Ларс Нурен - Пьесы
МОД. Ай, у тебя кровь, ты порезалась.
АНН-МАРИ. Это всего лишь физическое тело.
РОГЕР сидит с книжкой в мягком переплете, у него насморк, он хлюпает носом, не обращая внимания на окружающих.
МОД. Тебе не больно?
АНН-МАРИ. Не знаю.
ЭРИКА входит. Она была на почте, платила за квартиру и т. п. В Она высокого роста, худая, темноволосая, красивая, чувственная; на ней темно-серый пиджак, белые джинсы. Замечает в конце коридора СОФИЮ, спешит к ней. СОФИЯ выходит из душа, у нее мокрые волосы, она оделась, хотя еще не обсохла.
ЭРИКА. Слушай — как хорошо, что я тебя встретила — это лекарство, которое ты пьешь, трилафон, я прочла в справочнике, что одно из побочных действий, если его пьешь, это повышенная предрасположенность к самоубийству, можно начать реально думать о самоубийстве, и это уже кошмар. Я вот просто хотела тебе сказать. Мне тоже его давали вначале, и мне было так хреново… Просто чтобы ты знала. Может, тебе с ними поговорить, только не с Асизом, потому что он вообще боится принимать решения, только не говори, что это я тебе сказала, не говори, потому что тогда меня могут наказать, тогда меня, может, никогда отсюда не выпустят — и не говори с Томасом, он просто деревенщина. Обещай мне. (Спешит в холл, потом в курилку.) Э-эй, how do I look?[17] (Садится, достает сигареты.) Немного странно ходить в белых джинсах, когда лето уже почти кончилось — правда, сегодня была отличная погода. Чувствуешь себя вроде как голой. (Прикасается к воротнику своей льняной бежевой рубашки.) Бежевый — не мой цвет, правда? Вообще невыразительный, да? (Встает.) Как дела?
МОД. Хорошо.
ЭРИКА. Хочу снова длинные волосы… Это было так красиво. Мне их не хватает. Надену-ка я лучше платье. Если у меня есть платье. Хоть немного свободы. (Печально.) Красиво, когда длинные волосы и платье.
МОД. Ну, они же отрастут.
ЭРИКА. Да… но это так долго. Теперь я сама себя не узнаю. Я не знаю, кто я. Я не я. Я больше похожа сама на себя, когда у меня длинные волосы. Теперь они клочковатые и безжизненные. Они не блестят, они тусклые. Не понимаю, зачем я постриглась. На самом деле я не хотела стричься, но кто-то сказал, что с короткими волосами я буду выглядеть старше. И зачем мне понадобилось выглядеть старше? Я даже не помню, кто это сказал. Может, это даже и не мне сказали. Я думала, что буду выглядеть как Жюльет Бинош в фильме «Синий». А выгляжу как Ульрика Майнхоф или Жанна д’Арк. Она умерла 18 октября 1988 года. Три восьмерки. Я знаю ее. Подожди. Пойду переоденусь. Надену что-нибудь более женственное, посветлее. Нет, не посветлее, а потемнее. Серое, может быть. Осень же. (Поет «Autumn Leaves».)
АНН-МАРИ. Кого?
ЭРИКА. Что «кого»?
АНН-МАРИ. Кого ты знаешь?
ЭРИКА. О, Ульрику Майнхоф. Ульрика. Эрика. Я знаю ее.
АНН-МАРИ. Знаешь?
ЭРИКА. Ну, не лично. Она была так похожа на Марию Фальконетти, которая играла Жанну д’Арк в фильме Дрейера о Жанне д’Арк. Она потом сошла с ума, когда фильм уже сняли. Они просто выкинули ее, бросили на произвол судьбы. Наплевали на нее, наплевали буквально, в глаза, и наплевали в душу, в фильме. Я слушала историю кино в университете, один семестр. Даже не знаю, сколько раз я смотрела его. Никто не знает. Я начала изучать экономическую историю, но мне не понравилось, потому что, когда я начинала думать о деньгах, я все время думала о любви: если папа умрет, кому достанется наша дача, кого он больше всех любит, любит ли он меня так же сильно, как моего брата, или же он отдаст дачу брату, потому что решит, что брату труднее перенести разочарование, чем мне… хотя я чувствительнее — чем ты чувствительней, тем больше риск оказаться здесь — тут можно просидеть всю жизнь без толку. Правда же? Ну, я… Подождите. Хочу сперва сделать кое-что другое. (Тушит сигарету, потом идет к себе в комнату, что-то там делает, переодевается, надевает темное платье с высоким воротом, потом идет в холл, где стоит пианино и где сидят МОХАММЕД и МАРТИН.)
МАРТИН (пока ЭРИКИ еще нет). Ты сможешь остаться в Швеции?
