Афанасий Салынский - Семья Буториных
Настенька. Плохо дело у Ильи, Михаил.
Гайнутдинов. Что ты говоришь?! Почему плохо?
Настенька. В машине что-то разладилось.
Гайнутдинов. Разладилось?!
Настенька. Отец еще ничего не знает, вот ищу его. Он всю смену на дальнем участке провозился. Пути там перестилали.
Входит Максим Федосеевич. Увидав Настеньку и Гайнутдинова, кашлянул. Ребята обернулись.
Максим Федосеевич (с напускной суровостью). Свиданий мне здесь не устраивать.
Гайнутдинов. Деловой разговор.
Настенька. Пап, а пап…
Максим Федосеевич. Ну, что тебе, пап?
Из копра выходит Илья.
Настенька. А вот и он сам… (Уходит с Гайнутдиновым.)
Максим Федосеевич. Эй, бригадир, слышал, Южная повышенные обязательства берет.
Илья (мрачно). У меня никогда не было заниженных.
Максим Федосеевич. Смотри, как бы тебя Василий снова в хвосте не оставил.
Илья. Сегодня он меня уже оставил. И завтра… Может, и на месяц его победа затянется.
Максим Федосеевич. Нажимай.
Илья (с печальной улыбкой). Нечем, отец.
Максим Федосеевич. Как это нечем?
Илья. Стала машина.
Максим Федосеевич. Стала?..
Илья. Опять — скорость, опять — сплав… Спалил все четыре мотора.
Максим Федосеевич. Да как же ты это?.. Когда? Ты бы меня с первого-то участка вызвал…
Илья. Зачем? Сейчас бы Никонова сюда…
Максим Федосеевич. Вот горе-то еще. Стыда не оберешься… Неужто — совсем?
Илья (решительно). Нет. Что ты, отец! Просто… хотел я ее на самой твердой породе, на двенадцатой категории, проверить.
Максим Федосеевич. Погоди-ка, а где ты встретил такую породу?
Илья. Во втором забое.
Максим Федосеевич. У тебя ведь был только один подготовленный забой.
Илья (со злом). Один, один… Хотя и обещали три… Я сделал в этом забое цикл и сразу пошел во второй. В первом-то порода мягкая, вот я и решил на твердой догадку свою проверить.
Максим Федосеевич. Во втором-то?.. Вера ж Ивановна законсервировала этот забой, как обводненный.
Илья. Да это она так, на всякий случай…
Максим Федосеевич. Придуриваешься ты, что ли?
Илья (неуверенно). Примерно метр прошли — ничего, никакой воды. Слегка только сочится.
Максим Федосеевич (крича). Да каждую минуту может хлынуть в забой! В два счета шахту зальет… (Быстро направляется в надстволовое помещение. Илья, понурившись, идет за ним. Максим Федосеевич сердито оглядывается.) Без тебя обойдусь. (Илья поворачивается и уходит.)
Слева, откуда появился и Гайнутдинов, т. е. со стороны шахты Южной, входит Ефимушкин. Он в рабочем горняцком костюме, испачкан рудной пылью и, как видно, основательно устал. Судя по быстрой походке и выражению лица — чем-то озабочен. Ефимушкин подходит к телефону, снимает трубку.
Ефимушкин. Коммутатор? Прошу кабинет директора…
Входит Фурегов.
Не отвечает? (Вешает трубку.)
Фурегов. Кому ты тут названиваешь?
Ефимушкин. Тебе.
Фурегов. Фурегов у телефона. Хочу посмотреть, как тут сегодня Максим Федосеевич за начальника и сменного справляется. Ох, кремневый старик. Горняк от прадеда. Руками таких, как он, и рудник поднялся. Когда-то и я у него школу прошел. Да что ты косишься так? Ты сейчас откуда?
Ефимушкин. С Южной.
Фурегов. Кто тебе там настроение испортил?
Ефимушкин. Ты.
Фурегов. Да я там сегодня и не был.
Ефимушкин. Дух твой там присутствует. Знаешь, Николай Порфирьевич, за счет чего взяли повышенные обязательства на Южной?
Фурегов. Конечно. Энтузиазм… ну, и… подъем соревнования…
Ефимушкин. Там взяли повышенные обязательства за счет выемки богатых руд на новом горизонте. Работа на остальных участках просто-напросто свертывается. Так-то действуют на тебя звонки из главка.
Фурегов. Пойми, Александр Егорыч, звонил сам Курбатов.
