Леонид Андреев - Анатэма
Анатэма. Совершенно справедливо, госпожа Лейзер. У Розы уже столько женихов, что ей стоит только выбирать.
Давид (вставая, гневно). Я не отдам им Розу!
Сура. Ну что ты, Давид.
Давид. Я не отдам им Розу! Собаки, которые хотят лакать из золотого блюда, – я выгоню собак!
Входит Роза. Одета она богато, но просто и без излишеств; немного бледна она, утомлена слегка, но очень красива – кажется, что от нее тянутся лунные тени и лучи. И говорить и двигаться она старается красиво, внимательно следит за собою, но минутами срывается – становится груба, криклива. И мучится этим. Розу сопровождают двое господ в костюмах для верховой езды. Тот из них, что постарше, очень бледен и хмурится мрачно и злобно. И, прижимаясь к Розе, точно ища защиты у ее молодости, силы и красоты, слабо плетется Наум.
(Довольно громко.) Сура – женихи!
Сура (машет рукой). Ах, да замолчи же, Давид.
Роза (небрежно целуя мать). Как я устала, мама. Здравствуй, отец.
Сура. Береги себя. Розочка: нельзя заниматься так много. (К господину, который постарше.) Хоть вы скажите ей, что нельзя так много работать – зачем ей теперь работа?
Молодой господин (тихо). На вашу дочь нужно молиться, госпожа Лейзер.
Скоро ей воздвигнут храм.
Господин постарше (усмехаясь). А при храме-кладбище. При храмах, госпожа Лейзер, всегда существуют кладбища.
Роза. До свидания. Я устала. Если вы свободны, то приезжайте завтра утром, – может быть, я опять поеду с вами.
Господин постарше (пожимая плечами). Свободны? О, да, конечно, мы вполне свободны. (Резко.) До свидания!
Второй ( со вздохом). До свидания!
Уходят.
Сура (беспокойно). Розочка, ты, кажется, его обидела. Зачем ты так?
Роза. Ничего, мама.
Анатэма (Давиду). Ну, это еще не женихи, Давид!
Давид хмуро смеется. Анатэма же, не выдержав характера, подлетает к Розе и предлагает ей руку. Ведет ее в полуплясе, весело насвистывая тот же мотив, что и шарманка.
Ах, Роза, если бы не мои годы (насвистывает) и не болезни (насвистывает), я был бы первым претендентом на вашу руку.
Роза (смеясь, надменно). Лучше болезни, чем смерть.
Давид. А вы очень веселый человек, Нуллюс.
Анатэма (насвистывая). Отсутствие богатства и спокойная совесть, Давид, спокойная совесть. Мне нечего делать, и я гуляю под ручку. Так вы говорите – смерть, Роза?
Роза. Попробуйте.
Анатэма (останавливаясь). А вы и в самом деле красивы. Роза!
(Задумчиво.) А что если… если… но нет: долг выше всего. Послушайте меня, Роза: не отдавайте себя меньше, чем князю, хотя бы и князю тьмы!
Наум. Розочка, зачем же ты отошла от меня? Мне холодно, когда ты не держишь меня за руку. Держи меня за руку, Розочка.
Роза (колеблясь). Но я должна переодеться, Наум.
Наум. Я провожу тебя до спальни. Ты знаешь, сегодня я опять танцевал, и очень хорошо, знаешь ли? Я теперь уже не так задыхаюсь. (С чувством обожания и легкой зависти.) Какая ты красавица, Розочка!
Сура. Подожди, Розочка, я сама расчешу тебе волосы. Ты позволишь?
Роза. Вы плохо делаете это, мама; вы больше целуете, чем расчесываете, – волосы путаются от поцелуев.
Давид. Ты отвечаешь матери, Роза.
Роза (останавливаясь). За что ты ненавидишь мою красоту, отец?
Давид. Прежде я любил твою красоту, Роза.
Сура (возмущенно). Ну что ты говоришь, Давид!
Давид. Да, Сура. Я люблю жемчуг, пока он на дне моря; когда же его вынимают, он становится кровью, – и тогда я не люблю жемчуга, Сура.
Роза. За что ты ненавидишь мою красоту, отец? Ты знаешь ли, что сделала бы другая девушка на моем месте: она сошла бы с ума и завертелась бы по земле, как собака, которая проглотила булавку. А что делаю я? Я учусь, отец. Дни и ночи я учусь, отец. (В сильном волнении.) Ведь я не умею ничего. Я не умею говорить, я даже ходить не умею – ведь я горблюсь, я горблюсь при ходьбе!
