Еврипид - Ифигения в Авлиде

Гимном любви брачная песнь с музыкой флейт
В души гостей сладко лилась,
К пляске голос кифар манил.
Светлый тон тростников сзывал
Славить Пелея-царя с нимфой морей.
Пелия высь златом пяты
Дрожать заставил
Муз хоровод дивнокосых,
Радуясь пиру бессмертных.
Долго
Славила там песнь Пиерид тайну любви…
Эхо в высях терялось, и
Темный лес отзывался.
Долго
Там Ганимед[38], Дарданов сын,
Ложа утеха Зевсова,
В кубки златочешуйные
Пенил богам золотой нектар,
А на песчано-блестящий брег,
Цепью вияся, плясать пришли
Пятьдесят сребротелых дев,
Нерея рождение.

Ели в руках, вкруг головы зелень елей;
Стуком копыт лес огласив,
Так кентавры явились пить
Кубок Вакха с бессмертными.
Громко воззвали они: “Слава тебе!
Нимфа морей! Сына родишь,
Звезду Эллады!
Так прорицатель вешает
Хирон, хвалу воспевая:
Мужа,
Что в Илион грозную рать в бой поведет
И на царство Приама сеть
Бросит мести суровой;
Мужа,
Коего стан доспех златой,
Млатом Гефеста скованный,
Пламень ярый украсит – дар
Матери милой, богини вод”.
Так небожителей дивный пир
Долго лелеял там радостью,
Так там свадьбу справлял Пелей
С богиней Фетидою.

Да, злополучная! Войско ахейское
Горьким тебе венцом увьет
Девичьих кос золотое руно…
Словно
Пеструю лань, уберут тебя;
А вчера еще вольная
Лань в ущельях таилась гор;
Ты же не лань, дитя мое, —
Не свирель, не пастушья песнь
Ифигону лелеяла,
А палаты царицыны,
Чтобы из рода Инахова[39]
Она мужа прияла любимого…
Нет, не помог твой молящий взор:
Розы стыда нежную предали.
В людях сила правду осилила:
Стыд им больше не свят, и друзей
Добродетель меж них не найдет.
Ты силен – так и прав, говорят,
Гнева божия злой не трепещет…

Шатер меня томит… О, я должна
Царю сказать так много! Что же держит
Его и где?.. Несчастная невеста
Все от меня узнала: плач она
С рыданьями мешая истерзала
Мне сердце там, в палатке. Так ее
В слезах я и оставила… Но вот он…
Вот будущий детоубийца. Скоро
Мир поразит он язвою души…

Как счастлив я, о чадо Леды дивной,
Что говорить с тобою я могу
Без Ифигении. Невестам речи
Внимать иной совсем не подобает.

Рок угодил царю… А дальше что?

А дальше… Дочь отправишь ты со мною.
Готово все для жертвы: возлиянье,
Мука и соль, чтó, очищенья ради,
Бросаем мы в пылающий огонь,
И телки там готовы кровью черной,
Пролитою во славу Артемиде,
Венчальный пир торжественно открыть.

О, речь твою все назовут прекрасной…
Ну, а для дел сам имя подберешь.
Иди сюда, о дочь моя; ты знаешь
Все замыслы отцовские – с собой
Неси сюда под ризами малютку,
Ореста-брата…

Вот она, Атрид,
Вот дочь твоя покорная… Но, слушай,
Я буду за обеих говорить…

Ты плачешь, дочь? А так еще недавно
Смеялась ты… Потуплен взор… Лицо
Ты за фатою прячешь… Что с тобою?

Увы! Увы!
С какой беды начать? Средь этих зол
Не каждое ль покажется мне первым?
Кто в море вас, о волны, различит?

Да что такое с вами? Точно спелись…
Смущенный вид… Тревожные глаза…

Царь, твой ответ не посрамит Атрея

Без лишних слов, царица, твой вопрос.

Ты нашу дочь убить не собирался?

