Александр Островский - Том 4. Пьесы 1865-1867

На всем посаде
Ни у кого нет выше городьбы:
Казну блюдет.

Ну, мы казны не тронем.

А дочерей уж не взыщи. Боярин,
Никак, идут. Схоронимся до время.

Куда ж?

Вот баня старая!

Ну, ладно!
Уходят в баню. За сценой песня девушек.
На море утушка купалася.
На синем серая полоскалася.

Нам в терему и тесно да и душно,
Жара, как в бане, а тебе и любо,
Коль у тебя в Петровки стынет кровь.
Ты — старая: тебя не манит лето
На волюшку, на шелковы луга,
В тенистый бор, где белым днем потемки,
В зеленый сад, где алый цвет цветет,
Где вишенье, орешенье назрело,
И налилось, и ждет девичьих рук.
Мы — не старухи, нам без печки жарко,
Не больно мил нам нов высок терем.

Ну, в сад так в сад; мне все равно, старухе.

Купавшися, утушка встрепенулася,
Встрепенувшись, серая воскрякнула:
Как-то мне с синя моря подыматься будет,
Как-то мне с желтым песком расставаться будет?

Что терем, что тюрьма — одно и то же.

Ну будь по-вашему. Вот здесь и сядем.

Ты, Марья Власьевна, прости старуху,
Велика выросла, хоть замуж впору,
А все еще, как посмотрю, глупа.
Ты знай одно: что в тереме, что в церкви
Ты завсегда спасеной человек;
Там образа, закрещены все двери.
А что в саду? Тут вольная земля,
Ну, значит, он, оборони создатель,
Свободно ходит; долго ль до греха!
На всякой час блюдись!

А зачураться,
Не подойдет.

Чур! наше место свято!

И поминать-то бы его не к месту.
Не в час сболтнешь, он к слову-то привязчив
И на помине-то легок бывает.

Что правда, правда. Пусто будь ему!

Ох, не люблю, когда молчат! В молчанки
Мы, что ль, играть сошлися! Нуте, девки,
Повеличайте молоду княжну.

Все величать! Довольно! Надоели.

Сказать аль нет? Вестимо, что не дело
Холопское о господах судачить,
И промолчать нельзя.

Ну, что такое?

Да всё про то же, всё про жениха-то.
Что у кого, а у меня забота
Одна.

Тебе-то что, коль ей по сердцу?

По сердцу не по сердцу, а пойду,
И ох не молвлю!

Думали, гадали
Родимые, да вот и догадались.
Ну ровня ли! Седой как лунь, согнутый,
Глядит медведем, так и хочет съесть.
Одно и лестно, что большой боярин.
Так не с боярством жить, а с человеком.
Как месяц ни свети, а все не солнце!

Ей что ни поп, то батька: все равно;
Ей лишь бы замуж, разбирать не станет.

Само собой. Да разве наша воля
Себе мужьев по сердцу выбирать!
Прикажут, и конец; а мил ли, нет ли —
Тебя не спросят.

Лучше утопиться.

Не мы одни, всем девкам та же доля,
А всем топиться — Волгу запрудишь.

Другая б плакала, а ты так рада.

О чем, о ком я буду горевать-то?
Боярыней живи да величайся,
Ешь сладкое, медов сыченых вволю,
Гора горой пуховики лебяжьи
В опочивальне; хочешь спать, так спи,
А нет — лежи: пусть тонет бело тело
И нежится. Да вот сама увидишь,
Так раздобрею в год, что не узнают.
Работы нет, заботы не бывало!
Сиди как пава, а кругом рабыни
Кроят, и шьют, и строчат во сто рук.
Такая жизнь, что умирать не надо!
Чего жалеть-то? Девичью красу
Да косу русую? Об ней поплачу,
Как расплетут, да но уши повяжут
Волосником, да бабью кику взденут.

Тебе с ним жить, ну и живи как знаешь,
Не наше дело, кончен разговор!
Что ж мы начнем? Все песни перепели.
Переиграли игры, разве сказку
Договорить, что даве начинали.
Да с уговором: не любо — не слушай,
Лгать не мешай!

Досказывай хоть сказку.

Ты думаешь, нам очень любы сказки?
От скуки слушаем, одна забота,
Как время скоротать. А вот ты мелешь,
Мы слушаем; так время и проходит.

Досказывай Никиту Кожемяку!

Ну, долго ль, коротко ли, в сказке скоро,
На деле-то не вдруг. Ну вот в ту пору
Сидит себе Никита, кожи мнет.
И держит он, красавицы мои,
В руках двенадцать кож; вдруг царь в кожевню,
Взглянул Никита, — так вот и затресся;
Со страху ходнем руки заходили,
И разорвал он те двенадцать кож.

Ну, ври еще!

Известно, сказка складка,
А песня быль; не мимо говорится.

Не всякая. Сама же ты певала,
Что воля красным девушкам гулять;
Молодкам миновалася гульба.
Мы девки вот, а все живем в неволе.

Досказывать аль нет?

Ну брось, не надо.
Уж надоело про змеёв-то слушать!

Чего же вам?

Любовную скажи!

Ты расскажи, как в тереме высоком
Сидит красавица; замком булатным
Дверь заперта дубовая, и стража
И день и ночь круг терема стоит.
И солнцем не печет, и буйный ветер
Пахнуть не смеет на нее.

А дальше?

А дальше я не знаю; я не стала б
Просить тебя, сама бы рассказала.
Ты знаешь всю, тебе и книги в руки.

Как добрый молодец прокрался в терем…
Да ты нам все рассказывай, как было.

А мать услышит, кто в ответе будет?

Пойдем в малину! Не найдут до завтра.

Ну, быть по-вашему! Срамницы, право!
Вас хлебом не корми, а дай послушать
Соромских сказок. Да и то сказать —
Все взаперти: чужих людей не видим,
Гулять нет воли, миловаться не с кем,
А у живого на уме живое.