Афанасий Салынский - Драмы и комедии
Л и ф а н о в. Пойми ты!..
В е р е ж н и к о в. Чего понимать-то? Сам путает, а я — понимай! Может, не все дома?..
Л и ф а н о в. Молодец… бдительный…
В е р е ж н и к о в. Вы в детстве вшами не торговали?
Л и ф а н о в. Чем?! Вшами?
В е р е ж н и к о в (колюче улыбается). Ага, вошками… Когда я учился в школе, был у нас такой порядок: если у ученика замечали какую-нибудь нечистоплотность, его на три дня освобождали от занятий, чтобы успел хорошенько помыться… Так вот, охотники погулять покупали себе вшей и сажали за рубашку. Был у нас в классе один «коммерсант». Содержал в голове своей целый племрассадник. И торговал. Двадцать пять копеек за штуку. А на выручку покупал пирожки! Вы пирожки любите? (Уходит.)
Л и ф а н о в, растерянный, мрачный, медленно покидает двор.
Появляется Р а д е е в. Определенно не случайно навстречу ему — Э м а р.
Р а д е е в. Здравия желаю, господин инженер-капитан.
Э м а р. Приветствую вас, Сережа… Сережа… разрешите, я буду вас так звать?
Р а д е е в. Зовите. Я еще молодой.
Э м а р. Да, вы правы, Сережа, — лучше жить, чем валяться пеплом.
Радеев удивленно, со страхом слушает, узнавая свои слова.
А может быть, вы хотите вернуться и лагерь?
Р а д е е в (панически). С какой стати?.. Господин инженер-капитан… Чем я провинился?!
Э м а р. Шутка, Сережа, дружеская. Славно мы с вами беседуем?
Р а д е е в. Вам со мной неинтересно. Я только семилетку окончил.
Э м а р. Я познакомлю вас со своим доверенным человеком из русских. Зайдите ко мне завтра, в шесть вечера. Ах, у вас нет часов. Будут! Швейцарские.
Р а д е е в. Я не заслужил…
Э м а р. Аванс! (Смеется и, смеясь, прощается с Радеевым.) Жду. Точно в шесть. Аванс, дружище!
Кабинет начальника местного гестапо.
Г р е т а (молоденькая, наглая). Бутылка вина, закуски, сигареты… И — я. Господин Хаммфельд, счет точный, ни одного лишнего пфеннига.
Х а м м ф е л ь д (седой, плотный, по-крестьянски простое лице). Ну, за себя ты, по-моему, слишком много насчитала.
Г р е т а. Грета разоряет кассу гестапо! Тогда введите твердые ставки, чтоб я знала, за что работаю.
Х а м м ф е л ь д. Вот я тебя ремнем, паршивка, по голому месту.
Г р е т а (заигрывает с Хаммфельдом). Я готова к экзекуции…
Х а м м ф е л ь д. Перестань. Это на меня не действует.
Г р е т а. Совершенно бесплатно, господин Хаммфельд, Для вас я вспомню, что и я — патриотка. Кроме шуток, не скупитесь, Хаммфельд. Грета тоже кое-что делает для великой Германии.
Х а м м ф е л ь д. До новых встреч, милашка.
Г р е т а. Хайль!
Входит А н б е р г. Г р е т а уходит.
А н б е р г. Если не ошибаюсь, Грета?
Х а м м ф е л ь д. Она.
А н б е р г. С моими?
Х а м м ф е л ь д. С твоими. Но они уже немножко и мои.
А н б е р г (улыбкой прикрывая недовольство). Не напрашивайся в родство, Генрих, оно не столь уж симпатично. Слушал запись?
Х а м м ф е л ь д. Да, вот послушай! (Включает магнитофон.)
Музыка. За столиком в фойе кинотеатра — В е р е ж н и к о в, Т о м к и н, Э м а р. Появляется Г р е т а.
Г р е т а. В этом кинотеатре показывают самые скучные фильмы. Но зато здесь пою я! А вы — не скучные?
В е р е ж н и к о в. Как видите, пьем воду.
Г р е т а. Трое — и ни одной женщины!.. А говорят: война и кризис на мужчин.
Т о м к и н. Красивая пичуга.
Г р е т а. Меня уже ищет наш крокодил-маэстро! Иду, иду!
Э м а р. Как тебя зовут?
Г р е т а. Грета. (Подвигается к Эмару.)
Э м а р. Нет, милая, я лысею, а тут вон какие молодцы!
Г р е т а (тут же «переключается», наваливается грудью на плечо Вережникова). Сегодня я буду петь для вас!
«От цветов ты, любимый, отвык,
Ты, суровый, идешь на Восток,
Наколи мое сердце на штык
И неси, как цветок,
И неси, как цветок.
От цветов ты, любимый, отвык.
Жить без сердца куда веселей!
Радость просто дорожку найдет…
Я открыта, как дом без дверей.
