Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
СЕРГЕЙ (отрывисто). Сам знаю. А как не пускать? Приказал вон им не ходить, а они потихоньку бегают.
ОЛЬГА ИВАНОВНА (горячо). Я буду с ними заниматься. Вон Мишу перетянула на свою сторону, он меня слушается, только Сеня кобенится.
СЕРГЕЙ. Они любят мать.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Тем хуже. Будут к матери бегать — она их сделает твоими врагами. Детей потеряешь.
СЕРГЕЙ (тихо). Я зарок дал детей коммунистами сделать. Детей никак не уступлю ей.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ну вот, как же быть-то? Дети дороже всего. Наша смена, надо беречь их, а она их исковеркает.
СЕРГЕЙ (встает). Ну что тут сделаешь?! Что ей попричтилось?
ОЛЬГА ИВАНОВНА (тихо). Должно быть, она сильно тебя любит, Сергей!
СЕРГЕЙ (хмуро). И кой черт выдумал эту самую любовь-то? Это вот барам любить можно было, делать нечего, с жиру бесись да бабами занимайся, а нам на работу времени не хватает. Вон надо обо всем думать, того гляди, опять попадем в окружение, а тут любовь! Тьфу! (Плюется.) Скверно об этом даже подумать.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ну нет, Сергей, отчего? А вот я к тебе привязалась — это тоже, значит, плохо?
СЕРГЕЙ. Привязалась, да на шее не виснешь. Этим делом нам некогда заниматься. (С ожесточением.) Я бы эту самую любовь насквозь уничтожил. Одно слово — дурман! Вон эту самую религию по боку съездили, раз опиум — вон ее! Ну и на любовь эту самую тоже нужно крышку поставить. Черт с ней, с этой самой любовью, кроме как в голове муть, нет от нее никакой пользы.
ОЛЬГА ИВАНОВНА (улыбаясь). Так, значит, Сергей, любовь тоже дурман?
СЕРГЕЙ (решительно). Дурман!
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Какой ты стал, Сергей, строгий! Раньше я смотрела на тебя да все думала: какой он добрый, а теперь погляжу, как начнешь резать, так пощады никому нету.
СЕРГЕЙ. Я прежде всего сам себя режу.
Подходит к примусу, энергично.
Ну, поговорили и ладно! Авось не ребята, чтоб в коняшки играть, этой самой любовью заниматься. Бабья потеха!
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ты меня-то не режь, Сергей, честное слово! Я к тебе так привыкла, что ты мне дороже всех. Чем больше живу с тобой, тем больше жить хочется.
СЕРГЕЙ. Ты — другое дело, ты — товарищ! Вместе работаем, от тебя помощь, ты мне не мешаешь.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. А Акулина мешает?
СЕРГЕЙ (раздраженно). Конечно, мешает. Иной раз, кажется, не вытерпел бы, пошел бы побил ее, лишь бы убралась с дороги и не мешала.
ОЛЬГА ИВАНОВНА (с удивлением). Побить ее? Сергей, и это ты говоришь? Женщину побить?
СЕРГЕЙ (с ожесточением). Побить!!! Рука бы не дрогнула! Живо бы дурь из нее выбил!
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ты просто болен, Сергей! Подумай, что ты говоришь?
СЕРГЕЙ (отрывисто). Знаю, что говорю!
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Так вот до чего дело дошло!
СЕРГЕЙ (меняя тон). Письма от мужа не получала?
ОЛЬГА ИВАНОВНА (тихо). Нет! Да он едва ли напишет.
СЕРГЕЙ. Это дело оформить надо. Раз в доме живешь — порядок нужен.
ОЛЬГА ИВАНОВНА (тихо). Ты что же, хочешь вконец все разрубить?!
СЕРГЕЙ. Вконец!
ОЛЬГА ИВАНОВНА. А если вернется?
СЕРГЕЙ. Не вернется. А если и вернется, не приму.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ты еще сам себя не знаешь. Видишь, ты о ней все думаешь. Нет, Сергей, спешить некуда.
СЕРГЕЙ. Ну, если не хочешь, как хочешь.
ОЛЬГА ИВАНОВНА (быстро подходит к нему). Что ты, Сергей?! Да я готова… да разве ты не знаешь? (Берет его за руку.) Да я, Сергей… да я за твою ласку все отдам!
СЕРГЕЙ (быстро). Ну и ладно! Сговорились, значит, и откладывать нечего!
ОЛЬГА ИВАНОВНА (в волненьи). Ох, Сергей! Болит у меня душа за тебя; с мужем расставалась, не болела, а за тебя вот сейчас болит. Ох, боюсь, плохо кончится!
СЕРГЕЙ. Что плохо?
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ни за что она тебя не уступит. Смертным боем будет за тебя биться, а не уступит.
СЕРГЕЙ (с усмешкой). Пусть бьется. Я, авось, не овечка, а она не волк, не зарежет.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Ох, да еще как зарежет, Сергей!