О, тяжкий бред… Как, как дерзнула ты?..

Остановись!
Ты мне ответить должен, Агамемнон!

Вопроса жду умней из уст твоих.

Да или нет, скажи, да или нет!..

О, рок! О, тяжкий рок! Проклятый жребий!..

Проклятый, да, и всем троим один.

Тебя-то кто ж обидел?

Ты ответа
Ждешь от меня? Иль не в своем уме?

Все кончено… Она узнала тайну.

Да, ковы, царь, известны мне твои.
Теперь же молча ты одним стенаньем
Признался мне… И слов я не прошу…

На что слова? Или прикажешь ложью
Бесстыдною несчастье украшать?

Ну, слушай же… Теперь завесы сняты[40]:
Вы, мысли, вслух; а вы, загадки, прочь…
Ты помнишь ли тот день, когда насильем
Ты в жены, Агамемнон, взял меня?..
В бою убил Тантала ты, который
Моим был первым мужем[41], и дитя,
Дитя мое от груди материнской
Ты оторвал и продал, как раба!
Ты помнишь ли, как побежден ты был
Сынами Зевса, братьями моими, —
Священна мне их память, белоконных.
Ты помнишь, как убежища искал
Ты у Тиндара старого, и он
Один тебе защитой был, и снова
Вручил тебе меня, твою жену…
О, согласись, Атрид, что, примиренной
За твой порог ступив, с тех самых пор
Женою я была тебе примерной…
Твой царский дом, как он процвел со мной!
Ты радостно под кров свой возвращался
И уезжал спокойный… А найти
Такую верную жену не всякий
Сумеет, царь… Нас мало – верных жен.
Трех дочерей тебе дала я раньше,
А вслед за ними сына… И из них
Одной лишусь я, горькая, сегодня…
Спросить тебя: зачем ей умирать?
И что в ответ придумаешь? Молчи,
Сама скажу: чтоб Менелай Еленой
Вновь завладел… Отдать свое дитя
Распутнице на выкуп – что за прелесть!
На гнусное из гнусных променять
Клад самый драгоценный – вот находка…
А ты, скажи, подумал ли, когда
В поход уйдешь надолго ты, что будет,
Что будет с сердцем матери ребенка,
Которого зарежешь ты, Атрид?
Как эта мать на ложе мертвой птички
Осуждена глядеть и на гнездо
Пустое дни за днями, одиноко
Глядеть, и плакать, и припоминать,
И повторять всечасно: “О малютка,
Отец тебя убил, не кто другой”.
Скажи, Атрид, ты разве не боишься
Расплаты? Ведь ничтожный повод, и
Там, в Аргосе, в кругу осиротелых
Сестер ее и матери тебя
Прием, достойный дела, встретить может…
О нет, богами заклинаю, царь,
Не зарождай виною злодеянья[42]!..
“Я жрец, – ты говоришь, – а не палач”.
Жрец, а какой, скажи, Атрид, молитвой
Благословенье призывать на нож
Ты думаешь, подъятый на ребенка,
На плоть и кровь свою, Агамемнон?
О чем молиться будешь? О возврате,
Таком же гнусном, как твое отплытье?
И если б бог, малютку пожирая,
От матери еще молитвы ждал,
Он был бы глуп… Но дальше, царь, вернувшись
Домой, ужель ты б мог ласкать детей?
Не дозволяет Правда. Да ребенок
Не захотел бы ни один глядеть
На этого жреца их детской крови…
Ты это взвесил? Или жезл один
В уме держал да в сердце жажду чести?
Вот что сказал бы в войске правый муж:
“Коль парусам ахейским ветер нужен,
Пусть жребий нам укажет жертву-дочь!”
И было бы то истиной. Зачем же
Других детей спасать, казня своих?
А если уж на то пошло, Елену
Спартанский царь мог дочерью купить.
Я, верная, должна терять ребенка,
Чтоб в терему распутнице сберечь
Ее дитя?.. На это, если можешь,
Ответь, Атрид… Но только это – правда;
А если правда, так подальше нож,
И дочери родной, отец, не трогай!