Ефимушкин. И ты не нашел лучшего способа выполнить его указания?.. Вынимаем только богатые руды. Крадем сами у себя.
Фурегов. Не вижу ничего другого.
Ефимушкин. А квершлаг?
Фурегов. Да что вы с этим квершлагом носитесь! Ну, поведем, давай поведем его, а кто за нас будет план выполнять?
Ефимушкин. Проект Щадных, который ты положил под сукно, предусматривает и план. Сегодня я видел Щадных на Южной. Она смотрела, как замирают участки с обедненной рудой, и плакала от обиды и злости.
Фурегов. Девчонка.
Ефимушкин. Она — геолог. Она оплакивала судьбу рудника.
Фурегов (повышая голос). Да что я руднику — враг? Не плачьте, руды здесь (стучит ногой о землю) на наш век хватит.
Ефимушкин. А что такое наш век? Не будет ли вернее заглядывать подальше? Хозяева мы тут навсегда.
Фурегов. Да, да, именно навсегда! И квершлаг этот мы рассчитывали проходить через два года, не раньше.
Ефимушкин. Стоп, дружище, спокойно… Тогда у нас не было бурового агрегата.
Фурегов. Я еще не уверен, есть ли он сейчас.
Ефимушкин. Четыре машины мы будем иметь через месяц. (Улыбаясь.) Уж тогда-то я тебя прижму.
Фурегов (остывая). Светишься, чертяга… Сколько я вашего брата, партийных работников, перевидел на своем служебном веку! Со всякими работал. Один — умен и деловит, а нахрапом берет, норовит тебя под пятку свою прибрать; другой — в кильватере смирнехонько держится, лишь бы самого не беспокоил, третий… А, разве перечтешь! (Пауза.) Только тебя вот никак не разгляжу. Тихий ты, как я понимаю, только с виду, а внутри пружинка сильно каленая. А?! Скажи — неправ? (Смеется.) Поссориться бы, что ли? В горячности человек полнее раскрывается. А с тобой и погорячиться нельзя. Улыбнешься — и все мои нервы мягче травы шелковой. Откуда у тебя улыбка такая?
Ефимушкин. Брось ты, дорогой мой, идеалистику разводить. Пойдем лучше сходим в компрессорную. С воздухом опять волынка. (Уходят.)
Входит Илья. Он идет медленно, в тяжелом раздумьи. С противоположной стороны появляются Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Они уже побывали в душе, и теперь, умытые и переодетые в чистые костюмы, направляются домой. По их мрачным лицам видно, что в душе они окончательно разругались. Все трое молча проходят мимо Ильи.
Илья (свернувший было к надстволовому помещению, останавливается). Ребята! Вы что это?..
Ястребов. Поклевались маленько. А ты почему бродишь тут, как неприкаянный?
Илья. В шахту хочу спуститься. Там отец. (С тоской смотрит на товарищей.) Почему же ты не поешь, Алеша?
Бадьин. Карпушкин не разрешает.
Илья. Скучный ты человек, Карпушкин.
Карпушкин. А ну, сядь. (Садится и усаживает рядом Илью. Ястребов и Бадьин тоже садятся.) Скажи ты нам по совести, будет она, диковинка-то, иль…
Илья (поняв). Будет, ребята, будет. Ведь это свое дело я… партии посвящаю. Как же можно его до конца не довести?! Только вы помогите мне — верой своей. Станем вот все, как один… Эх, на фронте бывало!.. Там эта спайка… Помню, однажды вырвались мы вперед, в наступлении под Бреслау. Рота наша, примерно, метрах в трехстах, а немцы возьми да и зайди моему отделению в тыл. Отрезали — и давай жать. Хотели, видно, живьем хотя бы одного захватить. Что ж вы думаете, в первые минуты растерялись мои ребята. Прут фрицы с трех сторон, из автоматов строчат, — головы не поднимешь. Одного из наших убило, двух ранило. Паника в таких случаях — самый злой враг. А был у меня в отделении боец по фамилии Четверушкин. Курносенький такой лопушок…
Ястребов. Вроде нашего Карпушкина.
Карпушкин. Осторожней.
Илья. Нет, внешностью не похож. А вот характером — чуточку есть… Ну, так вот этот Четверушкин такого дрожака продает, что зуб на зуб не попадает. «Холодно, говорю, Четверушкин?» — «Нет, говорит, жарко, товарищ командир».
Карпушкин. Я-то, положим, не испугался.
Илья. А разве я про тебя говорю?
Бадьин. Что за привычка — перебивать!
