Афанасий Салынский - Драмы и комедии
И в а с ю т а. Ого! Да вы для меня клад!
П о к а т о в. Для вас?.. Сколько времени вы ухлопали на Василия Качурина?
И в а с ю т а. Я занимаюсь им уже полгода.
П о к а т о в. Ну вот… А я в один час все ваши раскопки засыплю. Какой же я для вас клад?!
И в а с ю т а. Что ж вы хотите мне такое рассказать?
П о к а т о в. Рассказать… Слова — звук. Бумага — документ. Восемнадцать листов. Собственноручное свидетельство очевидца. Читайте, как говорится, завидуйте.
И в а с ю т а. Чрезвычайно интересно.
П о к а т о в. За каждую букву ручаюсь седой своей головой. Кроме того, можно проверить. Указаны фамилии. Многие, конечно, погибли, но, как вы говорите, если взяться…
И в а с ю т а (просматривает заявление Покатова). Да это же… ужасно!
П о к а т о в. Что — ужасно? Ваше дело — истина.
И в а с ю т а. Черт знает что!
П о к а т о в. Это вы, Сергей Матвеевич, на досуге прочтите. Спокойно, буквочка за буквочкой. А потом мы с вами встретимся для собеседования. Там, на последнем листе, мой постоянный адрес. Или я сам приду, как хотите.
И в а с ю т а. Василий Качурин — не герой?..
П о к а т о в. Сколько еще таких! Иные, как этот, где-то за границей околачиваются. А кое-кто, возможно, и здесь, на сладкой родной земле… Если б не заметка в газете, я бы дремал себе спокойно. Забылось давно военное время, плен, лагерь. Да и надсаживать душу не хочется. Знаете, как на всяких разоблачителей смотрят? Плюнул я на эту историю и забыл. Бегает Васька Качурин где-то там по вонючим задворкам Европы, а может, и в Америке. И пускай себе холуйствует, ему же горчица к чаю, мне-то что? Ну а коль такая злостная неправда, коль его тут в бронзе отливают, я молчать не могу, нет.
И в а с ю т а. Разберемся.
П о к а т о в. Расписочку бы для убедительности.
И в а с ю т а. Пожалуйста, форменная, на бланке.
П о к а т о в. Если захотите какие-либо уточнения, дополнения — дайте знать. Тут же явлюсь. Я на пенсии, время свободное в избытке. До свиданья. (Уходит.)
Входит О л я.
О л я (набирает номер телефона). Это бухгалтерия? Лидия Семеновна, когда я смогу получить отпускные? Спасибо.
И в а с ю т а. История располагает огромными маховыми колесами и трамплинами космической силы. Но в ее арсенале есть малюсенькие колесики и пружинки… Именно за ними наблюдать — увлекательное занятие. А вы — в Москву? Вот, возьмите на всякий случай мой телефон.
Входит М а р и я И п п о л и т о в н а.
М а р и я И п п о л и т о в н а. Олюшка, ты не собираешься ли уйти?
О л я. Да.
М а р и я И п п о л и т о в н а. Задержись, пожалуйста.
И в а с ю т а. А я пойду, если можно?
М а р и я И п п о л и т о в н а. Вечером я вам одну уникальную книженцию покажу.
И в а с ю т а. Как павловская собака на сигнал о пище, я реагирую на книгу. Спасибо. (Уходит.)
М а р и я И п п о л и т о в н а. Олюшка, если все получится, как думалось мне я Андрюше, вот-вот он придет. Дождись его, девочка. И позволь без предисловий. Андрюша придет с твоим отцом.
О л я. С моим отцом?!
М а р и я И п п о л и т о в н а. Да, с твоим отцом, он здесь живет, в нашем городе.
О л я. Не может быть!
М а р и я И п п о л и т о в н а. Девочка, я сама с ним говорила. Сходила к нему — и вместе с Андреем. Хороший, сердечный человек.
О л я. Я не верю… Я не верю… (Торопливо уходит.)
Входит К л а в д и я.
К л а в д и я. Мария Ипполитовна, куда так решительно устремилась ваша внучка?
М а р и я И п п о л и т о в н а. Я надеюсь, мы еще уточним родство, Клавдия.
К л а в д и я. Сегодня мне снова предлагали отдельную квартиру. Отказалась.
М а р и я И п п о л и т о в н а. Бери, пока дают. Торопись, милая. (Выходит.)
К л а в д и я. Что она задумала, старушка?..
Входят А н д р е й и Д и ч а л о в.
А н д р е й. Прошу, садитесь. Пожалуйста.
Д и ч а л о в. Опять — я, Клава.
А н д р е й. Оля!
К л а в д и я. Вышла она… только что…
А н д р е й (выбегает). Я сейчас!
К л а в д и я. Эх ты, думала, хоть последние бабьи годы поживу с любимым, с тобой, Илья… (Обнимает Дичалова.) Что ты рот разинул? Сам говорил — всю жизнь мечтал. А вот взял да и все сам разрушил… А ну, иди отсюда, я видеть тебя не хочу.
