Владимир Валуцкий - Первая встреча, последняя встреча...
Бывший управитель хмуро наблюдал за Алексеем.
— А со мной как же?
Алексей надел тулуп.
— Вопрос открытый. До выяснения вашей личности в разрезе мирового капитала… Советская власть решит.
— Нету такой власти, — уверенно заявил Храмов. — Не может ее быть.
— Привезу в Анадырь — увидите!
— Привезешь? На чем, интересуюсь? Или, может, я тебе собак буду добывать?
Алексей ничего не ответил, только снисходительно усмехнулся, подергал замок курятника и вышел на улицу.
Посреди стойбища горит костер.
Матово светятся куски сахара, поблескивают консервные банки: по старому обычаю, насытившись, надо покормить огонь — и чукчи бросают в костер остатки пищи. Чтото бормоча нараспев, морщинистый старик бьет в бубен.
К костру подошел Алексей.
— Отдыхаете, товарищи? — приветливо спросил он. Чукчи радостно загомонили.
— Ну вот, — сказал Алексей. — Теперь, значит, вам до наших всего хватит… а мне пора! Ехать надо! — Он кивнул в тундру и для большей убедительности нарисовал на снегу некое подобие пса и нарт.
Чукчи переглянулись и притихли.
Наконец заговорил старик. Он говорил долго и медленно, покачивая головой.
Когда старик кончил, Вуквутагин перевел:
— Он сказал — тебе не надо ехать.
— Почему не надо? — удивился Алексей.
— Порох давал, мука давал. Твоя хорош начальник. Ехать не надо!
— Да надо, надо! — Алексей обратился к чукчам. — Не начальник я вовсе! Взамен меня настоящего пришлют! А мне собак надо!
— Нету собак, — сказал Вуквутагин. — Ты хотим начальник.
— Да какой я начальник! — чуть не плача, крикнул Алексей. — Я же беспартийный!
Чукчи молчали и радушно улыбались. Где-то вдали залаяла собака.
Алексей прошел к столу и, не раздеваясь, сел.
— Что, собаки, — подал голос Храмов, — не признали новой власти?
— Помолчите, арестованный! — всхлипнул Алексей.
— Ничего, — сказал Храмов. — Мистер Стенсон приедет— он разберется, кто кого арестовал.
Посидев еще немного, Алексей снял бекешу, развязал машинку, заправил в нее чистый лист и начал печатать:
«Приказ № 1.
Исходя из революционной совести, реквизировать владение частного капитала (склад) для сохранения пошатнувшегося пролетарского здоровья граждан Уйгунана…»
Потом послышалось подозрительное шмыганье носом, и машинка застучала опять:
«Начальник Чукотки А. Глазков (согласно мандата)».
Снова белая предрассветная тундра, домик в одно окошко, северное сияние, догорающее в небе.
Из булькающего котелка торчат ощипанные куриные лапы. Храмов из-за решетки озабоченно потянул носом:
— Готово?
Новый начальник Чукотки поднялся с табуретки, стоящей возле курятника, и, не выпуская винтовки, сонно направился к печке. Когда он просунул котелок Храмову, тот неторопливо перекрестился, попробовал и отдал обратно.
— Недосолил!
Алексей принес соль, посыпал в котелок. Храмов попробовал снова.
— А теперь пересолил! Накормить — и того не можешь.
Крутя головой и морщась, Храмов приступил к еде. Через минуту что-то с грохотом упало.
Усиленно моргая, Алексей поднял с пола винтовку.
— Эй, власть! — засмеялся Храмов. — Не положено на посту спать!
— Стой! Кто идет? — вдруг вскочил Алексей, оборачиваясь к скрипнувшей двери.
На пороге стоял Вуквутагин.
Он подошел к столу и выложил несколько шкурок.
— Не надо сердитый начальник! Старик сказала — тебе шкурка будет, все будет! Только сердитый не надо, уезжай не надо!
— И мне ничего не надо, — мрачно сказал Алексей.
Но Вуквутагин решительно помотал головой:
— Так хорошо! — и направился к двери.
— Постой! — окликнул Алексей. Вуквутагин остановился.
— Погоди…
Некоторое время Алексей молчал, соображал.
— Ты, Вуквутагин, — наконец сказал он, — прежней властью обиженный… вроде как политкаторжанин… Знают, тебе особое доверие. На! — неожиданно заключил Алексей, вставая и протягивая винтовку. — Назначаю тебя при нем часовым. Садись, охраняй!
Вуквутагин послушно сел, а Алексей сразу же направился к лавке.
— А ну, брысь! — рявкнул из-за решетки Храмов. Вуквуагин испуганно вскочил.
— Садись! — приказал Алексей. — Чего испугался? Я начальник?