СЕРГЕЙ (раздраженно). Чтоб разговору о ней больше не было!
Стук. Входит ЕГОР.
ЕГОР. Здорово!
СЕРГЕЙ. Здорово!
ОЛЬГА ИВАНОВНА взволнованно идет к столу, ищет бумагу.
ЕГОР. Что? Стряпаешь?
СЕРГЕЙ. Да. (К Ольге Ивановне.) Ты что? Уходишь? Скоро вернешься? Через полчаса все будет готово.
ОЛЬГА ИВАНОВНА. Я только в завком, я скоро, Сергей, вернусь…
Возбужденная, уходит. Пауза. ЕГОР смотрит на СЕРГЕЯ, замечает его волнение.
ЕГОР. Ты точно не в себе.
СЕРГЕЙ (коротко). Уморился.
ЕГОР. Это точно, так. А вечером иди на собрание.
Пауза.
СЕРГЕЙ. Ты зачем пришел-то? Вечером все равно свидимся.
ЕГОР. Да что, брат, дома нелады, и дома не сидится. Одна грызня надоела.
СЕРГЕЙ. Да кто грызется-то?
ЕГОР. Жена загрызла. Будто о доме мало забочусь, шалды-балды, говорит, бью. А ты видишь, какие у меня шалды-балды, дыхнуть некогда.
СЕРГЕЙ. Беспартийная?
ЕГОР. Беспартийная. (Пауза.) Ну а ты как со своей-то живешь?
СЕРГЕЙ. Живу хорошо. Сам видишь, человек с головой.
ЕГОР (убежденно). Что говорить! Женщина башковитая. У нас ее все слушаются. Мигом все разберет, сладит. Жаловаться нечего. (Пауза — потом тихо.) Про жену-то слыхал?
СЕРГЕЙ. Про кого?!
ЕГОР. Про Акулину-то? Шибко загуляла!
СЕРГЕЙ (раздражаясь). Ну и черт с ней! Пусть себе гуляет!
ЕГОР. Не говори! Скандал большой! На всех перекрестках тебя чистит.
СЕРГЕЙ. Ну и пусть чистит!
Берет сковороду и очищает ее ножом.
ЕГОР. Соблазну от нее много: наша братия тоже к ней бегает.
СЕРГЕЙ (с раздражением). Ну и черт с ними! Пусть бегают!
ЕГОР. Не говори! Ей до коммунистов, видно, большая охота. Все норовит кого-нибудь к себе переманить. Смотри, наш директор ее обхаживает, говорят, в прислуги к себе приглашает. Ты ее не видал?
СЕРГЕЙ. Не видал. Мне и говорить-то о ней неохота.
ЕГОР. Ты погляди! В шелковых платьях ходит, не узнаешь. Была баба как баба, а теперь… точно дьявол на нее накатил.
СЕРГЕЙ. Ты что заладил про нее? Аль тоже к ней бегаешь?
ЕГОР (смущенно). Я что? У меня своя баба.
СЕРГЕЙ. Озорничать-то все ловкачи. Не гуляла бы баба, кабы охотников не было.
ЕГОР. Я что же? Я ничего. А потому говорю, что все бабу жалеют, домаха была, а теперь сбилась с толку.
СЕРГЕЙ. А кто виноват?
ЕГОР. Разбери, кто виноват. А только вышло, брат, скверное дело!
СЕРГЕЙ. Сам знаешь, ходил к ней, хотел попугать, ан вон что вышло.
ЕГОР. Вот тебе, брат, и попугал! Вишь — из искры пожар загорелся.
Входят КОСТЫЛЯНКИН, за ним МИША и СЕНЯ.
СЕРГЕЙ (к детям). Что пропали? (К Костылянкину.) Ну, чего шляешься? И без тебя докука, аль своего угла нету?
КОСТЫЛЯНКИН. Знамо, нету! Где он, пес с ним, угол-то? Одному, брат, того, дома скушно.
СЕРГЕЙ. Надоел! Пошел бы к своей старухе и сидел бы с нею.
КОСТЫЛЯНКИН. Да ты, тово, пес с ней, не шуми, посижу и уйду.
СЕРГЕЙ (ребятам). Садитесь, ешьте!
Наливает им суп. Дети садятся, едят. Сергей стряпает яичницу.
КОСТЫЛЯНКИН. Слыхал, брат?
СЕРГЕЙ (раздраженно). Ничего не слыхал.
КОСТЫЛЯНКИН. Ну, пошла, брат, твоя баба гулять! Пес с ней, всех перемутила.
СЕРГЕЙ. Держи язык за зубами. (Указывает на детей.) Не столько она гуляет, сколько вы о ней шум поднимаете.
КОСТЫЛЯНКИН (смотря на Сергея). Что, брат, аль не в духах?
ЕГОР. Оно, как я вижу, покойней об одной жене быть, а как завел чехарду в доме — говори, пропал человек!
