Александр Попов - Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой
ЛАПИН. Станочки поставим — токарный, фрезерный и сверлильный! Я оранжерею построю, зимнюю, картины вечером писать буду, гобелены ткать!
ДОРОДНЫХ. Я тоже хочу гобелены! Хочу гобелены вышивать! Господи, ну как хочется хоть один гобеленчик вышить!
ГАРКУША. Мы тебя, Юрьевна, в экономки возьмем. Баба ты справная и по двору от тебя польза будет. Но жить будешь отдельно, там есть хатка, ровно на тебя.
ДОРОДНЫХ. Спасибо, Данилыч!! (Бросается на шею Гаркуше.)
ЗЕНИН (взволнованно). Э-э, погодите! Экономку взяли, а про плотника-то забыли! Верстак нужен, а при нем плотник. Без плотника двор, что церковь без попа! Я знаю одного, с детства приученный — люльку, сани, гроб — все умеет! В чистом виде.
ГАРКУША. Где ж он, такой ценный кадр?
ЗЕНИН (встает). Это я.
ЛАПИН. Иван, ну зачем нам плотник?! Жили без него и проживем дальше!
ГАРКУША. Плотник — вещь нужная.
ЛАПИН. Вот увидишь — он тебя первым и заложит, сдаст, как Павлик Морозов, к седьмому ноября. У него же условный рефлекс выработался!
ЗЕНИН. Не сдам, честное слово партийца.
ГАРКУША. Жорес, может выйдешь с партии потихоньку, под шумок? Мы тебя не осудим.
ЗЕНИН. Не проси, Иван, умру без нее.
РЕБЕЗОВА. Очень интересно получается! Человек за вас всю жизнь положил, а вы ему в куске трудового хлеба отказываете! Рай для избранных строите! Дожили!
ЛАПИН. Вот видишь, Иван, — нас уже шантажируют!
ГАРКУША. Да не ори ты, Кира, — возьмем мы Жореса, с испытательным сроком, правда. Поработает, так, может, не он с партии, а партия из него выйдет — бывали такие случаи. Труд, он облагораживает.
ДОРОДНЫХ. Юрий Витальевич, а вы почему не записываетесь?
ИВАНОВ. Увы, я не приспособлен к сельскому труду, завидую вам всем. Выйду на волю, организую какую-нибудь лабораторию, ставок много освободилось, будем мерять что-нибудь потихоньку. Свет не без добрых идей!
ДОРОДНЫХ. Как так можно, ну как так можно! Мы мечтаем о новой жизни на берегу светлого озера, а вы опять — мерять! Организовывать! Нам судьба дала такой шанс — начать все сначала, а вы, вы… (Плачет.)
РЕБЕЗОВА. Сознайтесь, Юрий Витальевич, ведь вам все давно надоело?
ИВАНОВ. Надоело.
ЛАПИН. А мечта у вас есть? Заветная?
ИВАНОВ. Есть. Но только не смейтесь, прошу вас.
ГАРКУША. Ну, как можно?
ИВАНОВ. Дело в том… дело в том… Ну, короче говоря, я сын священника. Да, я поповский сын и этого не стыжусь! В душе своей.
ЗЕНИН. Ага! Интересный фактик! Вот это новость! Тот-то вы о душе мне так часто пели — дескать, не будем брать греха на душу, Жорес Филимонович, ограничимся на сей раз выговором!
ГАРКУША (грозя табуреткой). А ну заткнись, Жорес, уволю с плотников, ты меня знаешь!
ИВАНОВ. Я мечтаю… очутиться… в маленькой церкви, она у нас была небольшой, но очень уютной… Я помогаю отцу в утренней службе, всенощная… Господи, прости меня, я же от отца отрекся. Господи, прости меня! (Падает на колени.)
ЗЕНИН. Я так и знал! Зав лабораторией, профессор, русский, бывший член и на тебе… Сын кулацкого попа! Врага народа! Тысячу лет людям мозги пудрили! Я догадывался, но теперь! Но теперь! Правда — она всегда…
Гаркуша пьет Зенина табуреткой по голове, Зенин падает.
РЕБЕЗОВА. Хватит, не бей его! (Бросается к Зенину.)
ГАРКУША. Там, Юрий Витальевич, осталась церквушка маленькая такая, часовенка скорее, человек на десять, не больше. Я еще хотел ее под сено приспособить, но если душа просит, то хрен с ним, с сеном-то. Отделаем ее в лучшем виде, вот Жорес и займется. Правда, Жорес?
ЗЕНИН (приподнимаясь). Все силы отдам на восстановление храма, чай крещеные ведь, не нехристи. Что это было, Кира? Опять повторный удар?
РЕБЕЗОВА. Тебе надо лечь, ты контужен. Очень слабый повторный удар! (Ведет Зенина на мужскую половину.)
