Жан Ануй - Коломба
Коломба. Но ведь Жюльен — брюнет.
Мадам Александра. А какое это имеет значение, дурочка? Неужели вы воображаете, что гадают для того, чтобы иметь известие от мужа! Для этого почты хватает. Вытащите карту. Раз, два, три, четыре, пять! Король червей и десятка треф. Вы выйдете замуж за богатого и влиятельного мужчину.
Коломба. Но я замужем…
Мадам Александра. Э-э, крошка! Я была замужем семь раз. Разведетесь. Поздравляю. Снова трефы.
Коломба. Нет, правда семь? И каждый раз в мэрии?
Мадам Александра. Ну ясно, за кого вы меня принимаете! В моем положении необходимо вступать с любовниками в законный брак. За одного я даже два раза выходила. За Шанкрара, из сахарных королей. Первый раз после смерти его матери, второй — через десять лет, после смерти его отца.
Коломба. Чтобы его утешить?
Мадам Александра. Да нет, дурочка, чтобы помочь ему спустить миллионы. При каждом покойнике на него так и сыпались миллионы. И ему был необходим кто-нибудь — этот идиот один не умел тратить деньги.
Коломба. И вы были с ним счастливы?
Мадам Александра. Что за вопрос?.. Король бубен — второй важный господин!.. Он был полный идиот и никогда не мылся. Когда он умер, я вышла за его сына от первого брака, за очень милого мальчика. Вся семья во мне нуждалась, я одна могла вырвать их из сетей золота. Так как они продавали сахар во всех уголках света, то деньги прибывали к ним каждый божий день в таком количестве, что они совсем в них увязали. Намертво приклеивались к кучам тысячных билетов, как мухи к липкой бумаге. Ну я и старалась им помочь — вот и все. Только сын слишком много пил. Этот ангелочек с самого утра начинал глушить абсент; тоже подох у меня на руках. Цирроз печени. От абсента. Этому идиоту уморить себя обошлось не дороже, чем любому каменщику. Все деньги перешли к первой жене его отца, а за нее — увы! — выйти замуж я не могла… Пришлось ее бросить с этой липкой бумагой для мух. Кажется, за нее взялись попы. Уговорили ее возвести базилику для себя одной и, представьте, не из сахара, а из чистейшего каррарского мрамора, самого дорогого, который только можно найти, с разными завитушками из золота! И хотите — верьте, хотите — нет, детка, но им тоже не повезло!.. Сахар оказался сильнее. Хотя из нее выкачали немало золота, даже дарохранительница была вся из чистого золота, умерла она на куче своих липких акций, причем их стало вдвое больше, чем досталось по наследству. Все и перешло государству, а оно пустило капиталы на какие-то богоугодные заведения. Ну за него я спокойна — оно с любым количеством сахара справится.
Коломба (как завороженная). Значит, существуют люди, у которых так много денег? И они могут покупать себе все, что угодно?
Мадам Александра. Да нет, самое смешное, что нет, детка! Шанкрар-отец, единственно чего он хотел — это прослыть остряком, а сам был бревно бревном. Он отдал бы миллион за то, чтобы самому придумать остроту. Не тут-то было. Как он ни бился целыми днями, надоедал всем, ничего не мог изобрести. У Шанкрара-сына были еще более скромные требования: он хотел только одного в жизни — такую печень, которая бы без вреда для себя переносила абсент… А поди купи ее. Пришлось ему довольствоваться собственной и он подох со своей третьесортной печенью, как обыкновенный бедняк. Только на похоронах и удалось для него что-то сделать, ну разные там покровы, помпоны…
Коломба. Но что же тогда богатые люди делают со своими деньгами?
Мадам Александра (зловеще вещает из мрака). Хранят! (Заметив входящего Ласюрета, кричит ему.) Вот и вы наконец, болван! Разве сейчас репетиция?
Ласюрет. Нет, Наша Дорогая Мадам, она в половине третьего.
Мадам Александра. Хорошо, хорошо! Сама знаю.
Ласюрет. Швейцар сказал, что вы уже здесь, Наша Дорогая Мадам! Я был в своем кабинете и подготовил ваше заявление для газеты «Матен».
Мадам Александра. А что я должна заявлять этому «Матену»?
Ласюрет. Ваше мнение о любви.
Мадам Александра. Надоели! Я же не задаю вопросов владельцу «Матена»!
Ласюрет. Дюпомпон-Рейно, главный редактор, только что звонил мне, сказал, что Сара Бернар прислала им прекрасный ответ.
Мадам Александра (ворчливо). Воображаю, каково мнение Сары Бернар о любви, да еще собственное!
