Федерико Гарсиа Лорка - Стихотворения. Проза. Театр (сборник)
Зритель (из бельэтажа). Снять крышу!
Автор. Не перебивайте!
Зритель. Имею право. Деньги заплачены.
Автор. То, что заплачены деньги, еще не означает, что вы можете перебивать и судить о пьесе.
Зритель. Как не означает?
Автор. Нравится – можете устроить овацию, не нравится – можете освистать. Но не судите!
Зритель. Мнение зрителя – закон для театра.
Вбегает Человек в красном трико – у него волчья голова. Подпрыгнув несколько раз, он падает.
Автор. Кто это? А! Вы ушиблись? Не надо было сюда приходить. Я запрещаю вам.
Голос. Лоренцо! Мой Лоренцо!
Волк в луче прожектора уходит.
Первый Зритель. Никуда не годится!
Автор. Сделайте милость, помолчите.
Зритель. Я купил билет, пришел в театр…
Автор. Что? Что вы сказали? В театр? Здесь не театр!
Зритель. Как не театр?
Автор (резко). Не театр. Вам страшно, в этом все дело. Вы знаете меня, вы знаете, что я хочу, чтобы рухнули стены и все мы увидели, как стонут, хрипят и убивают те, кто и не подозревает о существовании театра, те, чьи тела гниют заживо. Вы боитесь. Идите. Дома вас ждут ложь, чай, радио и жена, которая, обнимая вас, мечтает о футболисте из отеля напротив.
Зритель. Я дал бы вам пощечину, будь мы в другом месте.
Автор. А я подставил бы вам другую щеку. Трус.
Слуга. Кофе.
Зритель. Не стоит обращать внимание, раз это не имеет отношения к действительности…
Автор. К действительности? А вы имеете представление о действительности? Знайте – уже срублены деревья и выструганы доски. А четыре гроба уже стоят в витрине и ждут тех четверых, что сейчас слушают меня, и, может, одному – может! – ждать уже не долго, только до утра, только до конца спектакля.
Зритель. Я пришел сюда не затем, чтобы мне читали мораль и говорили гадости. Скажите спасибо, что мы в Испании, где уважают смерть. В Англии вас бы давно освистали. Я ухожу. Я думал, что пришел в театр…
Автор. Здесь не театр! Вот-вот вышибут двери. Только в этом спасение. Здесь, внутри, тяжелый воздух, насквозь пропитанный ложью. Актеры здесь говорят только то, что можно сказать вслух при девицах, и никогда ни словом не обмолвятся о своей муке. Мне не нужны актеры, пусть останутся мужчины и женщины, а кто не хочет слушать – пусть заткнет уши.
Зритель. Пойдем, дорогая. Он может такое сказать…
Первая Зрительница. Не хочу! Это интересная пьеса.
Автор. Вы хотите сказать – жизнь. Немыслимая жизнь – ее не уместишь в театре. Несколько дней назад, здесь же, я собрал приятелей, чтобы увидеть, способны ли они плакать, и показал им то, чему не поверил бы ваш муж. В темной каморке – женщина, умершая с голоду. Двое голодных детей играют руками матери – нежно, как хлебом. И, грызя кусок вара, засыпают у нее на груди.
Зритель. Не может быть!
Автор. Луис подтвердит, что было.
Зритель. Идем.
Первая Зрительница. Ну что ты! Это же выдумка! Театр!
Автор. Нет. Все – правда.
Первая Зрительница. Правда? Какой ужас! Идем. Как это тяжело, как неприятно!
Зритель (направляясь к выходу, капельдинеру). Такси! Пожалуйста, скорее!
Первая Зрительница. Как ты мог допустить, чтобы при мне говорили такое? Неужели это правда? Почему же их до сих пор не арестовали?
Зритель. Идем. Я знал, как это на тебя подействует.
Уходят.
Юноша (во фраке, из партера). Если так пойдет дальше, он останется один.
Автор. А, вы здесь…
Юноша. Да, мне интересно то, что вы делаете.
Голос (за кулисами). Лоренцо! Мой Лоренцо!
Автор. С вашего позволения. (Берет у Слуги кофе.)
Юноша. Я не думал, что они уйдут. Театр – это так прекрасно. Серебряные кубки, горностаевые мантии – что станется с ними?.. Дважды звучал тот голос – он волнует меня сильнее, чем предсмертный крик, даже настоящий.
Автор. Ничего уже не осталось в театре. (Берет чашку кофе. Слуге.) Почему кофе скверный и так мало?
Слуга. Я пролил, извините. Там темно, я столкнулся с рыбаками – они пели, а на головах у них были свинцовые рыбы; потом на меня свалился тюль, весь в мухах, сказали – это туман. Я не привык, мне здесь не по себе.
