Станислав Виткевич - Дюбал Вазахар, или На перевалах Абсурда
Вахазар (рычит). Хааааааааа!!! Довольно – я один!! (Первому палачу.) Да будет ночь!
Первый палач задергивает окно черной шторой. Минута полной темноты. Третий палач включает верхнюю электрическую лампу.
Вахазар (четвертому палачу). Морбидетто, ты меня никогда не убьешь. Ты точно такой же лживый выползок, как они. А я, по уши погруженный в магму тайн, дойду до моего предела – до моей последней бездны. Я словно черная звезда на фоне добела раскаленной ночи! Хаааа!!! Господин Рыпман, посла Албании – в желтый зал. Приготовить комнату для специальных пыток! Иди сюда, Морбидетто! Ты спас меня от последнего и единственного приступа слабости, обращенной на меня самого. Я никогда этого не забуду. Господин Рыпман, арестовать всех и вся – вы понимаете: всех, кто здесь, – в камеру номер семнадцать, в тюрьму на улице Гениальных Оборванцев! Вы меня поняли? Я иду работать. Работать! Работать! Хааааа!!! Вам понятно, господин Рыпман???!!!
Рыпман (холодно). Так точно – Ваша Единственность.
Вахазар (опираясь на плечо Морбидетто). Я иду, и с этих пор моя душа не вкусит блаженства слабости. О, не перед кем-то, не перед тем или иным господином или дамой – нет: слабости перед самим собой, перед бездонной тайной того, что я – это именно я, а не кто-то другой. У меня своя судьба в этом проклятом ограниченном мире, и, разрази меня гром, я выполню свое предназначение – пускай даже из-за этого все тут околеют под самыми страшными пытками. (Удаляется налево; с порога.) Господин Рыпман, офицеров сто сорок пятого полка не вешать. Всех на пытки в одиннадцать вечера.
Рыпман кланяется. Вахазар и Морбидетто скрываются за левой дверью. Тишина.
Свинтуся. Я все исправлю. Время у меня есть. Я еще маленькая. Мама, только ты никогда не становись между мной и дедулей. Хорошо?
Скаброза (падая в кресло). Хорошо, хорошо. Мне все равно. Моя песенка спета. Единственную жизнь и ту отобрали, растоптали, испоганили… Все кончено, мне все равно. (Плачет.)
Симпомпончик. Я член мужского блока. Мы – я, Войтек и Юзек, – мы в комитете. Мы не сдадимся.
Любрика нежно прижимает его к себе.
Свинтуся. Пусть только мне никто не мешает, а уж я сумею победить. Мне кажется, я люблю его как родного отца.
Скаброза (зажимает ей рот ладонью). Не говори так. Не говори так!
О. Унгвентий. Иди ко мне, дитя мое. Ты одна знаешь правду, хотя и не познала ее.
Свинтуся вырывается от матери и бежит к о. Унгвентию.
Ты маленькая сумасбродка, бедная маленькая безумная душенька, которой в жизни суждено пожертвовать собой ради других. И ты погибнешь, но исполнишь то, о чем я мечтаю…
Рыпман. Отец Унгвентий, не морочьте ей голову. Решение этого вопроса – только дело желез внутренней секреции. Пока я ставлю опыты на крысах, но пусть только Его Единственность позволит мне эксперименты на людях, и я буду знать все. Гений и кретин относительно понятия «человек» станут тем же, чем лед и вода относительно понятия «Н20». Вы увидите, отец Унгвентий, что с наукой дело обстоит не так плохо, как вам кажется.
О. Унгвентий. Кто тебе сказал, будто мне кажется, что с наукой дело обстоит плохо? Теория Эйнштейна даже входит в мою систему как частность. Для физиков мир конечен и неэвклидов, для меня же – бесконечен и аморфен. Действительное пространство не имеет структуры – вот Абсолютная Истина, которая включает в себя Физическую Истину как математическое допущение, пригодное для определенного способа истолкования явлений. Понятно?
Рыпман. Ну, хватит дискуссий. Если я привью тебе немного железы сомнения, ты усомнишься и в этой своей истине. (Дамам.) А теперь, сударыни мои, за мной в лабораторию Сверхъесте…
В левую дверь входит Гнумбен. Гвардейцы становятся по трое у каждой двери.
Гнумбен. Все находящиеся в красном кабинете арестованы. Приказ Его Единственности.
Рыпман (смеется). Все, кроме меня, я полагаю?
Гнумбен. Все – вам понятно, господин Рыпман? Вы, должно быть, знаете – я никогда не ошибаюсь.
Рыпман. Это недоразумение…
Гнумбен. Я никогда не ошибаюсь, господин Рыпман. Встать и следовать за мной.
Идет налево. Все следуют за ним.
Свинтуся. Это просто шутка. Дедуля решил сыграть совсем другую пьесу. Я иду.
