Милий Езерский - Конец республики
Милий Езерский - Конец республики краткое содержание
Милий Викентьевич Езерский
Конец республики
Книга первая
I
Лициния и Эрато каждая по-своему отнеслись к деянию заговорщиков. Лициния думала, что наступило освобождение римского народа от власти великого демагога, этого двуликого Януса, бывшего одновременно и популяром и царем; что республика, которую возглавит Брут, станет колыбелью плебса; что коллегии Клодия придут к власти.
Она вспомнила Сальвия, сподвижника Клодия, — оба были борцы, но Клодий подчинялся Цезарю, который потом обманул коллегии, распустив их, и пошел иными путями. А Сальвий? Что дал ему бунт Долабеллы, кроме разочарования и неизлечимой раны, которая привела к смерти? Однако остатки коллегий тайно продолжали существовать, Лициния знала об этом от друзей Сальвия, изредка навещавших ее.
— Если Брут соединится с Секстом Помпеем, — утверждали популяры, — республика победит: Секст, говорят, друг угнетенных. Испания восхваляет его как честнейшего республиканца.
Лициния не была уверена в том, что Секст Помпей именно тот муж, который должен возродить республику, Не добивается ли он власти, мало помышляя о народе, горя желанием отомстить за смерть отца и получить его наследство?
Она поведала свои сомнения Эрато. Гречанка, пожав широкими плечами, закинула за голову толстые мясистые руки и, зевнув, сказала:
— Клянусь Гестией, ты меня удивляешь, милая Лициния! Чего тебе еще нужно? Все мое — твое. Чем же ты недовольна и почему не благодаришь богов за их милость? Конечно, я огорчена смертью диктатора, который был так добр ко всем нам, но его не вернешь из подземного царства. Ты превозносишь Брута, Кассия и Секста Помпея, а ведь нам известно, что Брут и Кассий — убийцы. Ты говоришь — Секст. А кто его знает? Мой господин Оппий утверждает, что Брут и Кассий — не государственные мужи…
Насмешливые речи Эрато оскорбляли Лицинию.
— О, госпожа моя, — возразила Лициния, — разве ты не была рабыней и вольноотпущенницей? Разве ты не из бедной семьи горшечника, которая нуждалась, притесняемая жадными купцами? Неужели ты забыла прошлое и сердце твое окаменело? Взгляни на римский плебс, сравни его нищету с нищетой илотов и скажи, не скрывая, — разве тебя не трогает участь бедняков?
Эрато рассмеялась.
— Какая ты глупая, — сказала она, усаживаясь на ложе, — что могут сделать две слабые женщины? Спартак и Клодий, мужи сильные и храбрые, не устояли, а ты, женщина, чего-то хочешь, о чем-то мечтаешь… О неужели ты, действительно, думаешь о борьбе? Но где вожди? Назови хоть одного достойного! Где средства? Имеют ли их коллегии Клодия? Где оружие? Много ли его у вас для борьбы с легионами? А самое главное — на какие силы вы рассчитываете?
— О госпожа моя, ты не веришь! — вскричала Лициния, — Но клянусь Громовержцем! — кроме Брута и Кассия, будут у нас новые вожди из среды плебса; средства и оружие найдутся — нам помогут добыть их наши единомышленники, а силы… О, их много… Плебс Италии и провинций будет на нашей стороне…
— И легионы Секста Помпея? — презрительно вздернули плечами Эрато. — Увы, Лициния! Секст — не Спартак, и, если бы даже он был им, не устоять ему против Рима!
Лициния молчала. Неверие Эрато в победу плебса наполнило ее сердце неприязнью к случайно возвысившейся рабыне. Чувствовала, как высокая и крепкая стена вражды вставала между ними.
— Меня, госпожа, не может удовлетворить эта праздная жизнь… Благодарю тебя за твою доброту — пусть боги воздадут тебе радостью и такой же мирной жизнью, а я не могу так жить…
— Чего же ты хочешь?
— Я уйду, госпожа, к вождям коллегий… Может быть, к Бруту…
Эрато всплеснула руками.
— Ты много старше меня, Лициния, и опытнее в жизни. А на этот раз ты ошиблась… и друзья Сальвия ошиблись… Консул Антоний науськивает народ на Брута и Кассия…
— О, боги! — прошептала Лициния. — Ты шутишь, госпожа, ты хочешь удержать меня…
— О, нет, Лициния, разуверься, — холодно сказала Эрато. — Иди к популярам, поброди по улицам, прислушайся, что говорят плебеи и ветераны… И еще сегодня ты вернешься в мой дом…
— Нет, госпожа, нет!.. Ну, а если ты ошиблась, пойдешь ли со мною…
— Я, с тобою? — возмутилась Эрато. — Не хватало еще, чтобы женщины ввязывались в политику, несли на себе тяготы войны! Кому нужна, Лициния, твоя борьба? Человек живет один раз, и глупо играть своей головой ради сомнительного блага будущих поколений! Ведь и вы не уверены, что победите. А если бы у вас и была эта уверенность, я не пошла бы подставлять свою грудь под стрелы, копья и мечи легионариев…
— Ты предпочла бы жизнь рабыни?
