Юлия Качалкина - Редакция
Булочкин отползает от него. Воскресенский поочереди смотрит то на правую, то на левую руку.
Булочкин (на корточках). Нет, Сашенька. Это я тебя стулом отфигачил по голове. Выбирай.
Воскресенский (продолжая смотреть на свои руки). Это я … сам?
Булочкин кивает.
Воскресенский. А зачем я себя, а?
Булочкин (встает в полный рост). Чтоб тебя! Чтоб я знал, Саша! (Прислоняется к столу.) Ты помнишь, как упал тут и забился в судорогах? Как лицо себе хотел расцарапать?
Воскресенский отрицательно мотает головой.
Булочкин. Что-нибудь вообще помнишь? Имя свое, кто ты, как утро провел?
Воскресенский (смутно). Ночью я не спал… мы вчера с Хесиным выпили… по сто… нет, два раза по сто. И еще по сто, когда уходили… а потом… я его высадил на Соколе, он сказал, что будет ждать трамвай…
Булочкин. И в котором часу ты его высадил?
Воскресенский (смутно). Да часа два было. Ночи…
Булочкин. Ну вот его, наверное, либо убили, либо он замерз там. Примерз к трамвайной остановке пятой точкой. Вот поэтому его и нет.
Воскресенский (смутно). Да нет, он есть…
Булочкин. Да что ты говоришь!
Воскресенский. А потом я шел домой… ехал домой… шел… что-то ел дома, потом, кажется, мне стало плохо, а потом я оделся и пришел сюда. Здесь часок подремал и пришел ты. А потом… потом… потом я не помню.
Булочкин. И который день не спишь?
Воскресенский. Третий, кажется. Я не помню, Лева.
Булочкин. Лежи смирно. (Воскресенский слабо шевелится.) И даже не думай встать! Я тебя своими руками убью! Ты понял?
Воскресенский (отползая поглубже в угол). Я понял, все понял. Только не надо…
Булочкин (нависая). Что не надо тебе?
Воскресенский. …бить не надо меня. Мы с конем упали. Нас уронили…
Булочкин. Шутит еще, глядите-ка! Сейчас приедет врач, посмотрит тебя и заберет в больницу. Ты поедешь с ним, это тоже понял?
Воскресенский. Понял.
Булочкин (всматриваясь Воскресенскому в глаза). Знаешь, я даже тебе верю. Даже верю тебе…
Смотрят друг на друга. Булочкин начинает смеяться – сначала тихо, и громче, все громче. За ним подхватывает Воскресенский. Воскресенский сквозь смех плачет. В дверь стучат. На пороге появляется инфантильного вида врач в голубой униформе. За ним – два медбрата в таких же голубых униформах, с портфелями и папками. Врач останавливается, обводит комнату критическим взглядом, правой рукой нетерпеливо просит подать ему что-то. Один из медбратьев спешно вручает ему папку. Врач читает. Воскресенский и Булочкин продолжают хохотать.
Врач (капризным тенором). Ну-с, больной? Кто у нас больной? (смотрит на Булочкина) Вы у нас больной?
Булочкин (прокашливаясь). Да нет, я пока вольноопределяющийся. Вон ему надо кое-что подновить. Вам – к нему.
Булочкин делает приглашающий жест. Врач и медбратья подходят. Врач отстраняет Булочкина рукой, снисходительно ему улыбаясь.
Врач (поправляя очки на носу и закатывая рукава фирменного пиджачка). Ну-с, больной, вот вам уже и не страшно, правда? И правильно. Ничего никогда не нужно бояться! Ничего и никогда – запомните мои слова! Правильно я говорю? (оборачивается к медбратьям. Те молча одобряют). Сейчас-сейчас…
Врач опускается на колени рядом с Воскресенским. Воскресенский при этом пытается отползти поглубже в угол, но глубже уже некуда. В глазах у него – неподдельный ужас.
Врач. Что же вы, больной? Царапали себя, да? Головкой бились, не узнавали своего коллегу… нехорошо, больной. Вот мы сейчас вас поднимем.
Медбратья берут обмякшего Воскресенского под руки и поднимают на ноги. Держат.
Врач.… протрем вам лицо и отвезем в Боткинскую. Вы там отдохнете. Да, больной?
Воскресенский смутно кивает. В глазах – ужас.
Врач (достает из портфеля тонометр). Давайте вашу трудовую руку. Будем вам давление измерять. (Надевает манжету, накачивает грушу.)
Воскресенский (мыча). Боооольно!..
