Пётр Лонгин - Путешествие в Эдем
Со стороны леса что-то двигалось в нашем направлении, дребезжа и ухая.
«Матушку-Рассею везут!» — раздался чей-то громкий заунывно-торжественный и плаксивый голос; и вся нежить в обозримом мне пространстве, грохнувшись на колени, глумливо и обречённо захихикала, захохотала, загоготала. Я понял, что это, возможно, единственно доступный для нежити плач…
Кай прекратил выть, соскочил с возвышения, подбежал ко мне и встал у ноги в позе своей охотничьей бдительности. Где-то сзади, совсем близко от меня, фыркнул Мерин и коснулся тёплыми губами моего затылка.
Дьявольская повозка уже проезжала у осквернённого храма. Я успел довольно отчётливо разглядеть оседлавших её чертей, — это были натуральные черти — с рогами и хвостами, только необычайно толстые, надменно-торжественные и целеустремлённо-деловитые. Как члены какого-нибудь советского партактива… Повозка миновала, и позади я увидел на ней нагую женщину, прибитую к большой пятиконечной звезде. По тому, что я увидел слёзы на её родном и милом, искажённом страданием, лице, я понял, что она ещё жива, и до сих пор мучается…
Глава четвёртая. ГОСТИ С ПОГОСТА
В последних числах февраля 1917-го года в Петрограде, без всяких видимых на то причин, начали выть по ночам вполне цивилизованные домашние собаки.
Ночное ли небо февраля в том году оказалось особо сильным раздражителем для тонкой собачьей психики; призывали ли таким образом наши мохнатые друзья Небесные силы в помощь своим обречённым хозяевам; оплакивали ли в животной тоске свою и близких людей предстоящую долю — осталось для нас абсолютно тёмной страницей истории…
Запомним об этом историческом моменте только одну характерную фоновую, так сказать, деталь: в феврале 1917-го года в Петрограде по ночам, без всяких видимых на то причин, начали очень беспокойно вести себя вполне социализированные домашние питомцы.
В ту ночь няня принесла возбуждённую лохматую Гретхен из кухни в детскую, и пустила её Оленьке в постель. Включила ночник, взяла в руки иллюстрированную Библию и села в своё уютное кресло под уютным же абажуром.
За окном в это время, по безлюдным улицам с мерцающими фонарями, мела поземка. Искрили снежинки, ветер трепал политические плакаты, где-то в соседних домах лохматые питомцы продолжали донимать своих хозяев непонятным душераздирающим воем.
Няня раскрыла Библию и стала читать…
«И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их.»
За столом под уютным абажуром сидела няня, Вера Родионовна, с Библией в руках; рядом, на своей постели, полулежала Оленька с маленькой, лохматой Гретхен на одеяле. На столе стоял фотографический портрет в рамке. На нем молодой гвардейский кирасир и молодая очаровательная женщина, похожая на ту же Оленьку, — особенно, когда та ещё немного подрастёт. Это Оленькин папа и светлый ангел — Оленькина мама, когда она ещё не заболела и не преставилась ко Господу.
Оленька не просто помнит свою маму — она поминает её в своих ежедневных молитвах — и утром и вечером; мысленно беседует с ней, когда лежит под одеялом, готовясь отойти ко сну.
Оленька переводит взгляд на стоящий рядом другой фотопортрет. Мамочка на нем одна, она еще совсем юна, глаза ее светятся задором и счастьем. Она сидит в цветущем дедушкином саду на качелях и улыбается своему невидимом компаньону за фотографическим аппаратом…Оленька и догадывается, и знает, что это ни кто иной, как папенька — маменькин и её, Оленьки, молодой светлый рыцарь. Оленька мечтает сейчас же оказаться на тех же качелях с ними рядом. Но, по правому углу портрет перетянут черной траурной лентой…
Всё это необходимо сегодня Оленьке запомнить — на оставшуюся жизнь. К утру уже не будет — ни няни Веры Родионовны, ни уютных кресла и абажура, ни этих маминых фотографий, окутывающих её жизнь счастливым обещанием-намёком на будущую встречу с теми, кого очень любишь…
— И призрел Господь на Авеля и на дар его; А на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его, — читала няня…
— Он что, позавидовал брату? — живо поинтересовалась Оленька, поглаживая по спине примолкнувшую на её коленях Гретхен.
