Ларс Нурен - Пьесы
АНН-МАРИ (зевает). Я сегодня совсем не спала ночью.
МОД. Да уж, уснешь тут… Биргит лежит неподвижно всю ночь, жуть какая-то… эта тишина. София плачет.
АНН-МАРИ. Интересно, хотя бы кошка моя по мне скучает?.. Я оставила ее… своей приятельнице, ей у нее хорошо. Кошка, она понимает, что я в депрессии, чувствует это, и тогда становится такая ласковая, подходит, трется… как будто хочет что-то сказать, но я ничего не могу ей дать.
МОД. Да, животные куда лучше людей… Им можно доверять.
АНН-МАРИ. Моя подруга, она вообще не особо чувствительная, хотя умная, и гораздо увереннее меня. Она вот никогда ни о чем не рассуждает, никогда не нервничает, вообще никогда не дергается, в отличие от меня, я вот по любому поводу нервничаю, я всего боюсь — ну только если я не пью, потому что так я как бы пытаюсь со всем покончить — я запросто могла бы стать алкоголичкой или верующей… А тебе никогда не бывает тревожно, спрашиваю? Нет, говорит, зачем мне это нужно, с какой стати? А когда все совсем плохо, она просто смеется… Она работает хранителем в Музее этнографии. Они сейчас готовят большую японскую выставку, с разными тканями, бамбуком там… Так что беспокоиться ей не о чем, разве что обо мне.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. Ну а я коротаю жизнь — день за днем.
МОД. А чем ты занимаешься?
АНН-МАРИ. Ну, сейчас… я на больничном.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. А ты?
МОД. Чем я занимаюсь?
АНН-МАРИ. Ну да… Что ты сейчас делаешь?
МОД. Ну… Я работала в израильском посольстве. В охране.
АНН-МАРИ. Понятно. (Пауза.) А где оно находится? На Эстермальме?
МОД. Ну… Нет. Улица Торстенсонсгатан.
АНН-МАРИ. Понятно. Вот, значит, где. (Пауза.) Интересно.
МОД. Да… Ну так. Все со временем приедается. (Прикуривает.) Но, конечно…
АНН-МАРИ. А не там, случайно, часовня Армии спасения?
МОД. Там? Что-то не замечала. Не знаю.
АНН-МАРИ. Кажется, я там как-то была, хотела спастись, когда напилась, но, кажется, меня выставили… потому что я буйная была… а потом я попала к какому-то мужику, но это давно было…
СОФИЯ. Я не хочу лежать в постели. Она такая мягкая, матрасу, наверное, лет двадцать пять. Сколько на нем народу перележало, и все психически больные.
РОГЕР. И жить хочу, и умереть я в Швеции[14].
АНН-МАРИ. Хотя, может, это и не там, но, в общем, где-то на Эстермальме. Ему было лет шестьдесят, не меньше… Я хотела, чтобы он был моим папой.
МАРТИН. Сколько ты уже в Швеции?
АНН-МАРИ. Он им и был.
МОХАММЕД. О. (Несколько раз кивает.) Скоро два года и два месяца я в Швеции.
АНН-МАРИ. Такой же мерзкий… Рот набит червями.
МАРТИН. A-а. (Короткая пауза.) И ты так хорошо говоришь? Потрясающе… Это хорошо.
МОХАММЕД. Я не много с кем-нибудь говорю.
АНН-МАРИ. Там я пробыла пару недель, а потом мы взорвали этот гадюшник, и они забрали меня, и я попала в детскую психушку… это было в восьмидесятые, когда все были счастливы… и меня отправили на Фэрингсё… стричь овец.
МАРТИН. Ты тут работаешь, у тебя есть работа?
МОХАММЕД. У меня есть книга. (Пауза.) Вначале она слишком простая, потом сложнее и сложнее. (Небольшая пауза.) Некоторые вещи простые… ну, машина, дерево и… женщина там… В Боснии я работал учителем и теперь я учу сам себя.
АНН-МАРИ. Наркоты там было больше, чем на Плитке[15]. Не то чтобы я часто бывала на Плитке.
МАРТИН. А, понятно… А где, где ты жил в Боснии?
МОХАММЕД. Моя жена работала на ресепшене в гостинице… до того, как она умерла.
МАРТИН. Это там была война? В Боснии? Как это место называется? (Короткая пауза.) Бихач?
МОХАММЕД. Нет, не там… Биелина.
МАРТИН. Где это? (Короткая пауза.) Ну да, карты-то у нас нет. (Короткая пауза.) А я был… я был однажды в Дубровнике в восьмидесятые, в восемьдесят седьмом кажется… потому что Макс, это мой сын, он родился осенью, в сентябре того же года… У него день рождения двадцать третьего сентября.