Сура. Это неправда, Роза.
Роза (волнуясь). Вот я забылась немного – и я уже кричу, каркаю хрипло, как простуженная ворона. Я хочу быть красивой, я должна быть красивой, – я только за этим и родилась. Ты смеешься? Напрасно. Ты знаешь ли, что твоя дочь будет герцогиней – принцессой? К моей короне я хочу добавить и скипетр.
Анатэма. Ого!
Те трое уходят. Давид, выждав их уход, гневно вскакивает с места и быстро ходит по комнате.
Давид. Какая комедия! Какая комедия, Нуллюс! Вчера она просила у неба селедку, а сегодня ей мало короны. Завтра же она отнимет престол у сатаны и сядет на него, Нуллюс, и будет сидеть крепко! Какая комедия!
Анатэма уже изменил свой вид: он строг и мрачен.
Анатэма. Нет, это трагедия, Давид Лейзер.
Давид. Комедия, Нуллюс, комедия – разве ты не слышишь во всем этом смеха сатаны? (Показывая рукой на дверь.) Ты видел труп, который танцует, – каждое утро я вижу его.
Анатэма. Разве Наум так опасен?
Давид. Опасен? Три доктора, три важных господина, Нуллюс, смотрели его вчера и сказали мне тихонько, что через месяц Наум умрет, что сейчас он уже труп больше, чем наполовину, – не сон ли это, Нуллюс? Не смех ли это сатаны?
Анатэма. А что они сказали о вашем здоровье, Давид?
Давид. Я не стал их спрашивать. Я не хочу, чтобы мне сказали: вы можете также прыгать под музыку, Давид. Как вам это нравится, Нуллюс: два трупа, танцующих в белой мраморной комнате? (Смеется мрачно и зло.)
Анатэма. Вы меня пугаете, мой друг. Что делается в вашей душе?
Давид. Не касайтесь моей души, Нуллюс, – в ней ужас. (Хватается руками за голову.) Ах, что же мне делать, что же мне делать? Я один во всем мире.
Анатэма. Что с вами, Давид? Успокойтесь…
Давид (останавливаясь перед Анатэмой с ужасом). Смерть, Нуллюс, смерть! Вы принесли нам смерть. Не был ли я безгласен перед смертью? Не ждал ли я ее, как друга? Но вот вы принесли богатство – и я хочу танцевать.
Я хочу танцевать, а смерть хватает меня за сердце; я хочу есть, ибо в самые кости мои вошел голод, – а старый желудок извергает пищу обратно; я хочу смеяться, – а лицо мое плачет, а глаза мои слезятся, а душа моя воет от смертельного страха. В костях моих голод, и уже в крови моей яд – нет мне спасения: постигла смерть! (Тоскует.)
Анатэма (многозначительно). Вас ждут бедные, Давид.
Давид. Ну так что же?
Анатэма. Вас ждут бедные, Давид.
Давид. Бедные всегда ждут.
Анатэма (строго). Теперь я вижу, что ты действительно погиб, Давид.
Тебя покинул бог.
Давид останавливается и смотрит изумленно и гневно. Анатэма, надменно закинув голову, спокойно и строго выдерживает его взгляд. Молчание.
Давид. Это мне вы говорите, Нуллюс?
Анатэма. Да, это вам я говорю, Давид Лейзер. Будьте осторожны, Давид Лейзер, – вы во власти сатаны.
Давид (пугаясь). Мой друг Нуллюс, вы пугаете меня; чем заслужил я ваш гнев и эти жестокие и страшные слова? Вы всегда так хорошо относились ко мне и к моим детям… Ваши волосы так же седы, как и мои, в чертах ваших я давно уже заметил скрытую муку и… я уважаю вас, Нуллюс! Зачем же вы молчите? Какой-то страшный огонь горит в ваших глазах, – кто вы, Нуллюс? Но вы молчите… Нет, нет, не опускайте глаз, мне еще страшней, когда опущены они: тогда на вашем челе проступают огненные письмена какой-то смутной, какой-то страшной – смертельной правды!
Анатэма (нежно). Давид!
Давид (радостно). Ты заговорил, Нуллюс?
