Петр Киле - Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
Н и к о л а й. Граф, я решил подписать манифест и утвердить доклад. (Перекрестившись, усаживается за маленький рабочий стол и подписывает бумаги.)
В е л и к и й к н я з ь. Знаменательный день! Сегодня 17-е - второй раз в это число спасается императорская семья.
Ф р е д е р и к с. Я тоже вспоминал о крушении царского поезда в Борках все время, а число забыл.
Н и к о л а й. При крушении, даже спасшись, не радуются. Жертвы вопиют. (Кивком головы отпускает всех.)
В и т т е (уходя). Столь обыденно подписан величайший акт? Царь даровал России конституцию? Или это всего уловка, которая лишь собьет всех с толку?
Николай проходит в покои императрицы; Александра Федоровна сидит в кресле неподвижно, глядя в одну точку.
Н и к о л а й
Ты все сидишь вот так?
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Ты подписал?
Н и к о л а й
Да, порученье Витте подавить
В России смуту, навести порядок,
Как мира он с Японией достиг.
Все только на него и уповают,
Не в силах сами ни на что решиться.
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Ну, я-то склонна уповать на Бога,
Пусть испытаниям все нет конца.
Н и к о л а й
Все будет хорошо, поверь мне, Аликс,
Как после бурь яснеют небеса.
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Я не о том печалюсь, что мне смута?
Все дочери рождались ведь недаром;
Природа избегает нарушений
Непоправимых. Почему ни я,
Ни дочь - мы не могли взойти на трон
По праву, только сын, младенец милый,
Отмеченный, как я боялась, роком?
Природу обмануть не удалось.
Н и к о л а й
Ты знала? Ты боялась?
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Разве ты
Не ведал о болезни, что в наследство
По линии мужской передается,
Как трон?
Н и к о л а й
Я слышал и не верил слухам.
Любовь влекла и больше, чем престол.
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Чего боялась я, то и случилось.
Но и престол не шутка, разве нет?
Н и к о л а й
Вот почему отец хотел, чтоб я
Наследство отдал брату, коль женюсь
По склонности сердечной на тебе?
Но умирающий, хоть царь, не волен
Менять установления от Бога.
А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а
Все Провидением предрешено -
И воцаренье наше, и любовь.
Помолимся Всевышнему за участь,
За лучшую, за высшую из всех,
И ею не поступимся вовеки!
Опускаются на колени и молятся, неясно произнося привычные слова.
АКТ IV
Сцена 1
Москва. Квартира Андреевой М.Ф. и А.М.Горького на Воздвиженке. Мария Федоровна в маленьком кабинете рядом с гостиной.
М а р и я Ф е д о р о в н а
Пишу сестре и словно бы с детьми
Переговариваюсь, как бывало,
С утра, в часы досуга, до уроков,
Счастливая, не ведая о счастье
Простых забот и лучезарных дней,
Что ныне кажется всего лишь грезой
Девичества и юности моей.
И вдруг движенье за окном и крики,
И возглас радостный: "Студентов бьют!"
Ужасно. Вот тебе Татьянин день.
Входит Липа.
Л и п а
Ты репетируешь? Слова уж очень
Знакомы, но с какой же это пьесы?
М а р и я Ф е д о р о в н а
Ах, не играю я. Здесь жизнь моя.
Студенческая сходка. Это в праздник.
Нет, пей, гуляй, но рассуждать не смей.
Казаков насылают на студентов -
Нагайками пройтись по головам...
И аресты, и высылки в Сибирь
Всех тех, кто выразил протест хоть как-то
За честь свою, теснимый лошадьми.
Л и п а
Да, помню, как забегала в слезах
Красавица-актриса хлопотать...
М а р и я Ф е д о р о в н а
Впервые горе мне стеснило грудь,
Да так: я обезумела, пожалуй,
И обратилась в хлопотах своих -
К кому же? Да, зачинщику расправы.
"О генерал! Повинна юность в чем?
Какое преступленье совершила?"
Болеть душой за будущее наше -
Забота беспокойная и счастье,
И тем нежданней бедствия, что власть
Безумно множит, как родитель-изверг,
Нагайкой добиваясь послушанья.
С каким злорадством выслушал меня
Виновник беспорядков, усмиритель
В одном лице; он думал, победил,
Навеки водворил в первопрестольной
Порядок благостный, угодный Богу,
То бишь царю; он взял его к себе, -
А дядя поплатился за кого,
Ему и невдомек? Найти опору
В ничтожестве со страшными глазами?
Л и п а
Как заливалась ты слезами, помню...
(Разносится звонок, она уходит.)
М а р и я Ф е д о р о в н а
Одна ли я? В Москве была ль семья,
Где слез не пролили, хотя бы в тайне?
На сцене я еще держалась, верно,
Да публика внимала, затаив
Дыхание; но нервы никуда;
Приду к себе, и слезы в три ручья.
Казалось, сил уж нет, но невозможно
Спектакль отменить; пора на сцену,
И снова я Ирина, юность, грезы
И взрослость, и усталость до тоски,
Так жизнь пройдет. Зачем? И почему?
Что давит жизнь, цветущую, как май,
Среди трущоб и в роскоши дворцов?
Мне удалось отбросить то, что давит,
По крайней мере, я свободна, да,
Среди рабов труда и роскоши,
Единой цепью скованных от века.
В гостиной Серов, выходит Горький; Липа возвращается.
Л и п а
Пришел Серов, и Горький занял позу...
Ах, ничего, поплачь, а то в глазах,
Как в небе чистом выше облаков,
Нависших низко, молнии сверкают, -
Гроза сухая - мне страшнее слез.
М а р и я Ф е д о р о в н а
Поплачу - станет легче, как бывало?
О, не теперь, уж слишком много горя!
Но есть отчаянная радость в нем.
Благословленная свобода! Это -
Как небо и земля в весенний день,
С могучим ледоходом на реке,
И все в движении под вешним небом -
Дома, дворцы, чертоги богачей
И темные окраины рабочих,
Где труд вселенский, как предверье Ада,
Хотя в церквах им обещают Рай.
Да есть ли Правда на земле, иль в небе?
Нет, ныне я не плачу. Не дождутся.
Глупа была. Прошло всего два года.
Два года? Но каких! Вся жизнь в России
Переменилась, к худу иль к добру?
Как гнет растет, но и свобода тоже.
Брожение выходит через край.
Как море в бурю, грозная стихия,
Из недр ее и вышел мир земной,
Неведомое новое пред нами...
Л и п а
Мир светлый, чистый, как в глазах детей,
И верится легко нам после мук?
М а р и я Ф е д о р о в н а
Как хорошо: не нужно все таиться
От той, что облегчает мне заботы
О доме; добрая душа, ты с нами;
А сестры мало что и знают, кроме
Моих концертов в пользу всех гонимых.
Л и п а
Ну, этим ныне все увлечены.
М а р и я Ф е д о р о в н а
Да, да, но только здесь уж не игра,
Запахло всюду порохом и кровью.
Ну, словом, коль меня засадят или
Сошлют куда, ты сестрам расскажи...
Тут нет вины Алеши, я сама -
Еще до встречи с ним, еще до сцены
Вступила я на путь, каким Россия
Давно идет, еще от декабристов,
К свободе, к новой жизни, к высшей правде.
В гостиной Серов за мольбертом, Горький на диване.