Ласюрет. Говорят, именно глубоко личное. В общем-то она не верит в любовь.
Мадам Александра (кричит). Тогда ответьте, что я лично верю в нее всеми силами души. Что я жила только для любви.
Ласюрет. Я уже позволил себе это сделать, Наша Дорогая Мадам. Сейчас прочту. (Читает фальцетом, стараясь придать голосу приятность.) «Это чувство, которое вечно тревожит души женщин, чувство это, одно упоминание о котором вызывает краску на наших миловидных лицах, — Любовь с большой буквы — единственная сладостная докука для нас, хрупких созданий…».
Мадам Александра (прерывает его неистовым криком). Осел! Настоящий осел! Из-за ваших писаний я стану всеобщим посмешищем!
Входит Наш Дорогой Поэт.
(Кричит вошедшему.) Наш Дорогой Поэт! Мой поэт! Мой спаситель! Боги всегда посылают мне этого человека в трудную минуту! Идите скорее, вырвите меня из-под копыт этого осла, а то он затопчет меня в грязь. «Матен» спрашивает мое мнение о любви.
Наш Дорогой Поэт (целует ей руку). И они смеют, мой божественный друг? Смеют сметь? Но это же дерзость, это же словоблудие! Ответьте им, что вы и есть любовь!
Мадам Александра. Я не хочу им сама отвечать. Поэт! Великий друг мой! Подскажите мне хоть одну фразочку.
Наш Дорогой Поэт. Пожалуйста, великая моя подруга, — это же так легко. (Декламирует.)
Пусть я щедра с тобой, твоих не счесть щедрот,
Дари, дари еще, и я тебе отдам
Венок моих ночей, лобзаний и забот…
Мадам Александра (перебивает). Нет, не в стихах, только не в стихах, Наш Дорогой Поэт. Они не поверят, что я пишу стихи.
Наш Дорогой Поэт. Вполне справедливое замечание. Значит, в стиле «афоризмов»?
Мадам Александра. Вот именно! Вот именно!
Наш Дорогой Поэт. «Любовь — это дар, безоговорочная отдача себя…»
Мадам Александра (Ласюрету). Записывайте, болван. Это так прекрасно.
Ласюрет. Записываю, Наша Дорогая Мадам. (Бормочет, записывая.) «Любовь — это дар, безоговорочная отдача себя».
Наш Дорогой Поэт. «Но все, что она дарит, она дарит себе самой…»
Мадам Александра. Глубокая мысль! Но как, по-вашему, дорогой поэт, не слишком ли это в лоб?
Наш Дорогой Поэт. Пусть в лоб, пусть резко, зато это верно, Наша Дорогая Мадам. И мы обязаны быть резкими. Мы не смеем скрывать истину, ни при каких обстоятельствах. Мы — маяки. Наш яркий луч бесстрастно шарит во мраке. Если случайно он выхватит из тьмы тот грандиозный и вечно взбудораженный хаос, который именуют морем и который потрясает своей красотой человека, — тем лучше! Но порой он натыкается на гниющую в расщелине утеса падаль — тем хуже… Он маяк, он освещает, и этим сказано все.
Мадам Александра. Наш Дорогой Поэт, вы богохульствуете!.. Я верю только в идеал! Мне хочется, чтобы они вместе со мной бросили громкий клич в небесную лазурь. Мне хочется, чтобы они вместе со мной поверили в бескорыстие, в неувядаемую молодость, во все, что есть благородного и прекрасного в любви!
Наш Дорогой Поэт. Ладно. Зачеркните начало и записывайте:
Чтоб зацвела любовь, бесплодная пустыня
Нужна, где не растет…
Мадам Александра (кричит). Не в стихах, Наш Дорогой Поэт, только не в стихах!
Наш Дорогой Поэт. О, простите! Я забылся. Зачеркните и записывайте: «Для того чтобы расцвела подлинная любовь, надо сначала вырвать из своего сердца плевелы желания и страсти!»
Ласюрет (сосет кончик карандаша). Слишком быстро.
Мадам Александра. Но, Наш Дорогой Поэт, великий поэт! Что вы такое плетете? Любовь она и есть страсть и только страсть! Как вы могли даже сказать такое? Ведь в возрасте этой малютки я четыре раза пыталась покончить с собой из-за любви!
Наш Дорогой Поэт (восхищенный этими подробностями). Наша Дорогая Мадам! Несравненная! Неопалимая купина!
Мадам Александра. Неужели вы, Наш Дорогой Поэт, с вашим талантом, с вашей чувствительной, как Эолова арфа, душой, — вы посмеете мне сказать, что никогда не страдали от любви?