МОХАММЕД (кивает). Да, да… Отдыхали? Тогда было много народу.
МАРТИН. Точно. Было очень красиво, просто потрясающе… вода, старый город… Мы хотели попробовать что-то новое, не ехать далеко, потому что ей было скоро рожать.
МОХАММЕД (кивает). Много туристов… Сестра моей жены работала в Дубровнике… Ее тоже уже убили.
МАРТИН. Да… это ужасно.
МОХАММЕД. Конечно. (Короткая пауза.) Много мертвых за два-три года, когда война.
МАРТИН. Да, и ведь конца этому нет.
МОХАММЕД. Да. Моя жена, и мои дети, и мама моей жены.
МАРТИН. Да. (Короткая пауза.) Непонятно, что можно сказать… или сделать.
МОХАММЕД. Я каждый день об этом думаю. Нельзя истребить это все так сразу.
МАРТИН. Нет, нет… но должно быть…
МОХАММЕД. Вначале нельзя, потому что тогда надо просто уезжать… Но потом психически устаешь, когда думаешь об одном и том же все время… Я видел самое ужасное, что может произойти. Я вообще не сплю ночью, лежу с открытыми глазами, иногда засыпаю в пять утра, а просыпаюсь опять в семь… И тогда я не знаю, где я… Я в Швеции, но мое тело в Биелине.
МАРТИН. Да… Ты хочешь… Ты думаешь потом вернуться… ну то есть, если это будет возможно… когда война кончится.
МОХАММЕД. Да. (Короткая пауза.) Если было бы ради чего возвращаться. (Короткая пауза.) Ради чего возвращаться? (Короткая пауза.) Кто там?
РОГЕР (АНДЕРСУ — входит, двигается быстро, беспокойно). Блин, ну там и ливень!
АНДЕРС (до этого сидел и смотрел на свои сцепленные руки). Бивень?
РОГЕР. Ливень, идиот!
АНДЕРС. А-а…
РОГЕР. Кому ты, блин, молишься?
МОХАММЕД. Сербы убили их, изнасиловали и сжигали. У меня были старые друзья, которые сербы, и они убили моих детей, и мою жену, и ее маму и потом сжигали. У соседей был список людей, которых надо было ликвидировать, и мы были в этом списке, соседи, с которыми мы разговаривали, пили кофе и знали всю жизнь… Но я был в больнице, у меня была рана на ноге, и тогда приходил сосед и рассказал, что они были в моем доме, и когда я вернулся, они уже были почти мертвые… я не мог ничего делать, они все украли и все разбивали, они оставили их на улице и сжигали их… но одно тело горело все время, я не мог разглядеть лицо, ничего не осталось… мне пришлось прятаться в одном доме в подвале вместе с другими, а потом мы должны были ехать с конвоем на четырнадцать автобусов, когда уехали оттуда… Нам приходилось идти три дня… может быть, шестьдесят километров, потому что идти можно было только в темноте… чтобы не напороться на сербские посты.
РОГЕР. И жить хочу, и умереть я в Швеции!
ТОМАС. Нам плевать, где ты хочешь умереть, только бы ты исчез.
МОД. Ты уже выходила?
МОХАММЕД. Мне приходилось оставить все. (Небольшая пауза.) Вообще все.
АНН-МАРИ. Сегодня?
МОД. В парк.
АНН-МАРИ. Да, выходила ненадолго.
МОХАММЕД. И теперь я не знаю…
МАРТИН. Что делать.
МОХАММЕД. Какое я имею право жить в мире мертвых?
МОД. Народу было мало?
АНН-МАРИ. В парке? Да, мало. (Небольшая пауза.) Немного.
ТОМАС. А? (Долгая пауза.) Ну что тут происходит?
РОГЕР. Ну…
АНДЕРС. Скоро кофе.
АНН-МАРИ. Был там один, сидел и говорил по мобильному телефону.
МОД. Это просто чтобы показать, что у него есть мобильный. О чем ему говорить-то?
РОГЕР. Но раньше было лучше, раньше было лучше, раньше. В Бекомберге.
АНН-МАРИ. Не знаю — он просто сидел и дул в него.
РОГЕР. Раньше было лучше.
МОД. Дул? (Пауза.) Как это?
ТОМАС. Но только один год.
АНН-МАРИ. Просто дул. Подует, а потом снова дует.
РОГЕР. Но там было лучше. В Бекомберге.
ТОМАС. Было хорошо. Но только год.
МОД. Зачем?
СОФИЯ встает.
Вот так? (Дует) Зачем он это делал?
ТОМАС. Хорошо. Было только один год…
АНН-МАРИ. Я не знаю.
РОГЕР. Но раньше там было лучше.
