Федор Сологуб - Собрание пьес. Книга 2
Карагина. Все от воспитания зависит.
Гр. Ростова. Да, ваша правда. До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием. Я знаю, что я всегда буду первою confideute моих дочерей и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то все не так, как эти петербургские господа.
Гр. Ростов. Да, славные, славные ребята. Вот, подите, захотел в гусары… Что вы хотите, ma chére!
Карагина. Какое милое существо ваша меньшая… Порох.
Гр. Ростов. Да, порох… В меня пошла… И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу: певица будет, Саломони вторая. Мы взяли итальянца ее учить.
Карагина. Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
Гр. Ростов. О, нет, какой рано… Как же наши матери выходили в двенадцать-тринадцать лет замуж?
Гр. Ростова (тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса). Уж она и теперь влюблена в Бориса… Каково? Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку, а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и все мне расскажет. Может быть, я балую ее, но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
Вера (улыбаясь). Да, меня совсем иначе воспитывали.
Карагина. Всегда со старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь необыкновенное.
Гр. Ростова. Что греха таить, ma chére? Графинюшка мудрила с Верой. Ну да что ж, все-таки славная вышла.
Карагина и Жюли встали, зашумели платьями; опять перебивая один другой, послышались оживленные голоса: «Я так рада…», «Здоровье мама…», «И графиня Апраксина…»
Гр. Ростов (провожая гостью). Очень, очень вам благодарен за себя и за своих племянниц, mа chere. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, ma chére. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chére!
Карагина. Приедем непременно.
Гр. Ростов (провожал гостей. Возвращаясь, остановился в дверях столовой). Ну, ну, Митенька, смотри, чтобы все было хорошо. Главное — сервировка. То-то… (Уходит в столовую.)
Гр. Ростова. Что за манера… Уж сидели, сидели…
Графиня Ростова, княгиня Друбецкая и Вера ушли. Вошла Наташа, быстро бросилась между кадок цветов и спряталась. Из другой двери вошла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. За нею вышел Николай.
Николай (подбегая к ней). Соня… что с тобой? Можно ли это?
Соня (зарыдала). Ничего, ничего, оставьте меня.
Николай. Нет, я знаю что.
Соня. Ну, знаете, и прекрасно, и подите к ней.
Николай (взяв ее за руку). Соооня… одно слово… Можно ли так мучить себя и меня из-за фантазии? (Соня не вырывала у него руки и перестала плакать. Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими глазами смотрела из своей засады.) Соня… Мне весь мир не нужен. Ты одна для меня все. Я докажу тебе.
Соня. Я не люблю, когда ты так говоришь.
Николай. Ну, не буду, ну прости, Соня…
Он притянул ее к себе и поцеловал. Соня с Николаем вышли из комнаты. Наташа пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
Наташа (с значительным и хитрым видом). Борис, подите сюда. Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда.
Привела его в то место, где она была спрятана. Борис улыбаясь шел за нею.
Борис. Какая же это одна вещь?
Наташа (смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее на руки). Поцелуйте куклу. (Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел на ее оживленное лицо и ничего не отвечал.) Не хотите? Ну так подите сюда. (Она глубже пошла в цветы и бросила куклу.) Ближе, ближе… (Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх; чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волнения.) А меня хотите поцеловать?
Борис (нагибаясь к ней, еще больше краснея, но ничего не предпринимая и выжидая). Какая вы смешная… (Наташа вдруг вскочила на кадку, так, что стала выше его, обняла его обеими руками, так, что тонкие, голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы. Проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.) Наташа, вы знаете, что я люблю вас, но…
Наташа. Вы влюблены в меня?
Борис. Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа (считая по тоненьким пальчикам). Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Хорошо… Так кончено? (Улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.)
Борис. Кончено…
Наташа. Навсегда? До самой смерти? (И, взяв его под руку, она со счастливым лицом тихо пошла с ним рядом.)
Начали съезжаться гости к обеду. Пьер неловко сидел посредине гостиной, на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Большая часть гостей любопытно смотрела на него.
Гр. Ростова. Вы недавно приехали?
Пьер (оглядываясь). Oui, madame.
Гр. Ростова. Вы не видали моего мужа?
Пьер (улыбаясь некстати). Non, madame.
Гр. Ростова. Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
Пьер. Очень интересно.
Графиня переглянулась с княгинею Друбецкой, та, подсев к нему, начала говорить об его отце.
Кн. Друбецкая. Забудьте, мой друг, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это — ваш отец. Я тотчас полюбила вас, как сына.
Гости были все заняты между собой. Слышалось со всех сторон: «Разумовский»… «Это было прелестно»… «Вы так добры»… «Графиня Апраксина»… Графиня встала и пошла в залу. Послышался ее голос из залы: «Марья Дмитриевна». Послышался в ответ грубый женский голос: «Она самая»… Вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна. Все барышни, даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья.
Марья Дмитриевна (громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом). Имениннице дорогой с детками. (Графу, целовавшему ее руку.) Ты что, старый греховодник, чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… (Она указывала на девиц.) Хочешь, не хочешь, надо женихов искать. (Лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело.) Ну что, казак мой? Знаю, что зелье девка, а люблю. (Достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно-сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру. Притворно-тихим и тонким голосом.) Э, э… любезный… поди-ка сюда. Поди-ка, любезный. (Грозно засучила рукава еще выше. Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.) Подойди, подойди, любезный… Я и отцу-то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе-то Бог велит. (Помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.) Хорош, нечего сказать… хорош мальчик… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно… Лучше бы на войну пошел. (Отвернулась и заговорила с дамами.)
Шиншин. И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.
Полковник (гусар, плотный, высокий и сангвинический немец). А затем, милостивый государь… Затем, что император это знает. Желание, единственную и непременную цель государя составляющее, — водворить в Европе на прочных основаниях мир. Вот зачем, милостивый государь.
Шиншин (морщась и улыбаясь). Знаете пословицу: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена». Это нам кстати.
Полковник. Мы должны драться до последней капли крови и умереть за своего императора, и тогда все будет хорошо. И рассуждать как можно меньше. (Николаю, который внимательно слушал.) А вы как судите, молодой человек и молодой гусар?
Николай. Совершенно с вами согласен. Я убежден, что русские должны умирать или побеждать.
