Бернард Шоу - Назад к Мафусаилу
«Евангелие», возвещенное братьями Барнабас, органично вырастает из сатиры, которая по остроте и безжалостности приближается к театру Шоу во времена его расцвета. Страдания и преступления войны остаются здесь за сценой, но они кажутся тем менее простительными, что их ценою покупается благополучие бессовестных и бесстыдных политиканов. Министры Генри Гопкинс Лубин и Джойс Бердж являются откровенными карикатурами на двух крупных деятелей времен первой мировой войны Асквита и Ллойд Джорджа.
По давно испытанному методу сатирической характеристики Шоу придает обоим противникам ровно столько индивидуализирующих их облик черточек, сколько необходимо для того, чтобы ясно увидеть, как ничтожно различие между ними: если Лубин, бывший премьер, любезен, изыскан в обращении, полон светских талантов и классической образованности, то Бердж резок, грубоват, неотесан; если Лубин ленив, пассивен и предпочитает карточную игру исполнению своих прямых обязанностей, то Бердж деятелен, энергичен, всегда готов пуститься в любую интригу и борьбу. Один оттеняет и как бы комментирует свойства другого, они составляют комический дуэт, хорошо понятный осведомленным в политике современникам. Но чем более подчеркивается различие, чем более оно усилено взаимными обличениями, тем более очевидна единая внутренняя основа столь различных внешних проявлений: каждый со всей силой праведного гнева критикует в другом собственные недостатки.
Единство этой основы определяется общей для них обоих беспринципностью, леностью мысли, моральной и политической безответственностью. Во время войны они, равнодушные к переживаемым миллионами мучениям и утратам, думают только о том, чтобы усидеть в удобных правительственных креслах и использовать повороты в исторических судьбах Европы для хитроумной парламентской комбинации. Полный цинизм обоих ни в чем так не ясен, как в проницательной тождественности их взаимных обвинений: они показывают, что каждый видит в другом зеркальное отражение собственной низости.
Прожженный хитрец Лубин негодует по поводу иллюзий, которые Бердж использует как пучок морковки, чтобы заставить «тупого британского осла» голосовать за него, а Бердж возмущен бесчестной парламентской игрой Лубина, его праздностью и дешевым красноречием. Ни один из них не изображен у Шоу как человек злой или желающий зла. Ужас заключается в полной интеллектуальной и нравственной незрелости лиц, облеченных властью; она-то и ведет возглавляемое ими государство прямым путем к катастрофе, которую они, даже если бы желали, не могли бы предотвратить. В понимании Шоу их личные качества — демагогов, актеров на политической сцене, баловней привилегированного воспитания, так до старости не повзрослевших и не возвысившихся до государственного мышления, — совершенно соответствуют выдвинувшей их негодной и лживой общественной системе.
Весь механизм современной демократии подвергается у Шоу убийственной критике: парламент в руках ловких политиков превращается в средство не делать ровно ничего: всякий, кто хочет прийти к власти, должен прежде всего отказаться от принципов и мириться с тем, что станет во главе «шайки, где социалисты смешаются с несоциалистами, джингоисты и империалисты со сторонниками Англии без колоний, железобетонные материалисты с восторженными квакерами… синдикалисты с бюрократами, где, короче говоря, люди будут свирепо и неисправимо расходиться во всех принципах, определяющих общество и судьбы человеческие».
В качестве противодействия братья Барнабас могут предложить только один рецепт: продлить жизнь жалким существам, которые умирают как раз в тот момент, когда они только начинают кое-что смыслить. Для того, чтобы справиться с угрозой войны — «с предшествующими ей гигантскими вооружениями и жуткими орудиями уничтожения, с сопутствующей ей системой принуждения и неодолимой силой полиции», для того чтобы предотвратить нищету и голодную смерть несметного множества детей, — для этого нужна мудрость, недоступная нынешнему человеку.
Доказательство правоты биологических прогнозов братьев Барнабас мы находим в III части — «Свершилось!», где действие отнесено на 250 лет вперед, к 2170 г. Такая временная дистанция нужна для того, чтобы показать, как мало в пределах существующего биологического вида разрешимы стоящие перед человеком социальные проблемы. Хотя, по-видимому (Шоу воздерживается от уточнений и конкретизации), новое общество основано на социалистических началах, в нем господствуют те же безответственные и беззастенчивые политики. Мнимая антитеза Берджа и Лубина здесь привела к комическому сочетанию: премьер-министр 2170 г. носит двойную фамилию Бердж-Лубин, подчеркивающую отсутствие принципиального разногласия между политическими деятелями, казалось бы, противоположной ориентации.