— Начальник…
— Ну так вот. Раньше он тебя — ик ектагып, а теперь ты его… Экспроприация экспроприаторов! Если чего — прямо стреляй.
Он упал на постель и мгновенно заснул. Со страхом поглядывая на Храмова, Вуквутагин опустился на табуретку.
На Чукотке начинается лето.
Тронулся лед в Беринговом проливе. Все дальше на север уносит ветер ломающиеся с грохотом белые поля. Нетронутым остается только ледяной припай.
Лето шагает глубже на материк. Под лучами солнца оттаивает тундра.
На бурых островках просохшей земли потянулись вверх цветы рододендрона.
— Вот теперь совсем другое дело!
Разомлевший на солнце кавказец поднес цветок к носу и шумно втянул воздух.
На улице перед домом, где еще недавно размещался Анадырский совет, толпится купечество в праздничных поддевках.
Маленький человечек в пенсне и шарфе торжественно выступил вперед и вручил хлеб-соль полковнику Петухову.
— Исполать тебе, доблестное воинство!
Петухов взял хлеб-соль. За его спиной переминались ободранные люди с винтовками.
— Ваши славные победы заставили большевиков отступить, — продолжал человек в пенсне. — Но и мы здесь не дремали! В условиях глубокого подполья мы сформировали правительство, и я как премьер счастлив предложить вам, господин Петухов, портфель военного министра!
Купцы захлопали.
Полковник Петухов отщипывал потихоньку от каравая по кусочку.
— Веселие Руси есть пити! — говорил премьер. — А посему во имя праздника я распахиваю навстречу освободителям двери своей аптеки. Спиритус вини!.. — Премьер сделал знак — и двое купцов подняли ружья.
— И пусть этот победный залп, — заключил он, — ознаменует конец большевизма во всех городах и весях Свободной Тунгусии!
— Эх, промазал… — Алексей опустил винтовку.
Услышав за спиной тихий смех Вуквутагина, он прицелился и выстрелил снова.
Вуквутагин засмеялся громче.
— Ай, начальник! — стонал он. — Надо нерпа стреляй!.. Море убивай не надо!
Храмов, которого тоже взяли на охоту, но ружья не дали, сидел поодаль и тоскливо смотрел в океан.
Достав еду, охотники принялись завтракать, отрезая по чукотскому обычаю мясо у самого рта.
— А тепло! — сказал Алексей, жмурясь на солнышке. — Задерживается что-то товарищ Зюков… Конечно, у него в Анадыре своих дел хватает. И с отчетностью ему без меня трудновато… Думаешь — простое это дело, новую-то жизнь строить?.. Чтоб у людей было всего вдоволь: и одежды, и дров… и чтоб грамотные все?..
— Интернационал? — спросил Вуквутагин.
— Социализм! Интернационал — это когда все пролетарии как братья. А социализм — это когда они еще и живут хорошо, в достатке. Понял?
— Понял… — ответил Вуквутагин, и, пошептав над остатками еды, аккуратно сложил их у берега.
— Опять?!
— Бога нет, бога нет!.. — виновато забормотал Вуквутагин.
Алексей вздохнул.
— Учиться тебе надо… срочно… Арифметику изучать, географию. Ну вот, страна твоя, все это… — Алексей широко развел руками. — Как называется?
— Лыгоравэтланутэнут!
— А согласно географии — Чукотка! А это? — кивнул Алексей на отдаленную полоску земли.
— Пынаквыльнутэнут!
— А согласно географии… — Алексей запнулся. — Храмов! Пынаквыльнутэнут что такое?
— Америка… — печально отозвался Храмов.
Алексей настороженно посмотрел на бывшего управителя, не спускавшего глаз с океана.
— А ну, идите-ка сюда, Тимофей Иванович…
— Иди, начальник звала! — прикрикнул Вуквутагин.
Храмов подошел.
— Ешьте лучше, — сказал Алексей. — И запомните: случае побега стрелять буду без предупреждения!
Охотники медленно приближались к стойбищу: впереди Вуквутагин, за ним, согнувшись под тяжестью ноши, Храмов, сзади Алексей.
У первой яранги их встретила фигура, вооруженная большой граммофонной трубой.
Чукча, покачиваясь, направился к Алексею. Указывая на трубу, он что-то огорченно бормотал.
Храмов оживился, глаза его забегали, на вопросительный взгляд Алексея он объяснил почти весело:
— Интересуется гражданин, почему труба не играет!
— Иам учвэткылин? — шатаясь, произнес чукча.
Вслед за ним к Алексею подошел улыбающийся старик и протянул чайник.
— А этот выпить предлагает… за компанию! — все более веселея, сказал Храмов: — Выпей, выпей, начальник! Для храбрости!
