Дмитрий Мережковский - Романтики
Михаил. Пугает. Никогда он этого не сделает.
Варенька. Не сделает. А все-таки могут, ведь могут отнять, имеют по закону право. Вот я и боюсь, ночей не сплю, караулю Сашку, — все кажется, отнимут, украдут, увезут тайком… Ох, Миша. я этого не вынесу! Нет, уж лучше сразу в Луганово…
Михаил. Значит, решила? Вернешься к мужу и будешь с ним жить?
Варенька. Что же делать?
Молчание.
Михаил. Делай, что хочешь, Варя. Только помни, дороги наши расходятся. Я больше не могу помочь тебе ничем. Ты все сама решила, и говорить нам больше не о чем. (Встает).
Варенька. Что ты, Миша? Миша, куда ты? Постой… Господи, что ж это? Как ты можешь?..
Закрывает лицо руками. Михаил молча смотрит на нее, потом вдруг наклоняется и целует ее в голову.
Михаил. Ну, полно, Варя! Прости. Полно же, не буду. Я только так…
Варенька. Только так? Ох, Миша, как страшно! И как ты мог с такою легкостью?..
Михаил. Нет, Варя, не с легкостью. Не могу я видеть, как ты губишь себя.
Варенька. Что же делать? Что же делать?
Михаил. Освободиться, разорвать цепь.
Варенька. Как разорвать? Ведь Сашка — цепь! Его разорвать, что ли?
Михаил. Не разорвать, а оторвать от отца. Помни, Варя, Саша — главная цель твоей жизни. Ты должна быть для него готова на все. Человека сделать из него — человека, который; может быть, будет одним из величайших проявлений Абсолютного, — вот твоя цель. А Дьякова — ты его не изменишь, — он всегда останется тем, что есть и из Саши сделает такое же, как он сам, животное… (Варвара плачет). Что ты? Обиделась? За него обиделась?
Варенька. Да, за него. Нельзя так. Ни о каком человеке так нельзя. И чем он виноват? Ах, Миша, если бы ты только знал, какой он хороший, чистый, любящий! Какое, золотое сердце! И что я с ним сделала!
Михаил. Варя, да ты все еще любишь его?
Варенька. Люблю? Ну, да, люблю, как брата, как сына, как дитя свое. Божье дитя… Животное? Но ведь и с животным нельзя делать то, что я с ним делаю. Помнишь, Миша, как мы детьми плакали, когда читали рассказ об этой собаке, которая позволяет себя убить своему господину и лижет ему руку, прежде чем умереть! Так вот и он: чтоб я с ним не делала, — хоть бы даже стала убивать его, — он и тут целовал бы мои руки, мои ноги, подол моего платья, защищал бы меня до последнего вздоха… Нет, не могу я вынести это раздирающей жалости, этой ужасной точки в сердце, когда обвиняешь себя в том, что разбил, разорвал чужое сердце. Ведь это убийство, хуже убийства. Легко сказать — освободиться. Но ведь я должна через него, через мертвое тело его… Или его, или себя… Нет, уж лучше себя!
Михаил. Послушай, Варя, скажи мне все, слышишь, все, как на исповеди… Мне нужна твоя исповедь, Я требую этого. Ты и теперь живешь с ним, как с мужем?
Варенька. Нет, с тех пор, как Саша родился, не живу. Да и прежде… Я никогда его так не любила.
Михаил. Зачем же вышла замуж?
Варенька. Разве я знала? Разве об этом знают девушки? Ничего не должны знать, должны верить, как дурочки, что детей приносят аисты, или вот как Ксандра, — что люди траву едят и от этого дети родятся… А тут еще Любиньку замучили. Помнишь, ты сам говорил: «деспотизм любви — самый страшный из всех деспотизмов, — только бы на волю вырваться». Ну, вот и вырвалась. А с кем, мне было все равно. Ведь Николай еще лучше других… Да, ничего, ничего я не знала — и вдруг… Нет, Миша; не могу я говорить об этом, — не спрашивай… Этого никогда больше не будет… Но ведь было же; было… Знаешь, я теперь как обесчещенная девушка… Укрыться бы, спрятаться от всех и смыть страданиями свой стыд… Мне иногда так стыдно, так страшно; самой себе страшно. Когда я начинаю жалеть этою невыносимою жалостью и вся вдруг слабею, изнемогаю, и опять, опять… Спаси меня, Миша, от самой себя спаси!
Михаил. Не бойся. Варя! Я теперь знаю, что надо.
Варенька. Что? Скажи.
Михаил. Сделаешь?
Варенька. Сделаю.
Михаил. Объяви Дьякову решительно, что не поедешь с ним в Луганово и жить с ним не будешь. А если Сашку отнимут, — пусть отнимают судом. Пусть сами себя обесславят. Не бойся, хуже не будет. А потом — бежать…
Варенька. Бежать? Куда? С кем?
Михаил. Со мной. За границу, в Берлин.
Варенька. Но как же, Миша? Обмануть всех — Николая, папеньку, маменьку?