— Конечно. Все же это была бы жизнь, а не смерть. Повторяю, мы живем один раз, и глупо жертвовать жизнью ради мечты.
Лициния вскочила, — на бледном лице ее выступил румянец.
— Госпожа, ты была рабыней и осталась ею! — вскричала она. — Твоя трусливая философия ранит мое сердце… О, Эрато, Эрато!..
Гречанка нахмурилась.
— Не тебе жалеть меня… Это я должна тебя жалеть… Многого ли добился твой Сальвий? Он сгорел в борьбе против власти. А я видела Власть в лице Цезаря. Один муж держал в своей мощной руке миллионы жизней, делал, что хотел… Сенат повиновался ему, боги поддерживали его. Это власть. А вы? Ничтожные черви, которых он мог легко растоптать. Вот почему я не верю в успех вашей борьбы!.. Мне живется хорошо, и я не откажусь от этой жизни, да и никто не откажется… А о бедняках пусть заботятся глупцы и мечтатели, которым терять нечего…
— Госпожа, что ты говоришь? — воскликнула Лициния и бросилась к двери.
Эрато не удерживала ее. И, когда дверь за Лицинией захлопнулась, спартанка подошла к клетке, в которой сидел зеленый попугай, и стала дразнить его. Взбешенная птица бросалась на клетку и кричала хриплым голосом:
— Дура, дура!
Эрато хохотала.
II
Улицы были запружены народом, спешившим на форум. С крыш ломов смотрели на толпы гордые матроны в столах, дети с локонами до плеч, одетые в белые легкие туники, спускавшиеся до колен, учителя и педагоги, вольноотпущенницы.
Толпы двигались со всех сторон, выливаясь из улиц и переулков, сталкиваясь на площадях, наполняя улицы многоголосыми криками. Здесь были разрозненные остатки коллегии Клодия, лишенные единства и силы, и Лициния, присоединившийся к ним, видела, что друзья Сальвия преувеличили значение их, и вспоминала насмешливые слова Эрато; шли ремесленники, вольноотпущенники и мелкие торговцы, не рассчитывавшие на помощь республики, не уверенные в хлебе и жилище на завтрашний день; они поносили грубыми словами богачей и квартирных хозяев; за ними двигались, звеня оружием, ветераны, призванные совсем еще недавно Цезарем для участия в парфянском походе. Теперь, когда вождь был убит, они думали, что аристократы лишат их милостей, дарованных им, и с озлоблением посматривали по сторонам, готовые с оружием в руках отстаивать свои права. «Цезарь убит, — говорили ветераны, — но остался консул, правая рука императора, и он позаботится о нас». Они шумели больше всех, ударяя по мечам, и звон и крики наполняли улицы, пугая Лицинию:
— Проклятье убийцам Цезаря!
— Смерть злодеям!
— Его закололи люди, которым он верил!
— Которых любил!
— Которых возвысил!
Лициния слушала с ужасом: вот плебс подхватывает угрозы ветеранов, и уже коллегии кричат, надрываясь, проклятья, и уже весь народ — даже рабы и невольницы возносят хвалу Цезарю, величая его отцом и благодетелем.
Форум кипит. На ростре стоит бородатый консул, и ветерок играет его черными волосами.
— Квириты, — говорит он громким голосом, когда народ умолкает, — великий Цезарь оставил завещание, и я, его друг и коллега, хочу объявить вам волю императора…
Он читает завещание при гробовом молчании народа. И, когда называет имена заговорщиков, которых Цезарь осыпал милостями, и упоминает имя Децима Брута, второго наследника в случае смерти Октавия, толпа неистовствует, а ветераны кричат: «Смерть убийцам!»
— Где справедливость? — воздевает руки к небу Антоний. — О, Цезарь, отец наш! Видишь ли бедняков, притесняемых презренными сторонниками убийц? Слышишь ли вопли и стоны голодных? О, вождь наш, друг Клодия, убитого палачами! И тебя поразили преступные руки! А чьи? Руки друзей, которым ты верил и которых любил! О горе! Где ты, дружба, любовь, благодарность, честность, милосердие?
Еще большее впечатление производит забота диктатора о народе. Антоний уже не говорит, а кричит на весь форум, на все улицы, на весь Рим:
— Большие деньги завещал популяр Цезарь римскому народу: каждый квирит получит по триста сестерциев. А плебс, кроме того, в вечное пользование сады за Тибром! Но берегитесь людей, которые посягают на милости, дарованные вам императором…