МОХАММЕД. Нет… не знаю…
МАРТИН. А тебе дали какой-то ответ? Ведь ты обязательно должен… ты столького лишился.
МОХАММЕД. Я не знаю. (После короткой паузы.) Это нет. (Короткая пауза.) Самое ужасное, что мне приходила повестка в сербскую армию, что мне надо идти служить в сербскую армию.
МАРТИН. Но ты же не можешь вернуться.
МОХАММЕД. Нет, там ничего нет… Но никто не верит. Мне было очень трудно, потому что полиция мне не верит. Мне нельзя говорить с чиновником, чтобы получать вид на жительство. Но теперь я пытался сделать самоубийство, чтобы покончить с этим.
МАРТИН. Да, это ужасно. (Пауза.) Что ты сделал? Как ты хотел покончить с собой?
МОХАММЕД. Да, таблетки, которые мне давал доктор, чтобы спать… но они были плохие. Теперь мне ничего не дают. (Достает пачку сигарет и хочет спросить МАРТИНА, нет ли у него зажигалки, но понимает, что тут курить нельзя, и убирает пачку обратно.) Я хотел покончить с собой не для того, чтобы остаться тут. А потому что теперь уже все равно.
МАРТИН. Да… Наверное, тебе скоро дадут ответ… Надеюсь, все будет хорошо… Все будет хорошо.
МОХАММЕД. Ну да. (Устало машет рукой.) Не знаю… что есть хорошо. Жалко, что самоубийство не получилось. Теперь я не знаю, могу ли я делать это еще раз. Может быть, я оставаюсь здесь… как в тюрьме. (Короткая пауза.) Я устал молиться. Я еще могу вставать на колени. Но подниматься уже не могу. Так что в один прекрасный день… (Что-то неслышно говорит.)
МАРТИН. Что? Что ты сказал?
МОХАММЕД. Нет… (Качает головой.) Нет, нет. Ничего. (Встает.)
ЭРИКА входит, садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала.
Антракт.
Действие второеТам же. Несколькими минутами раньше.
ЭРИКА садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала — как будто забыла, что садилась играть; подходит к МАРТИНУ и МОХАММЕДУ, опускается на колени перед диваном рядом с МАРТИНОМ.
ЭРИКА. Какой у тебя сегодня дезодорант? (Нюхает.) «Инденсе»? «Ансансе», «Инсенсе», «Сенсибель», «Сенситив»? Какой?
МАРТИН. Кажется… Нет, какой-то другой.
ЭРИКА (наклоняется, нюхает его подмышку). Ты брызгаешь его слишком много. Слишком много.
МАРТИН. Слишком много?
ЭРИКА. Не хочешь ощущать свой собственный запах?
МАРТИН (смущенно смеется). Я не хочу ощущать свой собственный запах?
ЭРИКА. Я хочу сказать, Мохаммед по крайней мере пахнет правдой, а ты чем пахнешь? Каким-то трендом… В США уже нельзя пользоваться духами сколько хочешь и где попало… И что теперь, надо, чтобы от тебя пахло, как от монаха? Старым сырым монастырем с выщербленными стенами, засушенными розочками, сердцем из колючей проволоки, опадающих лепестков, крови? Ты что, не знаешь — в США хотят ввести запрет на сильные ароматы в общественных местах, потому что люди не желают дышать химией в лифтах, в автобусах, в ресторанах и туалетах; для людей, которые захотят подушиться «Эскейп» или «Шанель», будут отведены отдельные места, потому что очень многие сейчас страдают аллергией, а к тому же это опасно, реально намного опаснее, чем можно подумать, — от дезодорантов можно вообще впасть в маразм… Разве я не рассказывала?
МАРТИН. Рассказывала?
ЭРИКА. Это правда, но ты мне не веришь. Но если хочешь впасть в маразм в сорок пять, пожалуйста… Может, у тебя как раз из-за этого волосы поседели.
МАРТИН. У меня из-за этого волосы поседели?
ЭРИКА. Это алюминий, это алюминий в дезодорантах.
МАРТИН. Да, я знаю, что это алюминий в дезодорантах.
ЭРИКА. Нет, ничего ты не знаешь. Ты так говоришь, просто чтобы не молчать в ответ. А волосы у тебя поседели именно из-за этого. Это алюминий, а не наследственность. (МОХАММЕДУ.) Ты пользуешься дезодорантом? Это, наверное, ни к чему, когда пережил то, что пережил ты. Тогда просто пытаешься сохранять чистоту. Видишь только самое важное. Добро и зло… Ты — доказательство того, что Бог убивает и что даже это можно пережить. Лучше уж так, чем медленно увядать от дезодорантов и духов. Правда же? Моя мама говорит, что на меня наложат штраф, если я не перестану говорить «правда же».
