Владимир Валуцкий - Первая встреча, последняя встреча...
— Поправее… Заноси… На себя, на себя. Так. Крени!
Гвоздь вошел в древко. Ветер развернул красное полотнище. Зашевелилась надпись, сложенная из белых матерчатых букв: «Р.С.Ф.С.Р.».
Флаг развевался над крышей, над чукотскими ярангами, видневшимися поодаль, над берегом, уходящим в оксан, над тундрой до самого горизонта. Паренек, которого мы будем теперь называть Алексеем, увидел наконец место, куда занесла его судьба.
— Так что, — осторожно спросил Храмов, — ревизию теперь будем производить… или как?
Алексей, прислонясь к крыше, грустно смотрел в тундру.
— А у вас попутных нарт в Анадырь не бывает? — вдруг спросил он.
Храмов оживился.
— Зачем попутные, специально снарядим! — он с суетливой предупредительностью помог гостю спуститься вниз. — Оно и верно, Алексей Михайлович! Дело ваше молодое… Чего здесь зимовать! Отдохнете чуток… о жалованье сговоримся, а Храмов власть соблюдет! Все так делали…
— И каюра дадите?
— И каюра и нарты! Вот только — собаки… сокрушенно поморщился.
— А что собаки?
— Да… пожрали собак-то… Дикий народ! — молчал, соображая. — Однако, может, найду. — вился в сторону яранг.
— Обождите — я с вами!
Алексей забежал в дом, достал из мешка комиссарский маузер, нацепил и снова вышел на улицу. Поглядел на флаг, поправил оружие, подтянул ремень и неторопливо, как подобает начальнику, направился следом за Храмовым.
Стойбище встретило их тишиной. У крайней яранги хлопал по ветру оторвавшийся конец шкуры.
Алексей заглянул внутрь.
— Никого, — сказал он.
— Порох потравили — значит зубы на полку, — Храмов. — Мало-мало помирай…
— Все помирай? — Алексей с ужасом кивнул на безжизненные яранги.
— Ну да! — усмехнулся Храмов. — Все не помрут. Это каждую весну такая петрушка. Да вы не тревожьтесь, собак добудем!
В следующей яранге на шкурах неподвижно лежали люди, и только легкий пар дыхания выдавал присутствие в них жизни.
— Доброе утро! — поздоровался Алексей.
Чукчи открыли глаза, посмотрели и снова закрыли. Лишь один с трудом приподнялся навстречу вошедшим.
Храмов спросил что-то по-чукотски. Хозяин покачал головой. Потом достал из-под лежака твердую маленькую шкурку и протянул ее Алексею.
— Это он зачем? — повернулся Алексей к Храмову.
— Лопать просит.
— Так надо ж дать!
— Что же дать-то, Алексей Михайлович? — терпеливо разъяснил Храмов. — Свой, что ли, припас? Их тут душ стоза раз все и заметут. А завтра мы сами мало-мало помирай!
Возле яранги собралось несколько жителей стойбища. Это были изможденные, угрюмые люди. Алексей опустил глаза.
Храмов обратился к чукчам. Ему ответили неохотно и, по-видимому, отрицательно.
— Вот народ! — возмущенно сказал Храмов. — Ведь есть собаки, а прячут, нехристи!
И вдруг Храмов умолк: между ярангами он увидел тощего пса. Храмов весь навострился и бросился вперед. Пёс тоже. Они обогнули ярангу. Не добежав нескольких шагов до Алексея, пёс увяз в снегу и повалился на бок. Храмов ухватил его за задние лапы.
— Счастья своего не понимаешь! — повеселев, он привычно закинул веревку на шею собаки. — Подкормим — побежит, как новый!
Алексей угрюмо наблюдал за происходящим.
— Не сомневайтесь, Алексей Михайлович! — ободрил Храмов. — Душу из них вытряхну, а для вас постараюсь! Пошли!
Но едва Храмов сделал несколько шагов, чукчи молчаливо проделали то же самое. Храмов остановился — и чукчи остановились.
— Чего надо? — ступайте, к бабам!
Один из чукчей что-то быстро заговорил, обращаясь к Алексею, другие подхватили, толпа загомонила.
— Цыц! — рявкнул Храмов. — В кутузку захотели? Ик ектагын! Это живо!
Он кивнул в сторону, на ярангу, стоящую на отшибе. Этот жест произвел магическое действие — чукчи смолкли.
— Одна на них управа! — удовлетворенно заключил Храмов. — Я тут смутьяна одного… отселил… Народ баламутил замки со складов сбить.
— Каких складов? — насторожился Алексей.
— Мистера Стенсона…
Алексей на секунду задумался и, кашлянув, сказал по возможности начальственным тоном:
— Взглянуть бы, какие такие склады?
— Интересуетесь? Это можно! — согласился Храмов, и они пошли вперед. Чукчи, постояв, медленно двинулись следом.
