
Саймон. О!.. Смотри-ка, как ты прекрасно выражаешься. И что же это значит — таким, как оно есть?
Рахель. Не знаю, Ты чего-то очень хочешь, и ты затрачиваешь массу усилий, чтобы добиться этого, но в конце концов ты сам готов от всего отказаться.
Саймон. Конечно. Хотеть да еще и получить — это уже свинство, не правда ли?
Рахель. Извини меня.
Саймон. За что ты извиняешься?
Рахель. Не знаю. просто так.
Саймон. Ты стала жалеть меня. В следующий раз ты привезешь мне из Иерусалима невесту.
Открывается дверь, на пороге появляется Лейзер. Саймон подымается ему навстречу, Рахель остается сидеть.
Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
Рахель опускает голову.
Саймон. Что? А, я понимаю! Но мы не говорили об этом. Я думал, наши молодожены предполагают остаться здесь. Открыть какое-нибудь дело. Разбогатеть. Как я, например. И кроме того, знаете, я сейчас никак не могу следовать в Иерусалим. Ведь не оставите же вы меня одного — так скоро.
Лейзер. Вы меня не поняли.
Саймон. А!.. Так-то лучше. Вы хотите сказать, что отправитесь в Иерусалим как-нибудь потом. Как и я. Как говорится, после праздничков. Это хорошо. Главное, как я понимаю, помолвка состоялась? Остается только сделать объявление. Оповестить общественность: соглашение достигнуто. Подвести итог. Вы только представьте себе: только что тут были двое — мужчина и женщина, люди как люди, и вдруг нате вам: пара лошадей, впряженных в одну телегу. Жених и невеста! (Откупоривает бутылку, разливает вино по бокалам.) Так чего же нам ждать? Зачем? Как говорится, в добрый час да за свадебку!
Лейзер. Вы меня не поняли.
Саймон. Снова не то? Ничего удивительного! Я с трудом понимаю себя самого! Как же тут понять кого-то другого? К тому же…
Лейзер. Сколько лет невесте?
Молчание.
Лейзер. Сколько лет невесте?
Саймон (почти шепотом). Повторите, пожалуйста?
Лейзер. Я спрашиваю, сколько лет невесте!
Саймон. Невесте? Двадцать два! Много? Тогда семнадцать! Опять много? Пожалуйста, пусть невесте будет двенадцать! Или нет, давайте так, чтобы кончить с этим делом — пусть будет семь! Семь годочков! Невесте семь годков! Но это уже последняя цена, больше я не уступлю ни дня! Я и так в убытке!
Лейзер. Вы все готовы осмеять.
Саймон. В самом деле? А что же вы хотите, чтобы я делал?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы ответили.
Саймон. А, чтобы ответил… Ответил! Ха! Разве не вы задавали мне этот вопрос уже дважды? Там, в Иерусалиме? Так, вы хотите, чтобы я ответил еще раз? Пожалуйста! Ей сорок один год! А если не верите — что ж! Распилите ее, как пилят дерево, и сосчитайте круги.
Лейзер. Вы скрываете от меня правду.
Саймон. Да ты сам-то понимаешь, олух проклятый, что ты говоришь?!
Рахель (Лейзеру, тихо). Я ведь сказала вам. Зачем же вы спрашиваете еще раз?
Саймон (Рахели). Что — «я ведь сказала»? Что ты ему сказала?
Рахель. Я сказала ему, сколько мне лет. Он не должен был спрашивать снова.
Саймон надвигается на Рахель, Лейзер остается стоять в стороне.
Саймон. Сколько же тебе лет? Что же ты ему сказала?
Рахель. Я сказала правду. Сказала, сколько мне лет. Мне сорок четыре года, и это правда.
Саймон потрясенно замолкает. Вытаскивает из кармана табакерку и запихивает огромное количество табаку себе в нос. Все его движения подчеркнуто сдержаны и неторопливы. Глаза его наполняются слезами от невыносимого желания чихнуть, дыхание затруднено, но он сдерживается и не чихает. Взгляд его устремлен на Рахель.
Саймон (очень тихо). Зачем? (После паузы.) Отвечай мне!
Рахель. Я не знаю. Он спросил.
Саймон. И я… (Замолкает.) Отвечай!
Рахель. Я хотела сознаться тебе, что рассказала ему — когда ты вошел. Но ты не позволил. Я побоялась.
Саймон (сдерживаясь из последних сил, чтобы не чихнуть). А его ты не побоялась? И были одной плотью, да? Уже? Заранее? Выложила все денежки, прежде чем получила в руки товар, да?
Лейзер. Я тоже сказал ей всю правду о себе.
Саймон. Он подкупил тебя своей правдивостью, да? Для него это пустяки. Правда и не более того. А ты, глупенькая детка, попалась на удочку!.. И ты всю правду! Ничего, кроме правды! А теперь — теперь уже и сама видишь, что у него-то есть выбор. Никчемный нищий чурбан, однако может решать и выбирать! Так он устроен.
Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
Саймон. Ну, разумеется! И в град твой Иерусалим вернешься с милостью!.. Каково? Ха-ха… (Протягивает Лейзеру табакерку.) А. табачку моего не хочешь? Понюшку табачку? Хороший такой понюх?
Лейзер. Спасибо. Я этого не люблю. Я после слишком чихаю.
Саймон. И я, представь себе, не люблю. Представь себе… (Запихивает себе в нос новую порцию табаку.) Но я не отказываюсь… Как сказано: и прими с покорностью. Что ни преподносит тебе этот мир, прими с покорностью. Принимай с покорностью и радуйся! Богатей! (С силой втягивает в себя табак.)
Рахель. Ты не должен этого делать, тебе будет плохо.
Саймон. Плохо… Ах, плохо! Замечательно! Наслаждение! Все, что этот мир тебе преподносит… А-а!.. (Чихает прямо Лейзеру в лицо.) Простите.
Лейзер. Не за что.
Саймон. Почему же — не за что? Я на вас начихал. Это не такой уж пустяк. И если сказать правду, я хотел бы еще раз — прежде, чем вы вернетесь… Чем вернетесь… О!.. О… Нет, не получается.
За стенкой раздаются звуки рожка.
Саймон. Послушайте… Он рад. Не умеет трубить, но — трубит. Эдакий сапожник-любитель, сапожничает себе в свое удовольствие, а когда разволнуется, нет, когда ему сделается вдруг особенно плохо или особенно хорошо, он дудит себе в рожок. Это как другому сигарета. Да, как курево для других людей. Это прекрасно, не правда ли? Это трогательно. За душу берет, а? Хочется бросить все, ничего не делать, взгрустнуть, пожалеть самого себя… Почему бы и нет? Уснуть вот так, погрузиться в небытие — блаженство, нежность! А… А-а!.. (Снова чихает Лейзеру в лицо.) Идиоты! Болваны! Правдолюбцы? Две дубины стоеросовые, возлюбившие честность. Возжаждавшие истины ослы! Мерзкие твари! (Подскакивает к стене и колотит в нее кулаками.) Хватит!..
