Юлия Качалкина - Редакция
Фальцвейн (начинает хохотать и долго не может остановиться). Это вы почему решили? Пальто? Чемодан?
Хесин. Да нет. Скорее – осанка (показывает руками, какая внушительная у него осанка). И… речь. Очень хорошая речь.
Фальцвейн. Да у вас тоже. Для танкиста.
Смотрят друг на друга с тенью подозрения.
Хесин. А хотите чаю? У меня есть пряники. Могу вам яичницу поджарить. Хотите?
Фальцвейн. С удовольствием! Правда, я ведь не завтракал еще. Один живете?
Фальцвейн встает с дивана, поправляет одежду.
Хесин. В общем, да. (Увлекая Фальцвейна на кухню.) У меня рыбка была золотая. Недавно подохла. Я ее очень любил. Плакал даже. Положил в целлофановый пакет, пристроил в морозилке до поры. Скоро соберусь хоронить. (Смотрит на Фальцвейна) Только я – не псих. Совсем не псих. Просто рыба ведь тоже домашнее животное. Для малогабаритных квартир вроде моей. Я так думаю.
Фальцвейн. Абсолютно с вами согласен! Абсолютно! (Усаживается на табуретку возле кухонного стола, чешет в затылке.) Но мне интереснее кошки. Они больше похожи на человека.
Хесин (разбивая яйца над сковородкой). Ну, это – вопрос. Мой Шлемазл был похож на того, кто его подарил. Такой же (осекается, подыскивая слово помягче) нервный.
Фальцвейн (обследуя чайник на предмет заварки). Как вы сказали?
Хесин. Что сказал?
Фальцвейн. Шле… как-то вы его назвали, я не понял.
Хесин (испугавшись, что и вправду сболтнул лишнего). Ах, это… Шлемазл. Красивое русское имя. (Ласково.) Он был самочкой. И любила она меня безоглядно и страстно. Так уж, верно, никто любить больше не будет. И правильно сделает. Потому что – дурак я. Простите. (Сосредотачивается на яичнице.)
Фальцвейн (невозмутимо). У вас, наверное, с этим какое-то горе связано. Я не хотел, прошу, забудьте. Вещи иногда напоминают нам чересчур живо…
Хесин (скрипуче). Да она не вещью была. Она была… (думает)… впрочем, ее больше нет и точка. Хотите колбасы?
Фальцвейн. Я бы закурил, если вы не возражаете.
Хесин. И это тоже – неплохо.
Фальцвейн. А вы – хотите рассказать мне? Я готов послушать вас. Как в поезде. Встретились и разошлись.
Хесин (усаживается, ставит на стол сковородку, облокачивается на стол). С чего же начать… В детстве моя властная мама запрещала мне заниматься оральным сексом. Одергивала и грозила пальцем. «Что ты всякую гадость в рот тащишь?» И я подавил свою личность, сформировавшись эгоистичным, замкнутым и способным на любое преступление человеком. Подростком любил мучить соседскую собаку, играя на губной гармошке. В котельной однажды специально «перегрел» целый дом по адресу улица Маршала Катукова, 12/3. Регулярно издеваюсь над молодыми, привлекательными женщинами за, то, что в большинстве случаев не нравлюсь им. А еще раз в месяц ухожу в запой. Потому что жизнь – прекрасна и удивительна, как поется в песне одного моего друга.
Оба молча съедают по ломтю яичницы.
Фальцвейн (подбирая хлебом крошки с тарелки). А вы – веселый человек, Иосиф.
Хесин (осклабясь). Да ну что вы! Я невоспитан и груб.
Фальцвейн. Однажды я знал человека – вашего тезку. И он был геодезистом. По крайней мере, по профессии. И как-то раз судьба его невероятным образом изменилась. (Долго смотрит на Хесина). Но в детстве он, правда, любил кошек и собак. Особенно кошек. Это я так. К слову.
Звонит телефон. Включается автоответчик. В динамике узнаваемо звучит голос известного прозаика Елеева. Хесин и Фальцвейн смотрят друг на друга. Елеев между тем оговаривает условия интервью и поздравляет Хесина с наступающим Днем Рождения, вспоминая имениннику какую-то шутку с прошлого праздника. Щелчок. Конец связи.
Хесин (отваливаясь на спинку стула). …а еще я постоянно притворялся. По любому поводу. А вы?
Занавес.