Циничное равнодушие британских политиков к судьбам отечества зашло так далеко, что они передали бразды правления иностранцам, неграм и китайцам. Парламент по-прежнему пополняется хорошими ораторами, «недостаточно безумными для какой бы то ни было деятельности, кроме парламентской». Зато появились первые долгожители из числа наименее, казалось бы, интересных персонажей II части. Прожитые ими столетия расширили их опыт, углубили знания, придали мудрость и значительность их словам. Ненависть и страх, которые они внушают окружающим, приводят их к решению удалиться от света и положить начало племени долгожителей; новые люди будут неспособны питать столь слепые и злобные чувства. Эта часть связана с общим замыслом очень формально и существует только для того, чтобы подготовить великое чудо IV части («Трагедия пожилого джентльмена»), где долгожителей, как показывает Шоу, стало уже так много, что они ведут обособленное существование и оторваны от людей, обреченных на жалкие три четверти века.
Хотя действие происходит в 3000 г., через 800 лет, все политические злоупотребления и несовершенства, свойственные миру «краткожителей», цветут ярким цветом. Обман, фарисейство, пошлый снобизм, напыщенная фразеология, прикрывающая уродливо разросшееся корыстолюбие, — все осталось прежним. Отдаленный потомок Каина — Каин Адамсон Карл Наполеон, император Турании, — олицетворяет бедствия и преступления войны, которая так же обрекает миллионы на страх и смерть, как тысячу лет назад; наследник политического авантюризма Лубина и Берджа, посланник из Багдада, так же лжив, угодлив, низок и ограничен, как его предшественники. Шоу считает важным довести до сознания своих читателей, с какой неизбежностью и спустя две тысячи лет повторяются у людей, не поддавшихся биологическому «скачку», старые безумства и старые заблуждения. Напротив, долгожители ведут осмысленное и рациональное существование. Материальные основы его не ясны, но Шоу позволяет уловить очень высокую степень развития техники и человеческих отношений.
Немногие комические эпизоды пьесы обусловлены полным отсутствием взаимопонимания между теми, кто осужден на разные сроки жизни. Долгожители лишены юмора, не видят никакого смысла в метафорах, не знают толка в поэзии, традиции, в оттенках чувств и переживаний; они деловиты, практичны, уверены в себе и в непоколебимой разумности своего мира. «Краткожители» между тем суетны, тщеславны, склонны к фразе и всяческой пышности словоупотребления. Смехотворные недоразумения между ними говорят о полной разобщенности их внутренних миров. Долгожители у Шоу занимают по отношению к своим менее удачливым современникам позицию двусмысленную: устраивая для людей старого типа великолепные, поражающие ужасом зрелища, чтобы внушить им доверие к своим пророчествам, высокоорганизованные новые люди спокойно обдумывают возможность ликвидации «краткожителей».
Безусловные неудачи этой части заключены в ее непомерных длиннотах и в удивительной непривлекательности и бесчеловечности созданных драматургом образов долгожителей. В число приписанных им совершенств Шоу «забыл» включить гуманность, терпимость, снисхождение к ближним. Они невозмутимо обсуждают убийство неудачных экземпляров из себе подобных и с плохо скрываемым отвращением общаются с пришельцами из старого мира. Когда пожилой джентльмен умирает под безжалостным взглядом оракула — умирает потому, что не хочет и не может больше вернуться к своим и жить ложью, которой они опутаны, — читателю остается неясным, какие духовные ценности долгожителей вызвали восхищение гостя.
Недоумение не только не рассеивается, но и углубляется в последней части пенталогии, озаглавленной «За пределами, доступными мысли». Забавна истинно свифтовская точность, которой обозначено время действия: 31920 год! Долгожители уже давно завладели всей планетой; жизнью правит наука, не допускающая такого варварства, как деторождение; новое потомство появляется на свет уже взрослым и проводит четыре безоблачно бездумных года в любовных и музыкальных играх, танцах и увеселениях, пока не наступает пора зрелости и возрастающего интеллектуализма. Эмоции вытесняются, чувственность преодолевается, «древние» предаются высоким радостям чистой мысли и мечтают об освобождении от бренной оболочки и слиянии с бесплотным миром разума.