Кто захочет, войдет,
Кто захочет, войдет…
Уноси свой цветок, дуралей!»
Любовь — катастрофа, любовь — молния…
Х а м м ф е л ь д (выключает магнитофон). Эта «молния» ничего не осветила… (Пыхтит, закуривая.) А в моей мусорной корзинке, Лео, кое-что накопилось… Вот, почитай. (Передает Анбергу папку с документами.) Здесь зафиксировано все, что твои мальчики делают за стенами монастыря. Кое-что записано на пленку. Особенно интересен один роман.
А н б е р г. Роман?
Х а м м ф е л ь д. Да.
Анберг нетерпеливо подался вперед.
Тебя, я вижу, еще волнуют романы… Так вот, один из твоих, Сверчинский, на экскурсии, в школе, познакомился с молоденькой учительницей Анной Зеехолен. Раз-другой случайно встретились… Но Зеехолен, сам понимаешь… нельзя: русский! А потом все-таки не смогла пройти мимо. Уже потянуло, сам понимаешь! И тогда мы на всякий случай поставили в ее квартирке аппаратуру. Хочешь послушать, Лео? (Включает магнитофон.)
Стук двери, шаги. Голоса А н н ы и В е р е ж н и к о в а. Как бы сквозь основную сцену мы видим — они вошли в комнату.
А н н а. Ты первый мужчина в этой комнате. Я здесь родилась.
В е р е ж н и к о в. Да? (С искренним волнением и любопытством оглядывается.)
А н н а. Может быть, правда, что немки сентиментальны? Скажи мне, пожалуйста, словами, почему ты меня любишь?
В е р е ж н и к о в. Вот сейчас мне просто не верится, что все это на самом деле, что я держу твои руки…
А н н а. Ты это понимаешь, за что ты полюбил меня, что нас роднит?
В е р е ж н и к о в. Может быть, одинокость?.. Когда я повстречал тебя в школе и потом… Ты всюду была одинокой — даже среди толпы учеников… И потом, ты красивая, правда.
А н н а. Я впервые хочу, очень хочу, чтоб это было так. Как хорошо, что я красивая!
В е р е ж н и к о в. Да, хорошо.
Хаммфельд выключает магнитофон.
Х а м м ф е л ь д. Дальше — не для нашего возраста, Лео. Тебе еще не открутили голову твои русские мальчики?
А н б е р г. Советский лидер недавно выразился в том смысле, что один шпион может иногда сделать больше, чем дивизия или даже корпус… Таким образом, в моей тихой обители готовится сто пятьдесят дивизий! Стоит потрудиться, Генрих!
Х а м м ф е л ь д. Дай мне Сверчинского сюда, в гестапо, на недельку…
А н б е р г. И роман этот продолжается?
Х а м м ф е л ь д. Да. Вот взгляни, папаша, на свою невестку! (Передает Анбергу фотографию Анны и снова включает магнитофон.)
Голоса. Снова мы видим А н н у и В е р е ж н и к о в а в комнате Анны.
А н н а. Век небывалого артистизма. Массовое притворство… Здесь у нас ложь давно уже стала религией. Я привыкла и лгу сама, даже не замечая этого. Мы лжем толпами на многотысячных сборищах. Лжем в кругу друзей. Даже в супружеских постелях у нас боятся проронить хотя бы одно слово против общепринятой лжи.
В е р е ж н и к о в. Извини, от политики меня почему-то клонит в сон.
А н н а. Но ты собираешься воевать против собственной родины! Разве это — не политика?
В е р е ж н и к о в. Не хочешь ли ты сделать из меня коммуниста?
А н н а. Коммуниста? Нет. Я хочу освободить твою душу от фанатизма ненависти. Ты инженер. В Швеции ты найдешь работу. Я буду преподавать, я знаю шведский язык. Бежим, в этом — спасение. Я хитрая, о, ты еще не знаешь, какая я хитрая! Я все организую очень ловко, достану документы…
В е р е ж н и к о в. Нет, Анна, нет.
А н н а. Я не хочу тебя потерять! Ах, жаль, я не верю в бога. Кто мне поможет уговорить тебя?..
В е р е ж н и к о в. Если ты не веришь в бога, во что же ты веришь?
А н н а. Только в себя. Истинно лишь то, что я существую, все остальное ничего не значит.
В е р е ж н и к о в. И я — тоже?
А н н а. Ты — это я, самое главное мое я.
В е р е ж н и к о в. Мне иногда хочется так поглупеть, чтобы ничего-ничего не соображать!
А н н а. И глупей, пожалуйста. Умные в наше время почти неизбежно подлецы; все, все понимают и прислуживают, приспосабливаются. Уж лучше быть глупым, так хотя бы честней.
В е р е ж н и к о в (целует Анну). Молчи.
А н н а. Диктатор. Ты зажимаешь мне рот… Ах, я догадалась, почему я сегодня так много болтаю! Я страшно голодна.