Послушайся ее, Агамемнон,
И береги детей: и все так скажут.

Волшебных уст Орфея не дано,
Родной мой, дочери твоей, чтоб свиту
Из камней делать и искусной речью
Сердца людей разнеживать… Тогда
Я говорить бы стала; но природа
Судила мне одно искусство – слезы,
И этот дар тебе я приношу.
Я здесь, отец, у ног твоих, как ветка,
Молящих дар; такая ж, как она,
Я хрупкая, но рождена тобою…
О, не губи безвременно меня!
Глядеть на свет так сладко и спускаться
В подземный мир так страшно, – пощади!
Я первая тебе “отец” сказала,
И ты мне первой “дочка”. Помнишь, я
К тебе взбиралась на колени с лаской?
О, как ты сам тогда меня ласкал!
Ты говорил: “Увижу ль я, малютка,
Счастливою женой тебя? Цвети,
Дитя мое, на гордость нам, Атридам!”
А я в ответ, вот как теперь, твоих
Касаясь щек: “О, если б дали боги
Тебя, отец, когда ты будешь стар,
В дому своем мне нежить, вспоминая,
Как ты меня, ребенка, утешал”.
Все в памяти храню я, все словечки;
А ты забыл, ты рад меня убить…
О нет, молю тебя, тенями предков
Пелопа и Атрея заклинаю
И муками жены твоей, отец,
Моей несчастной матери, которой
Сегодня их придется испытать
Из-за меня вторично… сжалься, сжалься!..
Парисов брак!.. Елена!.. Разве я
Тут виновата чем-нибудь? Откуда ж
Твой приговор? Ты сердишься, отец?
Ты не глядишь? О, если смерти надо
Меня обнять, дай унести в могилу
Наследие мое, твое лобзанье…
Ты, мой Орест! Отстаивать друзей
Твоя рука еще не научилась;
Но плакать ты со мною можешь, брат.
Моли ж отца слезами, чтоб меня
Не убивал. Когда мы в горе, дети
Не говорят, а понимают всё.
Смотри, отец, тебя без слов он молит,
Уважь мольбу и сжалься: дай мне жить!
Мы, два птенца твои, лица касаясь
Отцовского, ласкаемся к тебе:
Один – совсем малютка, я – побольше.
Что ж я еще придумаю сказать?
Для смертного отрадно видеть солнце,
А под землей так страшно… Если кто
Не хочет жить – он болен: бремя жизни,
Все муки лучше славы мертвеца.

Преступная Елена, сколько бедствий
Принес семье Атридовой твой брак!

Что стоит слез, что – нет, – я различаю,
Рожденных мной люблю… И ум мой цел,
Дерзать мне страшно, женщина, о, страшно!
Но не дерзнуть страшней… и нож готов…

Ты видишь там весь этот флот и войско,
И меди блеск на греческих царях:
Им нет пути к твердыням Илиона
И славных стен Приама нам не взять,
Коль я, презрев богиню и провидца,
Тебя в живых оставлю, поняла?
Что страстью одержимые ахейцы
Вблизи своих заснувших кораблей
В мечтах казнят фригийцев, чтоб не смели
Отныне жен у греков похищать…
Там, в Аргосе, твоих сестер, пожалуй,
Они убьют, меня убьют и вас,
Коль жертвы я не принесу богине,
Презрев ее священные права.
Дитя мое! Не Менелая волю,
Как раб, творю… Эллада мне велит
Тебя убить… Ей смерть твоя угодна,
Хочу ли я иль нет, ей все равно:
О, мы с тобой ничто перед Элладой;
Но если кровь, вся наша кровь, дитя,
Нужна ее свободе, чтобы варвар
В ней не царил и не бесчестил жен,
Атрид и дочь Атрида не откажут.