Автор. Страх перед подделкой!
Слуга. У меня в кафе светло.
Автор. Здесь нечего бояться.
Слуга. Да, конечно!
Автор. Пьяных у вас много?
Слуга. Да.
Автор. И о чем говорят?
Слуга. Всякое – чего пьяный не скажет! Мальчонку вчера привели да индюка. Поспорили – кто раньше опьянеет. Мальчишке коньяк дали, а индюку – анисовой и табака накрошили. Потеха! Мальчонка сразу опьянел – об стену стал головой биться. А индюку после горло бритвой перерезали, изжарили и съели.
Юноша. Вы слышите? А расскажите ему душещипательную историю – и он зарыдает! Сцена нужна, сцена! Иначе крах.
Автор. И вы не вмешались?
Слуга. Я должен быть приветлив с гостями.
Автор. И не боялись?
Слуга (смеется). Кого ж бояться? Мальчонка да индюк! Ему уж горло режут, а бритва тупая попалась, так еще рюмочку в клюв влили. С полчаса возились.
Автор. Довольно!
Слуга. Испугались? Это что! А вот на карнавале… В прошлом году пьяный пришел, на скрипке стал играть. До сих пор смех берет, как вспомнишь! Скрипку-то сам смастерил – кота на стиральной доске распялил, лапы прибил, а вместо смычка – терновый прут. Как он им по коту пройдется – тот вопит что есть мочи. Под эту вот музыку две женщины у нас танцевали, одеты обе хорошо, лучше некуда – в шелках. Одна – Пьеро, другая – Коломбина.
Юноша. А спойте ему какую-нибудь пошлость – и он прослезится!
Автор. Вы уходите?
Юноша. Я хочу предостеречь вас. Иные сделают вид, что все понимают, и назовут это дикостью, извращением или как-нибудь еще… и перевернутся на другой бок, чтобы спалось получше.
Автор. Надо их разбудить, открыть им глаза, даже насильно!
Юноша. Зачем?
Автор. Чтобы видели.
Юноша. А я уверен, что сонные, с убогой, едва проросшей совестью, знавшей одни условности, они тоже схватятся за терновый прут – остервенело пилить распятого котенка.
Слуга. А чего с котом церемониться? С котами шутки плохи – детей царапают и хозяев не любят.
Автор (Юноше). Я не хочу никого учить. Я только хочу, чтобы знали правду. А он говорит правду.
Юноша. Не всю.
Автор. Конечно, не всю. Потому что многое от него скрыто. Нужны мощные прожекторы, чтобы жечь и крушить сердца. (Слуге.) Вы свободны.
Слуга уходит.
(Обернувшись налево.) Нет! Я же запретил тебе приходить! Я не хочу тебя видеть! Я устал от лжи!
Слуга (входя). Сеньор.
Автор. Да?
Слуга. Не могли бы вы распорядиться, чтобы включили свет?
Автор. Зачем?
Слуга. Не знаю, как выйти.
Автор. Иди налево по коридору, подымешь занавес, пройдешь репетиционный зал – там лестница и выход.
Слуга. Я…
Автор. Что ж ты стоишь?
Слуга. Боюсь. Надо пройти по туману – он там, на полу, потом еще две птицы в нише, они большие…
Автор. Зажгите свет! Не бойся! Смотри – это тюль, крашеная бумага.
Слуга. Да. А кажется – настоящие.
Автор. А если бы настоящие?
Слуга. Ну! Если бы настоящие, я б им пулю влепил!
Юноша. Браво! Как же иначе?
Слуга уходит. Слышны три громких удара. Занавес с немыслимой башней падает.
Суфлер (входя). Сеньор режиссер, вы придете на репетицию?
Автор. Нет. Что репетируют?
Суфлер. «Сон в летнюю ночь».
Автор. Люди рыдают над «Отелло», смеются над «Укрощением строптивой», но «Сна в летнюю ночь» не понимает никто – смеются. Может, и к лучшему. Вы знаете, о чем это?
Суфлер. Я суфлер. Но объяснить… затрудняюсь.
Автор. Смутная история.
Суфлер. Смешная!
Автор. Нет, совсем не смешная. Это пьеса о том, что любовь, всякая любовь – только случайность и совсем не зависит от нас. Люди засыпают, приходит Пэк, дает им понюхать цветок, и, проснувшись, они влюбляются в первого встречного. Так царица фей, Титания, полюбила землепашца с ослиной головой. Это страшная правда, она чревата самоубийством – столько в ней разрушительной силы… А мир сейчас, как никогда, нуждается в утешительных, созидательных правдах. Нельзя думать все время об одном человеке, надо подумать и об остальных. Я не пойду.