Михаил. Ну, так что же, испугалась? Помни, Варя, ты должна уйти от мужа. Плотская связь без духовной — хуже всякого блуда — мерзость, кощунство, оскорбление Духа. Освободиться или погибнуть — другого выбора нет. И еще помни: всякий возложивший руку свою на плуг и оглядывающийся назад, неблагонадежен для царствия Божьего.[24] Абсолютная истина ревнива — она хочет царить одна, без раздела. Или все, или ничего. А если ты боишься…
Варенька. Да нет же; нет, Миша; ничего я с тобой не боюсь. Только не оставляй меня, не уходи; голубчик, родной мой, желанный, единственный! Когда ты вот так говоришь, мне так легко; так легко и радостно, как будто через тебя мне открывается воля самого Бога. О, если бы ты только знал… но нет, ты никогда не узнаешь и не должен этого знать. Ты моя совесть, ты моя правда, ты мое все. Делай со мною, что хочешь!
Обнимает и целует его.
Михаил (глядя на дорожку к дому). Дьяков! Я пойду, а ты поговори с ним…
Варенька. Не уходи, Миша. — лучше вместе.
Михаил. Нет, поговори ты сначала, а я потом. Будь же твердой, Варя. Помни все, что я тебе сказал. Будешь помнить?
Варенька. Буду.
VДьяков и Варенька.
Дьяков. Ах, Варя, прости. Помешал?
Варенька. Нет, ничего.
Дьяков. А это кто? Миша? Куда же он? Хочешь, пойду за ним — позову?
Варенька. Поди сюда. Коля. Садись. Поговорим. Ты ведь завтра едешь в Луганово.
Дьяков. Да, завтра.
Варенька. Ну, вот, а ведь мы еще не поговорили как следует.
Дьяков. О чем?
Варенька. Обо всем. Что с нами будет.
Дьяков. Как ты решишь, так и будет. Я на все согласен.
Варенька. На все — значит ни на что. Ах, Коля, если бы ты только мог решить что-нибудь, все равно что, но только твердо, твердо, раз навсегда, и уже не изменять решения.
Дьяков. Что же решать? Ведь уже давно решили. Я еду в Луганово, а тебе за границу надо. Вот Миша едет, — поезжай с ним.
Варенька. А Сашка? Сашка с кем?
Дьяков. Как с кем? С тобою. Разве ты можешь без Сашки?
Варенька. Я-то не могу, а ты?
Дьяков. Мне все равно.
Варенька. Серьезно, Коля?
Дьяков. Серьезно. А что?
Варенька. Нет, так. Говоришь, а сам как будто о другом думаешь.
Дьяков. О другом? Да, я теперь все думаю — так смешно, глупо, по-дурацки, — все о чем-то думаю, а сам хорошенько не знаю о чем.
(Прислоняется к стволу березы, закрывает глаза).
Варенька. Что с тобой? Опять голова болит?
Дьяков. Нет, ничего. Должно быть, все об этом думаю — о религии…
Варенька. О какой религии?
Дьяков. А помнишь, ты говорила, что у нас религии разные, — оттого-то нам так трудно вместе. А я вот не знаю, разные или не разные. Если бы мне только знать. Варя, какая у тебя религия. Отчего ты не хочешь сказать? Или я не пойму?.. И еще помнишь, ты говорила, что у одних глупых людей ум глупый, а у других — сердце. А у меня и ум и сердце глупое?
Варенька. Нет, Коля, сердце у тебя умное.
Дьяков. А если умное, значит, пойму. Только скажи просто. Разве нельзя просто? Знаешь, у меня был дядюшка. Ни в Бога, ни в черта не верил. Жена у него умерла. Он тосковал ужасно, а молиться не мог. Только раз покупал у мужика сено, на весах вешал и сам захотел свеситься. А мужик ему говорит: «Мы, говорит, с тобой старики, — нас вон где будут вешать». И указал на небо. А дядюшка и задумался. Думал-думал, да вдруг взял и начал молиться. Ну, так вот видишь, как можно просто сказать.
Варенька. Можно. Коля, да я не умею.
Дьяков. Не умеешь? И ты не умеешь? Оба, значит, не умеем. Вот горе! Ну что ж, ничего не поделаешь… Прости, Варя, я все не о том.
Она кладет ему руки на плечи и молча долго смотрит в лицо, улыбаясь.
Дьяков (тоже улыбаясь). Ну, что?
Варенька. А знаешь, Колька, может быть… может быть, я не уйду. Ты только скажи…
Дьяков. Что сказать? Ведь я не умею.
Она берет голову его обеими руками, кладет себе на плечи и тихим, однообразным движением руки, таким же, как у Полины Марковны, гладит по волосам и по щеке.
Варенька. Колька ты мой, Колька, хороший ты мой! Сашка! Катька моя!
Дьяков. Почему Катька?
Варенька. А разве не помнишь? Когда тяжела была Сашкою, — думала, девчонка родится и назвала ее Катькою. Любила-то как, больше, чем Сашку. Ну вот, ты у меня Катька. Катенька моя! Только плакать зачем, глупенькая?
Он вдруг тихо встает, отстраняет ее и уходит.
Варенька. Что ты, Колька? Что с тобой?
Дьяков. Ничего. Оставь. Так…
Варенька. Да что, что? Скажи.
Дьяков. Как собаку… Как собаку жалеешь. Думаешь, я не знаю, о чем вы тут с Мишею? Все знаю. Не так глуп… И ничего, ничего мне не надо! И уезжай с ним скорее, ради Бога, скорее! Я не могу больше, слышишь, не могу! Я с ума сойду! Беды наделаю! Я себя или его…