ЗЕНИН (на ходу). Из последних сил цепляются за свой прогнивший строй. Почему их партия бездействует, не берет власть, ведь ситуация там революционная!
ЛАПИН. В глубоком подполье она, в глубочайшем!
ИВАНОВ (Гаркуше). Где вы так хорошо научились мозги вправлять? Вы просто волшебник, Иван Данилович! Простой табуреткой и такие запущенные случаи лечите!
ГАРКУША. Хм. Один бывший доктор в зоне научил — дозированный удар, говорил, деревянным предметом отшибает память вредную и ненужную, а здоровую основу не затрагивает и только всему способствует. Но только мужиков — на баб не действует, по жене проверял! Мы так стукачей лечили. Лагерная гомеопатия — во как он называл — подобное лечить подобным.
МАША. Вы сидели?! Вы… уголовник, Иван Данилович?
ГАРКУША. Я карточки хлебные подделывал. Молодой был, глупый, жрать после войны хотелось. Зато теперь — лафа! Я на весь дом сахарных талонов наделал бесплатно. Я теперь уже рецидивист!
ДОРОДНЫХ. А домовый комитет — смотрит и молчит?
ГАРКУША. Ни один не стукнул, только спасибо говорят и десять процентов мне по уговору. Молчат, как партизаны!
МАША. Толик, ну что ты-то сидишь и молчишь? Про нас все забыли, молодым везде у нас скатертью дорога? Что нам делать?!
МАША. Я воевать пойду.
ЛАПИН. Конечно, конечно, все пойдем. Но если хорошенько все взвесить — без эмоций — чем плохо быть страной проигравшей? Во-первых, на войну тратиться уже не надо будет; во-вторых, Япония. Германия да и Италия живут не кисло, зря что ли за одного битого двух небитых дают?
ИВАНОВ. Логично. Но что именно Толе и Маше делать?
ДОРОДНЫХ. Детей! И как можно больше!
Появляется Зенин.
ЗЕНИН. Дети — цветы жизни. Все лучшее — детям, они наше будущее!
РЕБЕЗОВА. Отлежался бы пару часиков!
ЗЕНИН. Сейчас не время — враг хитер и коварен. И не дремлет!
МАША. Мы знаем без вас, что нам делать. Мы решили пожениться. Правда, Толик?
ТОЛИК. Да. Мы это давно решили — еще вчера вечером.
МАША. И мы не будем это откладывать. Кто знает, что будет завтра? Мы не можем больше ждать.
РЕБЕЗОВА. Но не здесь же это делать?
ЛАПИН. А почему бы и нет? Юрий Витальевич — депутат райсовета, он олицетворяет собой Советскую власть, он их и распишет!
ИВАНОВ. Не знаю только, будет ли это действительным актом. Что же нам делать, Жорес Филимонович?
ЗЕНИН. Инструкция напрямую говорит о разделении укрывантов на две группы по половым признакам. Насчет соединения там ничего не сказано, значит запрещено и точка. В военное время тратить силы на размножение — преступно!
МАША. Если вы нам позволите, мы сами поженимся! Правда, Толик?
ТОЛИК. Я готов к этому.
МАША. Мне надоело слышать всю жизнь — это нельзя, то нельзя! Может вся жизнь на Земле уже кончилась, а мне все еще нельзя! Я уже взрослая, и если пить мне запрещено, то замуж можно. Да!
ИВАНОВ. Как быстро взрослеют люди!
ДОРОДНЫХ. И это наша скромница! Что же тогда делать мне? Может быть, я тоже хочу замуж, но не кричу об этом на каждом углу!
МАША. Это ваши проблемы!
ДОРОДНЫХ. Вот благодарность за все! (Плачет.)
ГАРКУША. Не плачь, Елена, я тебя лично пристрою. Чтобы баба с хатой, да и мужика не нашла?
ИВАНОВ. Действительно! В общем, я не против. Время у нас есть.
РЕБЕЗОВА. Продукты есть.
ЛАПИН. И желание в наличии.
ЗЕНИН. Товарищи, ну как же это получается?! Я апеллирую к вашему здравому смыслу! Вся страна как один, а эти двое как, как… Я даже слов подобрать не могу! А если другие захотят?
ГАРКУША. На здоровье! Откуда ж дети во время войны берутся? По приказу Верховного, что ли? Или от насильников-фашистов?
ЛАПИН. По теории академика Лысенко самозарождаются.
РЕБЕЗОВА. Давайте голосовать, пока друг друга снова не перебили.
ЗЕНИН. Подчиняюсь большинству. Надо выбрать счетную комиссию. Голосование тайное.
ИВАНОВ. Попрошу каждого положить бюллетень в мой противогаз. Крестик — за свадьбу, нолик — против. У вас (обращается к молодым) один голос на двоих для нечетности и по справедливости.
Все расходятся по углам и заполняют бюллетени.
