Борис Акунин - Зеркало Сен-Жермена
Голос политика: ...Будем эту дилемму решать в практическом аспекте. По задумке администрации, последние подвижки в вопросе зачистки лиц кавказской национальности однозначно отображают тот негативно окрашенный факт, что наличие прецендентов вокруг так называемого инциндента...
Томский (страдальчески): О-о-о!
Переключает на другой канал.
Голос ведущего телешоу: Есть такая буква! Поаплодируем! Итак, автор поэмы «Светлана», великий русский поэт. Первая буква "Ж", окончание «вский». Наличествуют гипотезы?
Телеаудитория (скандирует): Слово! Слово! Слово!
Робкий голос играющего: Жириновский?
Томский вздрагивает, переключает кнопку.
Бодрый голос спортивного комментатора: ...Наши одиннадцать парней встали на пути «Реала» буквально двадцатью восемью панфиловцами, приняли на грудь таран испанской боевой колесницы и, перефразируя слова Кутузова, доказали: кто на нас с мячом пойдет, тот от мяча и погибнет.
Томский выключает телевизор и вздымает руки к Спасу.
Томский: Это невыносимо! (Тычет в кнопку интеркома, слабым голосом.) Шери, мне опять нехорошо. Скорей...
Голос Клавки: Иду-иду, Вовик. Щас!
Вбегает Клавка.
Клавка: Что, опять от родной речи ломает?
Томский (истерично): И ты, Брут?
Клавка (раскрывает старый томик, листает): Щас, котик, потерпи. Ширнешься, полегчает. Вот: «Отбрось ночную тень, мой добрый Гамлет. Ты знаешь, все живое умирает и переходит в вечность от земли».
Томский (блаженно): Хорошо...
Клавка: «В твоих очах душа сверкает дико; как спящий стан на звук тревоги бранной, встают власы на голове твоей!»
Томский: Хорошо...
Клавка: «Мутится разум, мысли цепенеют и как бы меркнет денное светило, не в силах...»
Томский (вздрагивает): «Как бы»?! «Как бы меркнет?!» Все, довольно! Оставь меня!
Клавка (захлопывает книгу): Вовчик, ты меня достал своими заморочками! Я с ним, как мать Тереза, нянькаюсь, а он выеживается: Клавка сюда, Клавка туда! Тоже Фигару нашел! Если псих лечиться надо!
Томский (затыкает уши): А-а-а-а!
Клавка в сердцах выбегает, хлопая дверью.
Томский (бросается к Спасу, молитвенно воздевает руки): Господи! Нет больше моих сил! Я думал привыкну, но чем дальше, тем невыносимей! Защити, спаси, как уже спас однажды!
Голос Коляна из интеркома: Владим Георгич, Клавки на месте нету, дернула куда-то, а вас тут этот дожидается, из комиссии «Говорим чисто по-русски».
Томский (бросается к столу, в интерком): Не «Говорим чисто по-русски», а «Говорим по-русски чисто»! Просите! Немедленно!
Входит Птеродактор. Томский кидается ему навстречу.
Томский: О, как вы вовремя! Будто небо услышало мою молитву!
Птеродактор: Вот, Владимир Георгиевич, пришел поблагодарить за помощь в обустройстве. Тесновато, конечно, но, если б не ваше великодушие, редакция вовсе осталась бы на улице.
Томский: Помилуйте, какие могут быть счеты между благородными людьми. Вы всегда желанный гость в этих стенах. Встречи с вами единственная моя отрада. Душевно, душевно рад вас видеть.
Птеродактор: Ах, как чудесно вы говорите! Это просто музыка! Такого чистого, правильного русского языка теперь не услышишь. Вы оказываете нам поистине неоценимую помощь своими консультациями. Вот, опять накопились вопросы по «Новому глоссарию живого великорусского языка».
Томский: «Накопились вопросы», фи.
Птеродактор (густо краснея): Ах простите, Бога ради простите! Проклятый советский канцелярит! (Пишет в блокноте.) М-да. Так вот, как бы вы все-таки сказали: «твОрог» или «творОг»? Мнение редколлегии разделилось поровну.
Томский: Я, знаете ли, вообще не стал бы употреблять это слово. Оно обозначает плебейское кушанье, предназначенное для хамов. Моя жена... м-м-м... прежняя... когда была в положении и ей очень хотелось этого молочного продукта, называла его cottage cheese или farm pudding. По-русски лучше не скажешь.