Акт 3Редакция «Первопечатника». Утро. Ближе к полудню. За компьютерами друг напротив друга сидят Сашенька Воскресенский и Лева Булочкин. У обоих выражение лиц сосредоточенное. Не печатают – только читают с экрана. При этом Воскресенский время от времени издает гортанное «О!» и молча продолжает читать дальше. Булочкин с той же периодичностью почесывает живот. За окном дождь садит в подоконник.
Воскресенский (медленно, растягивая слова). Левочка!.. а вот ведь если Александр Венедиктович Плоцер наберет в поисковике «хер Александра Венедиктовича Плоцера», поисковик покажет ему твою домашнюю страничку… Не хорошо, Левочка. Нехорошо. В суд на тебя подаст. Словом обидным публично обзовет.
Булочкин молчит. Продолжает читать с экрана.
Воскресенский (с той же интонацией). А еще Александр Венедиктович Плоцер никогда не пригласит тебя на день рождения и не угостит вафелькой! Вот Хесина – пригласит. А тебя – нет. Все потому что ругаться, Левочка, нехорошо.
Булочкин молчит. Читает с экрана.
Воскресенский (вытягиваясь вперед). Что ты там все читаешь? Может, я тоже хочу. Пусти меня.
Булочкин (морщась). Да уйди ты, Саш, ради бога! Заманал уже прикалываться! И Хесина черти где-то носят… вот где Хесин? Первый час пошел, где он, я хотел бы знать? И где Лина? Почему я должен отвечать на звонки?
Воскресенский. Хочешь, я отвечать буду? Правда, я так отвечу, что они ничего правильно не поймут…
Булочкин. Вот именно. Уймись уже. Или ты пьяный? Вроде утро еще…
Некоторое время сидят молча. Телефон не звонит. Вдруг Воскресенский приподнимается на кресле, вытягивает руки вперед к Булочкину, будто хочет схватить его за воротник, выкатывает глаза и валится назад. Тяжело и гулко падает. Ударяется затылком о шкаф. Обхватывает лицо руками. На лице – кровь.
Булочкин (вскакивая из-за стола). Во, тля, Сашенька… (пробираясь к нему в угол, смотрит в рабочий компьютер Воскресенского) настоящий журналист! Гений! Статью дописал и упал. Это надо же… Ну, что ты? Что? (Ласково. Пытается приподнять голову Воскресенского.) Ну, что ты, дурачок, испугался? Не бойся. Это у тебя припадок. Все путем будет. Все путем…
Воскресенский (глухо, дико вращая глазами). Кто ты? Кто ты? (Цепляется за Булочкина. Тянет его на пол.) Где я? Где я?
Булочкин (тихо скручивая Воскресенскому руки за спиной, чтобы тот себя не расцарапал). Ты, Сашенька, журналист. Работаешь в большой умной газете. Ты – хороший журналист. Ответственный. Статью дописал и только потом упал.
Воскресенский (вращая глазами, недоверчиво смотрит на Булочкина). А кто ты?
Булочкин (вытирает ему кровь со лба своим платком). А я, Сашенька, – Лева. Я тоже журналист. Мы работаем с тобой вместе… не надо, Сашенька, меня царапать. Я все равно сильнее и толще. Лежи, пожалуйста, смирно.
Воскресенский (сучит ногами). М-м-м-м-м-м-м-м-м!…
Булочкин (оседлал его. Скрутил руки за спиной). Да не рвись ты, кому говорю!
Из соседнего отдела вбегает пенсионного возраста дама в химической завивке и очках. Ахает, хватается за голову и кружит по комнате. Булочкин со злобой смотрит на ее маневры.
Булочкин (негромко и раздражаясь). Да что вы все носитесь, как будто вам шомпол вставили, Галина Дмитревна? Прекратите сию минуту! Прекратите мельтешить у меня перед глазами! Вызовите скорую! Быстрее! Вызовите врача!
Галина Дмитревна (хватает из кучи в углу несколько книг, подбегает к Воскресенскому и пытается подпихнуть их ему под голову). Может, ему книги – книги под голову подложить? Ах ты, боже мой! Ах ты, господи!
Булочкин. Да вы что, очумели, что ли, совсем? Оборзели, я вас спрашиваю? Какие, на хер, книги? Уберите сейчас же Левитина у него из-под затылка! И Быкова уберите! Уберите, он их замочит и раздавит! Ну что вы стоите и ахаете, как не знаю кто? Вызовите мне врача! Точнее не мне, а ему! Чтоб вас…
Галина Дмитревна убегает вызывать врача.
Воскресенский (постепенно приходя в себя. Весь в крови). Это что я… я что… упал что ли? Упал?
Булочкин отползает от него. Воскресенский поочереди смотрит то на правую, то на левую руку.
