Борис Акунин - Зеркало Сен-Жермена
Пыпа: Ах, ты по понтам? Зря, Вован. Твои пацаны у моих на мухе. Так что давай без геморроя.
Клавка (выскальзывая из-за Томского): Мальчики, вы тут разбирайтесь, а я пойду, ладно?
Пыпа: Стой, где стоишь, лярва! И без базара ноги выдерну.
Томский (делает два шага вперед): Никогда еще при мне так не оскорбляли даму! За такое платят кровью! Я пришлю к вам своих секундантов. Завтра же.
Отвешивает Пыпе две пощечины.
Пыпа (пятится, держась за щеку): Ты че беспредельничаешь? Че кошмаришь? Кровью, блин. Мочилов завтра пришлю... Неадекватно себя ведешь, Вова.
Томский: Не нужно лишних слов. Будем стреляться или нет?
Пыпа: Из-за паршивой недвижки? Не психуй, Вован. Не первый год бортами тремся.
Томский: Как угодно. Но вам придется извиниться перед дамой.
Пыпа (быстро, обращаясь к Клавке): Не бери в падлу, цыпа. Пардон и все такое.
Томский (поворачивается спиной): А теперь вон отсюда.
Пыпа поспешно ретируется, а за ним и телохранители.
Клавка: Круто, Вовик! Кул!
Томский немедленно подлетает к ней и начинает целовать руку, постепенно продвигаясь все выше.
Клавка: Вон ты какой! А, пропадай все пропадом. Была я дурой, так дурой и проживу. Зато с кайфом! Хрен с ним, с бартером. Вези, Вовчик, в твое Отрадное! А хочешь ко мне, на улицу Десятилетия Октября? Ближе ехать.
Томский (мечтательно): Десятилетие октября! Какое поэтичное, декадентское сочетание! Видно, октябрь был какой-нибудь особенно памятный?
Клавка (ласково): Эх ты, поселок городского типа. Чему тебя только в школе учили. Ничего, я сделаю из тебя человека. Будет тебе и «Декамерон», и «Пигмалион», в одном флаконе.
Треплет Томскому чуб, потом берет за руку и решительно ведет к выходу.
Свет гаснет.
Занавес.
Конец первого действия
Второе действие
Никакой туфты
(1901 год)
Кабинет Томского, в который вернулась вся мебель. У стены три огромных щита, завешенных драпировками. Через открытую дверь доносятся трели балалайки, лирически исполняющей что-нибудь из репертуара Газманова или группы «Любэ».
Входят Вован и Солодовников.
Солодовников: Почтеннейший Константин Львович, после ошеломляющего успеха ваших сушеных картофельных чистков я готов поверить во что угодно. Можете рассчитывать на неограниченный кредит.
Вован: «Чистков», блин! Чипсов! Тормозной ты какой-то. Веник.
Солодовников (сухо): Константин Львович, я, кажется, просил называть меня по имени-отчеству. Мне не по душе ваше гусарское амикошонство. Я вам не «Веник», а Вениамин Анатольевич.
Вован: Ладно те, Толяныч. Не гноись. Ну, давай, показывай постеры.
Подходят к задрапированным щитам.
Солодовников: Вот-с, как вы распорядились. Рекламные панно для новых направлений нашей коммерции.
Сдергивает драпировку с первого постера. На нем изображены хлыщ в канотье и барышня в шляпке с цветочками, любовно взирающие на булку с колбасой. Кружок колбасы весь в черных точках. Внизу слоган: «НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТЬ МАКЪ-КОЛБА-СЕРЪ!»
Вован: А это че за крапчик? Мыша что ли нагадила?
Солодовников: Это мак. Ведь он же МАК-колбасер.
Вован (вздыхает): Ты бы еще изюму в свою «собачью радость» насовал. Ладно, схавают. Народ у вас небалованный. Дальше гони.
Солодовников открывает второй щит. На нем изображен длинноволосый, бородатый мужичонка, восседающий на царском троне. На переднем плане стеклянный цилиндр моментальной лотереи. Слоган: «ЧУДО-ЛОХМОТРОНЪ. ПОДХОДИМЪ И ВЫИГРЫВАЕМЪ»
Солодовников (горделиво): Ну как?
Вован (чешет загривок): В принципе нормально. Хоть и по наглому Типа «кидаем одних колхозников». Может, лучше какого-нибудь городского фраера намалевать?
Солодовников: Уверяю вас, Константин Львович, это именно то, что нужно. Рассудите сами. Сия картина говорит, что любой лохматый при помощи нашего чудо-аппарата может воссесть на трон удачи. Отсюда и название: ЛОХМОТРОН. Правда, были трудности с цензурой, которая усмотрела в этой аллегории неуважение к самодержавности, но барашек в бумажке поблеял и ничего-с, разрешилось.