— На Господа он обиделся. Справедливости захотел, — мягко прокашлявшись, пояснила умница няня, и вдруг резко ощутила на себе неожиданный пристальный взгляд из окна…
За оконным стеклом, как она ни вглядывалась, конечно же, няня не увидела ничего, кроме фонарных отблесков на фасаде дома напротив. Однако внезапно вспыхнувшее беспокойство, похоже, совсем не собиралось её отпускать… Няня заставила себя опустить испуганный взгляд в книгу и продолжить чтение.
«И сказал Господь Каину: почему ты огорчился, и от чего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним.
И сказал Каин Авелю, брату своему: Пойдём в поле. И когда они пришли в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.»
В этот момент в замочной скважине входной двери в конце коридора что-то щёлкнуло. Ни няня, ни Оленька не услышали этого звука; только тело Гретхен под Оленькиными руками задрожало с новой силой.
Душегуб снаружи открывает отмычкой дверь, осторожно входит внутрь. За ним молча следуют двое бесенят. Скрип половиц. Издалека доносится, постепенно затихая, голос Няни.
«И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли.»
Душегуб, обернувшись на голос, отворачивается и поднимается по лестнице на второй этаж, сопровождаемый бесенятами. Осматривая обстановку, фамильные портреты на стене, душегуб деловито взламывает шкафчики, ларцы, ящички и т. д. Выгребает всё подряд, без разбора. Бесенята, сунувшись в красный угол, шарахаются от икон; душегуб швыряет на пол иконы и горящую лампаду. Начинается пожар. Бесенята радостно прыгают в огне. Душегуб, наполнив мешок и карманы, направляется к выходу. Няня продолжает читать Оленьке Библию.
«И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле…»
Сверху слышен шум, треск огня и тяжёлые шаги по лестнице. В приоткрытую дверь вползают клубы дыма. Няня тревожно встаёт, идет к двери, скрывается за ней. Слышен крик няни, глухой удар, шум от падения грузного тела. Оленька в страхе прячется за кресло и видит в дверном проёме упавшую на пол окровавленную голову Веры Родионовны и руку, выронившую Библию. В дверном проёме показывается душегуб, заглядывает в комнату, затем, повернувшись, идёт к выходу. За дверью разгорается огонь, в нём постепенно растворяются пляшущие бесенята…
* * *Петроградские газеты пестрят сообщениями о событиях невероятных…
«В Петрограде бушует революционная стихия».
Митинги и шествия.
«Всеобщая амнистия. Птенцы Керенского улетают на волю».
Выход из тюрьмы нескольких забитых революционеров, в частности Каменева в толпе могучих уголовников.
«Германское правительство дало согласие на проезд большевиков».
«Красный круиз из Швейцарии в Швецию».
Погрузка тощими немецкими солдатами продуктов для русских революционеров и пломбирования вагона. В окне политбеседа Ильича с Инессой Арманд.
«Вожди большевиков т. т. Ленин и Зиновьев прибыли в Финляндию».
Пограничный столб Российской империи с приколоченной табличкой «Finland», Ленин и Зиновьев, машущие ручками в окно поезда.
Те же Ленин и Зиновьев в окне поезда. Недалеко от железной дороги ряды армейских палаток. В крайней палатке появляется дыра. Руки изнутри раздирают ткань палатки; в отверстии показывается солдат Иван Мошонкин с «сидором» за плечами. Он осторожно выбирается и, пригнувшись, крадётся к железной дороге. Что-то вспомнив, возвращается. Запускает руку в отверстие и достаёт чайник. Крадётся, а затем бежит за поездом; чудом успевает вскочить на буфер последнего вагона. Поезд удаляется. На буфере покачиваются Иван и чайник.
* * *«4 апреля 1917 года. Петроград. Финляндский вокзал».
За столом Эйно Рахья. На столе груда револьверов и телефон. Рахья ожесточённо крутит ручку, говорит с сильным финским акцентом.
РАХЬЯ Пар-рисня! Пар-рисня! Путил-ловский! (пауза) Путил-ловский?! Ковор-рит Эйно Рахья! Кде вас-си люди?… А есё тве цысяци по разнар-рят-тке?! Тут вам не рядовое мер-роп-приятие, а встреця возьдя! Васу мать, мировую бурзуаз-зию!.. Стоб церез цяс тве тыс-сяци перет-довых пролетар-риев… с флаг-гами, транспарант-тами и проц-цей наглят-тной агитацией рат-тостно стояли по марсруту Финлянтский вокзал — дворец Кцесин-нской! Вам ясно?