Птеродактор (записывает): Очень, очень интересно. А на чьей вы стороне в дискуссии о легитимности выражения «извиняюсь»? Мне кажется, говорить «извиняюсь, я наступил вам на ногу» чудовищный вульгаризм.
Томский: Напротив. Это весьма аристократическое выражение. Поэтому оно допустимо лишь при обращении к нижестоящему. «Извиняюсь, братец, я наступил тебе на ногу». С одной стороны, учтиво, с другой дает понять, что вы в извинении хама не нуждаетесь, а извиняете себя за оплошность сами.
Птеродактор: Блестяще! (Записывает.) Скажите, Владимир Георгиевич, я все хочу вас спросить, да не решаюсь... После Нового года с вами произошла столь разительная перемена, настоящее волшебство.
Томский (смущенно): В самом деле?
Птеродактор: А может быть, и в самом деле не обошлось без волшебства? (Показывает на зеркало.) Уж не прислушались ли вы к моим словам о зеркале графа Сен-Жермена? (Проницательно прищуривается.) Скажем, на шестом ударе новогодних часов пожелали самоусовершенствоваться, повысить свой культурный уровень? Не нужно стесняться, это весьма похвальное намере...
Томский (меняясь в лице и оглядываясь на зеркало): Что? Что-о?! Зеркало?!
Птеродактор (пугается): Простите, извините! Я, кажется, вас...
Томский (страшным голосом): Сен-Жермен? Шестой удар? Ах, вот оно что!
Птеродактор пятится к двери и исчезает.
Томский (глядя на Спаса): Так Ты есть или Тебя нет?
В гостях хорошо, а дома лучше
Свет горит на всей сцене. Действие в обеих ее половинах происходитодновременно.
Комната слева:
Канун 1902 года. На часах без пяти двенадцать. Вован стоит перед зеркалом и заботливо дышит на него, протирает бархоточкой. На столе саквояж, бутылка шампанского и бокал. Вован открывает саквояж, проверяет, всели на месте. Достает оттуда несколько золотых часов на цепочке, какую-то шкатулку, напоследок золотое яйцо Фаберже. Поднимает со стола некую картину большущую, в золотой раме, любовно рассматривает. Картина повернута к залу задником. Вован открывает бутылку, наливает вино в бокал. Пытается пристроиться так, чтобы держать в руках и бокал, и саквояж, и картину. Это нелегко.
Когда часы начинают бить, Вован готов.
Комната справа:
На электронных часах 23:55. Томский присел на дорожку. У него тоже трофеи сумка «Adidas». Константин Львович достает оттуда плеер с наушниками, графитовую теннисную ракетку, кроссовки, блок сигарет, блок жевательной резинки. Хватает со стола шариковые ручки, бросает туда же. Оглядывает комнату (она все такая же, только икона исчезла вместо нее новорусский портрет Сен-Жермена: в парике и камзоле, только лицом смахивает на Вована, с золотыми перстнями на растопыренных пальцах). Томский задумчиво смотрит на телевизор брать, не брать. Брезгливо плюет. Наливает в бокал шампанского.
Когда часы начинают пищать, вешает на плечо сумку, подхватывает со стола монитор с клавиатурой. Ему тоже нелегко все это удерживать.
Перед шестым ударом оба, стоя друг напротив друга, хором кричат:
Вован: Хочу попасть на сто лет вперед, только вот с этим! (Поднимает саквояж.)
Томский: Хочу попасть на сто лет назад, только вот с этим! (Поднимает монитор.)
Чокаются бокалами, на шестом ударе.
Хрустальный звон. Свет гаснет. Почти сразу же вспыхивает мерцающеесияние и повторяется.
Театр Теней.
Вован и Томский лезут навстречу друг другу, толкаясь и пыхтя. Происходит заминка: материальные предметы (картина, монитор, сумки) будто рвутся из рук.
Вован: Куда? Не пущу! Легче, Костян, мишек порвешь!
Томский: Нет, ты мой! Сударь, вы зацепились за монитор!
Потом полная темнота. Звук тикающих часов.
Наконец свет зажигается в правой половине сцены, в левой же по-прежнему темно.
Шинуазери
Правая половина сцены
