Алжернон Суинберн - Атланта в Калидоне
То есть всегда у твоего бедра
Семь стрел священных, изукрашенных Танталом;
Не пустишь разве ты одну, о мать,
Пронзая семижды мне грудь иль бок, иль горло?
А если с кем бывала я дерзка,
Не знала меры, пусть помыслит он
Что я за мою святость и за славу
Плачу немало, лишена любви мужской
Навечно, материнства не изведав;
Не ощутить мне детских губ, не видеть глаз
Влюблённых, и у смертного одра
Не соберутся сыновья — цари на похороны,
Не зарыдают дочери; но странной и холодной,
Богам посвящена, без танцев и цветов,
Без праздничных огней, мужского ложа
Пребудет жизнь моя; но снег кружащий,
Что утро первым встретит, и холодные холмы,
Ветров земли полны, и бури океана,
Блуждающие крылья шумной ночи,
Что знает гром и вой волков голодных;
Высокая сосна, мороз лесов летучий,
Знакомый с многими ветрами и богами,
Часы рассвета, белые лучи зари,
Ручьи тысячеустые меж зарослей рогоза,
Потоки от растаявших сугробов,
Меня прельщают, знают, и никто иной,
Лишь мать — богиня; посмотрите сами,
Кому из вас по сердцу жизнь такая.
Пусть славит каждый бога своего,
Я ж, умирая, буду помнить только,
Что чистой я должна предстать пред той,
Служу которой, девой быть до смерти.
Затем же — каждый пусть творит что хочет;
Что за беда вам, если я приму,
Девицей будучи, участие в делах мужских,
В свершеньях сильных рук? В груди моей
Не хуже сердце бьётся, о мужи, и духом
Не менее подобна я богам. Случится злое,
Коль замешался среди вас презренный трус,
Рука дрожащая и глаз неверный -
Но вам страшиться следует такого, а не мне.
Ведь не различье в облике телесном,
Не красота, не сила или слабость
Достойны похвалы, а сердца благородство
И духа чистота; не губы, что питают,
Не члены тела, данного на время…
Что я сказать ещё должна? Клянусь вам,
Богами света, телом девичьим своим,
Любою клятвой, что скуёт язык и волю злую:
Я не горда и не высокоумна,
Короны не желаю, славы и трофеев;
Вы тут пируйте, жуйте, объедайтесь,
Орите и без музыки скачите сыто,
Наполнив воздух диким пеньем, рвите струны,
В цимбалы бейте, колотите, как безумцы,
Перебирая непослушными ногами,
Одни; к вам не приду, но помолившись,
Богам воздав дарами за щедроты,
Уйду; меня здесь больше не увидят.
Зачем же вам освистывать меня,
Стыдить за жизнь мою, как если бы она
Завидна вам была, а я ворую славу
И имя доброе у вас; ну нет, теперь,
Коль есть на небесах всевышний бог,
Которому все троны, молнии подвластны,
И мира колесо вертится под стопой, 1030
То пусть рассудит он меня и вас: ликуйте,
Коль проиграю я; но лучше вам
Умерить необузданные рты и руки
Преступные, хранить молчанье, ибо яд
Своих же уст способен вас убить.
ЭЙНЕЙ
Цветок Тегеи, дева, быстрая как ветр,
Святейшая средь женщин, благодарность
Прими за честные слова; а вы отправьтесь
За ней в смиреньи, в миром, устремив
Глаза на след судьбы; сердца крепите, руки,
Без счёта стрелы шлите, наносите раны,
Идите с богом, с богом возвращайтесь.
ХОР
Кто дал людям речь? Чья создала рука
Шипы для угроз, западни для греха?
Питается словом и в слове живёт человек
И с ним исчезает навек.
Сердец одержимость — источник тех слов,
Безумец им вторить готов.
Всё в жизни проходит, одно неизменно,
Одна только собственность наша нетленна —
То Смерть. Ты повсюду увидишь следы
Её, безмятежной, а Время бежит торопливо,
Хлопочет бесцельно, свои разрушая труды -
Песок, размытый водой.
А Смерть полнокровна, её не завянут плоды,
Княгиня Земли, правит твёрдой рукой.
Бредёшь ты по миру, от них отвернувшись пугливо,
Но Жизнь свою длань разожмёт, кончая срок твой,
И час наступает отлива…
Боги очень хитро насадили
На земле одержимость и грусть,
Не жалели и не щадили,
Никому не избегнуть их уз.
Сотворят вещь и тут же разрушат,
То, что вырастят — вскоре пожнут,
По их воле колеблется суша
Или волны камнями встают;
Тяжкой ношей снабдили время,
В уста жизни вложили дыханье,
Трудом и плодами труда наделили людское племя,
Дав ему смерть и в смертной тени молчанье.