Врач (спокойно. Как с ребенком). Конечно, больно. А вы – терпите. Нужно немножечко потерпеть и помолчать.
Врач заканчивает мерить давление. Снимает с руки манжету.
Врач. Вы у нас кем работаете-то?
Булочкин (сзади). Критик он. Работник печати – так в дипломе написано.
Врач. Ааааа, критик… ну все понятно с вами. И-ии… давно, позвольте спросить?
Воскресенский. Что?
Врач. Давно, говорю, выпиваете?
Булочкин (засмущавшись напоказ). Эк вы, доктор, право… хм… сразу так… угадали.
Врач (разводя руками). Опыт, батенька, он – помогает.
Воскресенский (крепко обнимая правого медбрата). Я иногда выпиваю, да. А что? Нельзя? Между прочим, когда врач за границей запрещает пить, это значит – не больше двух бокалов вина в день.
Врач. Ну да. А я-то, глупый, все никак в толк не возьму, чего у них там, за границей. (Складывает тонометр, убирает в портфель.) Вы, больной, еще легко отделались. Ведь, бывает, поцарапает себя человек, головкой об стол побьется, да и… (Булочкин и Воскресенский мучительно следят за возрастающей нотой) …и того. Прямой дорогой в классики.
С минуту все в комнате размышляют над сказанным. Врач делает всем приглашающий жест в коридор. Все выходят.
Воскресенский (повиснув на медбратьях. В пол-оборота к Булочкину, мыча). Это… у Александра Венедиктовича Плоцера… пусть еще найти попробует!.. га-га-га!!!!
Начинают хохотать. Сначала Воскресенский, за ним – Булочкин. Громко и зычно. Воскресенского уводят медбратья.
Занавес.
Действие четвертое
Литературный институт им. Горького. Раннее утро. Аудиторию Долматовского через окно заливает яркий солнечный свет. В аудитории – трое студентов. Один из них – знакомый по предыдущей сцене в литинституте восторженный мальчик Игорь с книжкой. Он по-прежнему восторжен, но книжки в руках нет. Оживленно говорит. Двое других – загипнотизировано слушают. Звук нарастает постепенно. Мальчик одет богато. Двое других – гораздо беднее. У одного – дырявая кроссовка.
Мальчик Игорь (возносясь). …и он сказал мне: «Вы замечательно, безусловно талантливы!» Я вжался в трубку всем своим существом и ловил, ловил… (Возвышенный жест, словно и правда он что-то ловит в воздухе). И я не мог уснуть потом. Мир взрывался вокруг, понимаете? Вселенная лопалась у меня над головой и в самой голове, там, внутри за глазами… и я летел, я видел всё. Свои ошибки, свои прошлые заблуждения. Я прощал. О, да! Я прощал, и на сердце у меня было легко, будто все эти люди никогда и не причиняли мне зла. И так мне было хорошо, что даже рассвет пришел раньше, и солнце целый день ломилось людям в окна. Улыбаясь, я сбегал по лестнице, улыбаясь, входил в магазин и покупал буханку нарезного, улыбаясь, нес ее, точно розовый букет, и смотрел, как растяжки над улицей Герцена полощутся на ветру. Мне казалось таким умным все, что было на них написано, все это. Видишь, говорил я себе, какие замечательные слова: баккара, казино, рулетка! Какие глупые и замечательные слова! И я ничего – ничего ровным счетом не понимал, но был счастлив. Я был самым счастливым на свете человеком!
Двое восхищенно молчат, глядя на застывшего в порыве мечты юношу. Сидят с минуту – пытаются представить себе описанное великолепие. Но тут у одного начинает чесаться нога, и он сползает под стол – чесаться. Хрустальный момент рушится.
Мальчик Игорь (потупившись слегка). Вот так все и началось, в общем. В октябре вышла первая публикация.
Второй мальчик (тот, что с дырявой кроссовкой, кончает чесаться и выныривает из-под стола). А я вот думаю: всё – дрянь. Сидит дурак, другой дурак к нему придет и исподнее свое покажет. А тот ему: маловато, мол, чистовато! Нам – погрязней, да повонючей! Тьфу! Мало чего я видел, но это видел и не забуду. Вот сколько тебе заплатили, поэт?
Мальчик Игорь (смущаясь и беря нотки выше). Это не имеет значения! 850 рублей заплатили. Но это не имеет никакого, абсолютно никакого значения! Искусство не измеряется в деньгах! Художник беден, но он несет свет…