Идет налево. Перпендикуляристы поднимают о. Унгвен-тия. За ними перепуганные пневматики. Следом женщины и Рыпман, подгоняемый прикладами гвардейцев. Женщины плачут.
Рыпман (на ходу). О боже, боже! Однако эти железы всегда могут преподнести сюрприз.
Действие третье
Камера № 17 в тюрьме на улице Гениальных Оборванцев. Темно-коричневые стены, желтые колонны. Полно дыма. Справа и слева кучи соломы. На заднем плане деревянная лестница наверх, ее завершает железная дверь, по которой каждые пять минут кто-то изо всех сил бьет молотом. Камера освещена оранжевыми лампами, висящими в два ряда высоко на стенах. Их красноватый свет приглушен густыми клубами расползающегося дыма. Здесь вся компания – u compris [17] четверо палачей, – за исключением Вахазара, Визгоморда и Гнумбена. Свинтуся одета в платье с красно-желтым рисунком. Лидия что-то ей застегивает сзади. Слева на соломе палачи и Любрика с Симпом-пончиком. Справа – о. Унгвентий, двое пневматике в, Скаброза и Рыпман без халата. Все апатично лежат на соломе. Донны Любрика и Скаброза одеты в серые мужские костюмы.
Любрика (Морбидетто). Ну что, господин палач?! Может, развлечете нас беседой? Может, изобретете для нас какие-нибудь новые пытки?
Морбидетто (зевая, многозначительно). Со временем будет и это. Только я думаю, мы здесь ненадолго. Не стоит и начинать. Наш мастер жизни в своих делах довольно расторопен.
Любрика. И несравненно более медлителен в мыслях.
Морбидетто. Особенно в тех, которых он вообще не высказывает.
Любрика. А в городе, да и тут, у нас, поговаривают, что ты, преподобнейший палач, знаешь о нем все.
Морбидетто. Я знаю его в минуты ярости и гнева. Но мне непонятны некоторые проявления его мягкости и спокойствия.
Любрика. Возможно, это момент отдыха?
Морбидетто. Нет, безусловно нет. Он затаился и намеренно сводит все к нулю. Это какое-то нечеловеческое, сознательное падение. Но это не слабость.
Любрика. На чем основаны твои догадки?
Морбидетто. На том, что я сижу здесь с вами. Если он сумел арестовать меня, МЕНЯ, это значит, что дух его не знает слабости. Знаете ли вы, что с этой минуты я начал верить в его абсолютную, сверхчеловеческую силу?
Любрика. А до этого во что ты верил?
Морбидетто. В самого себя: в мое абсолютное метафизическое свинство. Теперь я не верю ни во что. (Сжимает голову руками.)
Скаброза. Если уж этот подлец во всем разуверился, значит, нам нет спасенья.
Рыпман. Вы забываете, господа, что арестован и я, я, Рыпман, знаменитый доктор Рыпман! Либо теория желез потерпела крах, либо произойдет чудо, которое подтвердит мою концепцию распада психических атомов. (С внезапным отчаянием). Эээх! Глупая болтовня. Нас ждет смерть – только бы не под пытками. Радоваться надо, если хоть без пыток обойдется. Уж я-то его знаю.
Морбидетто. Ну-ну-ну, докторишка! Неизвестно, кто из нас был более важной персоной во всей этой истории. Помни, что за донос – справедлив он или нет – смерть под пытками, так же как за измену.
Рыпман. Но я никогда никого не предал, ни на кого не донес ни полсловечка. Я всегда был скромным ученым и больше никем.
Морбидетто. Так же как и я. Я был всего лишь скромным палачом. Я пытал, когда мне приказывали. А то, что наш правитель любил, чтобы этим занимался именно я, – не мое дело. Не хотелось бы вдаваться в более интимные детали.
Скарбоза. Какой ужас!!! Значит, он?…
Морбидетто. Догадалась, наконец, кура наивная!
Рыпман. Догадалась – о чем?
Любрика. О чем? О чем ты догадалась? Дзиня, скажи.
Скаброза. Ни о чем. Это он… (Указывает на Морбидетто.)
Морбидетто. Я тоже ни о чем. Ни о чем не думал, не гадал.
Рыпман. Умная штука. Знает, что делает. (Многозначительно кивает.)
Морбидетто (вольным тоном). А может, я вовсе не арестован? Может быть, наш повелитель посадил меня сюда, чтобы я поближе познакомился с вашим образом мыслей? А? Что вы на это скажете?
Рыпман (с беспокойством, пытаясь убедить самого себя). Он мог бы взять под наблюдение кого-нибудь поинтересней, чем мы.
Морбидетто (глядя на него исподлобья). Ну-ну-ну, докторишка. Не слишком ли ты прибедняешься?
Рыпман (вставая). Даю слово, что нет. Я был скромным ученым. У меня были свои, чисто теоретические цели. Я жил только ради того, чтобы завершить начатую работу. И больше ничего.