Обряд брака рыданье порочит
И на брачных одеждах пятно,
Волей их радость болью испорчена,
Удовольствие в боль вплетено.
То горит ложе брака огнём, то в слезах утопает,
То желает супруга супруг, то навек проклинает.
Текут слёзы наши. Зачем они высшим богам?
Из них сотворённый, прольётся с небес водопад
Омыть лик зари? Иль, подобно цветам,
Сберут их, заставив сиять в украшение ночи часам,
А может, одежды сошьют для плаксивых Гиад?
Иль в пищу сгодятся они, о владыки,
И смогут моря утолить ими голод великий,
Иль этот бездонный печали родник
Насытит печальных богов? Иль земные года
Начнут, забавляясь, гонять их туда и сюда,
Омоют в печалях солёных босые ступни,
Напьются тоскою, готовясь уйти навсегда?
Увы, о владыки, увы и трижды увы!
Мы видим далёкий, украшенный златом порог,
Но рвёмся напрасно, о сталь разбив себе лбы,
Тяжёлы засовы и крепок неба замок!
Там горести наши камнями легли мостовых.
Да, глаза наши слепнут и губы немеют,
С дыханием спёртым, спины расправить не смея,
Мы трудимся, одеты и вскормлены горем
Незваных, непрошенных нами исполнены дней,
И старимся с каждой минутой напрасных ночей,
И, старясь, засохнем как листья мы вскоре.
Отвержены мы, между солнечным светом и лунным блуждая,
И ночи, и дни — как будто цветов лепестки,
Ночь — чёрный, день — белый; сколь быстро они опадают,
И свет тени равен, полны они общей тоски.
Земные дары лишь на время близки -
Навечно нас червь обретает.
А там, на святых небесах, боги один за одним
В руки чашу берут, что всё теплей, тяжелей,
Наполнена всем, что ушло, согрета горем людским;
Бессмертьем дыша, склоняют лица над ней,
Обоняя бурлящую смесь рождений, смертей,
И нам предлагая, смеются; но сами
Не пьют, вкус ночи и дня познать опасаясь,
Чтобы самим не меняться, судьбу посылая другим,
Творящих и губящих рук сохранить свободу стараясь,
Чтоб не подвергнулось небо болезням мирским,
Чтобы опора небес под ветром времён не шаталась,
Не сокрушалась солнца шагом земным;
В битве упорны они, от времени обороняясь.
Я стал бы давно терпким и сладким вином,
Настоем времён, и слёз, и ночей, и дней,
Чудесных лет ароматы собрались бы во мне,
Но ноги богов топчут меня вновь и вновь,
По небу святому разбрызган я и разлит.
Моя жизнь — будто плод: боги обедают мной,
Смерть пьют, как воду; о, если б погас
Свет и для них, и ночь уравняла нас,
Олимп хоть на час тьмой оказался скрыт!
Чтобы познало небо, как подступает грусть,
Горе, что снега белее, узнают пусть,
Сон, холодный как дождь или роса зимы;
Пусть в бессилье впадут и пострадают немного,
На время в заботы смертных пусть вникнут боги,
Как мы постареют, будут убиты как мы.
О богах немного мы знаем; но некто сказал,
Что милосердны они, и есть над богами Бог;
Ответь нам — где же его ты видал,
Дыхание чувствовал, глядеть против солнца смог,
Или из Божьих уст смерти огонь вдыхал?
Никем Он не зрим, далёк,
Над всеми богами и мира вещами царит,
Без ног он шагает, без крыльев парит,
Невидим и невыносим, не мёртв и не жив,
Ненасытим, его не касаются день или ночь,
Во власти обида и дружба, любовь и разрыв -
Он звёзды зажжёт, солнце прогонит прочь;
Он вылепил душу, к телу её прилепив -
Ей с пригоршней глины брака расторгнуть не смочь;
Он малою искрой губит огромное древо,
Он вяжет волны морские мерой песка,
Волною стыда гасит желанье и гнев,
Небеса — как зола в его незримых руках;
И день сожжёт ночь, как пламя — поленницу дров
По воле того, для кого всё сущее — прах.
Нас сечёшь без кнута, нас распял без креста,
О Бог, ты зла полнота!
Нас твоя нелюбовь окружила со всех сторон,
На опасном пути глаза наши стали слепы,
Ты дал нам жизнь летучую, словно сон,
Потеряны мы и слабы,
Но упрямо молимся: «Такими нас создал он,
А все деяния его правы».
Ты целуешь, но ты и бьёшь; наложил
Руку левую ты на нас, говоря: «Живите!»
Но тут же, словно долг, дыханье вернуть предложил,