Д и ч а л о в. Да ты что, дурачком меня, что ли, считаешь?!
К л а в д и я. Хорошо. Хочешь, по большому счету, откровенно?
Д и ч а л о в. Давай откровенно.
К л а в д и я. Могла бы я тебе, как всем, сказать: я — жена Качурина, Ольга — его дочь, я открыла правду, бесполезно возражать, скандалить, искать опровержения! Закон в этом случае только один — мое слово. Вот!
Д и ч а л о в. Удумала! Объявила себя женой Качурина, да еще дочку впутала. Чтоб больше веры.
К л а в д и я. Допустим, удумала, как ты говоришь. Но кому от этого плохо?!
Д и ч а л о в. Ольге.
К л а в д и я. Ольга уедет в Москву и выйдет замуж за сына министра.
Д и ч а л о в. Любит-то она — Андрея.
К л а в д и я. Любит, любит — разлюбит. Кому же еще плохо? Тебе? Считай, пожалуйста, Ольгу своей дочерью, если тебе так нравится, только не скандалить! Теперь сравни, какая польза — не для меня, для общества! Старуха, Мария Ипполитовна, дышит на ладан. Сын — плавает. Кому из близких заниматься памятью героя войны, Василия Качурина? Если я не жена, а просто так, — со мной не будут считаться. А память Василия Качурина общественно важна, для молодого поколения. И я в этом деле смогу сыграть немалую роль. Я буду писать статьи, встречаться с пионерами и школьниками, с комсомольцами на заводах, в колхозах и на рыбных промыслах. Если кинематографисты действительно задумают фильм, — я и здесь подтолкну… Во всем этом нет для меня никакой корысти. Одни хлопоты. Но ты знаешь меня. Для общественной пользы я готова отдать себя всю, без остатка! Вот так, Дичок дорогой, подумай, прежде чем скандалить. И — иди отсюда. Иди!
Д и ч а л о в. Я вижу, ты живую курицу общиплешь, да так, что та и не пикнет.
Входят О л я и А н д р е й.
Стало быть, до свидания. (Уходит.)
И затем — ранний вечер следующего дня. О л я, напряженная, замкнутая, сидит одна в комнате. Входит К л а в д и я. В поведении дочери чувствуется холодок, но Клавдия не замечает этого или не хочет замечать, она полна оптимизма.
К л а в д и я. Оленька, ты почему здесь сидишь?
О л я. Так.
К л а в д и я. Ольга, ведь Москва же! До чего ж ты инертна, а тебе еще только двадцать четыре…
О л я. Пусть.
К л а в д и я. Ты моя дорогая. Рученьки мои. Где ты делала маникюр? Удачный тон, розоватый… Когда ты была маленькой, я стояла над твоей кроваткой и думала: вырастет — какая станет? Сурь-езная стала, молчальница. Ольга, прими-ка для бодрости прохладительный душ. Я пойду в гастроном за продуктами. (Уходит.)
Входит М а р и я И п п о л и т о в н а.
О л я. Мария Ипполитовна, позовите, пожалуйста, Андрея, я хочу с ним поговорить.
М а р и я И п п о л и т о в н а. Хорошо. (Уходит.)
Через некоторое время входит А н д р е й.
А н д р е й. О чем нам с тобой говорить?
О л я. Так уж и не о чем?
А н д р е й. В форме переписки — пожалуйста, можно соблюсти вежливость. Если быть откровенным, я уже начал. Пишу тебе под кроватью…
О л я. Почему под кроватью?
А н д р е й. В знак протеста. Забрался под кровать — и пишу. Ты получишь серию писем из-под кровати. Что тебе надо?
О л я. Дай мне, пожалуйста, адрес того человека, что вчера…
А н д р е й. Дичалова? Зачем?
О л я. Я хочу повстречаться с ним. Я всю ночь не спала. И весь день сегодня сама не своя.
А н д р е й. Олька?!
О л я. Я похожа на него… больше, чем на маму… Когда я увидела его, я вдруг как бы узнала… Глаза, нос, рот… Я погибаю… от стыда.
А н д р е й. ?
О л я. Мне стыдно за маму, мучительно стыдно за маму… Сегодня я боюсь поднять глаза, видеть тебя, друзей. Даже в лица прохожих на улице стыдно смотреть!
А н д р е й. Как хорошо, что ты все поняла!
О л я. Нет, Андрюша, не все. Как жить, если даже моя мама так дико обманывает? Я верила ей во всем. Я слушала ее лекции, читала ее статьи. Она меня учила жить… Как мне теперь? Кому же верить?
А н д р е й. Людям.
О л я. Людям… Так это — вообще…
А н д р е й. Вот как раз этого «вообще» нам и не хватает! Тебя накрыла горькая ледяная волна лжи? Не ужасайся и не охай, а то захлебнешься! Борись, плыви.