Вован: С мусорами перетерли?
Солодовников: С околоточными? А как же-с. По двадцати пяти процентов с каждого лохмотрона. Все цивилизованно.
Вован: Молоток, Толяныч. А тут чего? (Показывает на третий щит.)
Солодовников открывает третий щит. На нем танцующая восточная красавица в чадре, шальварах, с обнаженным животом. Слоган: «ПIПЪ – ШОУ. ВСЕГО ПЯТИАЛТЫННЫЙ! МЫ ПОКАЖЕМЪ ВАМЪ ВСЕ!»
Солодовников: Вот с Зюлейками, Константин Львович, вышла незадача.
Вован: Че?
Солодовников: Почти полное фиаско.
Вован: Че? Толяныч, ты можешь по-русски?
Солодовников (трет висок, щелкает пальцами): Облом вышел с Зюлейками. Консистория ни в какую. Срам, говорят, и неподобие. Две тысячи на храмы божьи пожертвовал вот, разрешили пупки заголять, а дальше ни-ни.
Вован: Самодержавие, блин. Козлы застойные! Слышь, Толяныч, вот ты бы отстегнул пять алтын, чтоб на бабий пупешник поглазеть?
Солодовников (сглотнув): О да!
Вован (скептически): Не. Народ в таких делах лабуды не прощает. Навешают нам с тобой по хавалу, однозначно. (Вздыхает.) Ладно, Веник, ты вали пока. Костян будет мозгами трясти.
Солодовников на цыпочках удаляется. Вован стоит перед постером в позе мыслителя.
Вован: Дешевые понты на хрен. (Перечеркивает слово «все», пишет «кое-што».) Не, все одно наваляют... О! Вот так! (Исправляет "I" на "У". Получается: "ПУПЪ-ШОУ. ВСЕГО ПЯТИАЛТЫННЫЙ! МЫ ПОКА-ЖЕМЪ ВАМЪ КОЕ-ШТО!") И никакой туфты.
Свет гаснет.
Все пучком
(2001 год)
Томский и Колян. Доносятся звуки увертюры к «Пер-Гюнту» или что-нибудь в этом роде. Обстановка та же, только офисная аппаратура расставлена по местам и вместо портрета Вована висит большая икона Спаса Нерукотворного. Томский не в красном блейзере, как Вован, а в строгой черной тройке консервативного вида, с галстуком-ленточкой и белой гвоздикой в петлице.
Колян: Владим Егорыч, значит так. С Хрюкой все пучком...
Томский: Nicolas, я уже говорил вам: «Егорычами» зовут хамов, а мое имя Владимир Георгиевич.
Колян: Сорри, Владимир Георгиевич. Трудно так, сразу. Ломает. Я когда пацанам, в смысле господам юнкерам, объяснил, что с Нового года у нас в «Конкретике» все будет по понтам, они сначала ржали. Прикалывали друг друга, типа: «Лорнет вам в грызло, сударь». А теперь ничего, в кайф пошло. Биксы, в смысле барышни, балдеют и бакланов, пардон, деловых партнеров, тоже пробирает. Легче отстегивать стали. Супер, шик!
Томский: Дело не в шике, Nicolas. Главное, чтобы человек имел понятие о чести и жил в соответствии с ним.
Колян: Само собой. Жить надо по понятиям, без них беспредел.
Томский: Простите, я вас перебил. Вы начали говорить о наших конкурентах. О господине Хрюке, если не ошибаюсь? Вы послали ему мой вызов?
Колян: На стрелку? Послал. Хрюка сразу в портки, экскюзе муа, в панталоны наложил, Проблем нет, отдает и лотки, и палатки.
Томский: Очень любезно с его стороны.
Колян: Еще бы! После того, как вы на прошлой стрелке, пардон, на дуэли, Лехе Череповецкому во лбу пять дырок нарисовали...
Томский: Да, трефового туза. Заметьте, с двадцати пяти шагов и из незнакомого пистолета.
Колян: Ага. Засадили Череповецкому пять дуль в Череповец. Умора! Юнкера в лежку лежали. Щас вобще с бизнесом хорошо пошло. Все перед «Конкретикой» прогинаются.
Томский (поворачивается к иконе, истово крестится): Не оставляет Господь. Эх, Nicolas, друг мой, нет пророка в своем отечестве. Как часто современники неспособны оценить талант. В девятнадцатом, то есть я хочу сказать, в двадцатом веке, с коммерцией у меня получалось гораздо хуже, но я всегда знал, что здесь (показывает на лоб) заложена огромная потенция. Всему свое время. Юнкера на молебне были?