Мешки в углу. Ящики, батареи консервов, пачки и кули — на полках. Внавалку — топоры и свертки с гвоздями.
Алексей стоял посреди склада, восторженно созерцая богатства мирового капитала.
— Вот это да!
— Америка! — развел руками Храмов.
Алексей двинулся вдоль полок, тыкая в мешки.
— Мука?
— Крупчатка!
— Соль?
— Соль.
— А это что?
— Сахарок!
Алексей неодобрительно покачал головой.
— Как же вы раньше-то не догадались, товарищ?
— Чего изволите? — не понял Храмов.
— Давно уж раздать надо было!
Храмов тупо глядел на Алексея. — Как — раздать? А… мистер Стенсон?
— Скажете, я реквизировал. Полнотой полномочий! — И Алексей пошел дальше по складу.
Храмов ошарашенно посмотрел на него, на дверь, за которой толпились чукчи, и заспешил следом.
— Господин Глазков! Так вы кто же будете-то: не власть?
— Власть, — отозвался Алексей. Он копошился в углу, разбирая пакеты.
— А раз власть, то позволю напомнить: наперво должны закон блюсти! Флаги вешать — вешай. Собак — тоже по закону… А на это закона нету!
Но Алексей не слышал. Он быстро раскидывал пакеты, а когда выпрямился — в руках у него виднелись две картонные коробки.
— Братцы! — радостно закричал Алексей, бросаясь к воротам. — Патроны! — Он высоко поднял коробки над головой. — Товарищи чукчи!
В то же мгновение в дверях выросла фигура Храмова. Он распростер руки, загородив выход.
— Не дам! Невозможно-с!
— Возможно-с! Мы же приказом оформим!
— Не доводите до греха, Алексей Михайлович! — медленно и веско произнес Храмов. — Лучше так положьте!
Наступила секундная тишина.
Не сводя глаз с Храмова, Алексей опустил коробки на землю и нетвердой рукой потянулся к кобуре.
— Тогда… вы извините, Тимофей Иванович! Я именем революции…
На Храмова медленно поднималось дуло комиссарского маузера…
Перед складом оживленно, как в торговый день.
Распределяя товары, Алексей расхаживает среди чукчей с видом радушного хозяина.
Помог старику взвалить на нарты тяжелый ящик. Догнал робкого чукчу, который ограничился только парой консервных банок, заставил взять мешок муки.
Потом остановился, вспомнил что-то и закричал:
— Граждане! Все за мною!
Размахивая руками, он направился к стойбищу. Чукчи по одному заторопились следом.
Процессия прошагала мимо стоящей на отшибе яранги. Алексей подбежал к ней, развязал веревку у входа.
— Выходите, товарищ!
Чукча, щурясь от света, выбрался наружу.
Алексей хлопнул его по спине:
— Интернационал!
— Вуквутагин… — ответил чукча и ткнул себя в грудь. Разбирать недоразумение было некогда.
— Идем, Вуквутагин! Свобода! «Вперед, заре навстречу…», — вдруг запел Алексей, шагая во главе толпы. — Подтягивай, товарищи!
У склада остался только Храмов. Он остолбенело постоял в воротах, потом поднял замок и запер опустевший сарай.
Распахнулась дверь домика — Алексей появился на крыльце, таща перед собой ящик с луком.
— Угощайтесь, товарищи! Лук!
Алексей сорвал несколько перьев и пожевал их.
— Цынга нет! В два счета! Айн момент! — добавил он почему-то по-немецки.
Чукчи нерешительно последовали примеру начальника. А тот уже взобрался на лестницу и стоял под развевающимся флагом.
— Товарищи Далекого Севера! — радостно крикнул Алексей. — Люди голода и холода, а с нынешнего дня — граждане социалистической Чукотки! Теперь всё ваше! И земля, и море, и… фабрики, и все прочее! Ура! Переводите! — приказал он подошедшему Храмову.
Бывший управитель хотел что-то ответить, но вдруг осекся — во рту у одного из чукчей он увидел перышко лука.
Налившись яростью, Храмов исчез в домике и выскочил оттуда уже с дробовиком. В то же мгновение Алексей очутился на крыше.
— Сейчас переведу! — бормотал Храмов, щелкая курками. — Разойдись, язычники! — заорал он и прицелился в Алексея.
Но в это время опешившие было чукчи загомонили, толпа окружила Храмова, а Вуквутагин выхватил дробовик. Отбиваясь, Храмов упал.
Алексей торопливо спускался вниз, оглядываясь и крича:
— Только без самосуда! Без самосуда, товарищи!
За решеткой курятника сидит под замком сумрачный Храмов. Стоя на одной ноге, на него оцепенело глядит петух.
Алексей в самом прекрасном расположении духа собирает вещи. Сложил в мешок портянки, полотенце, подошел к столу и стал бережно завертывать в одеяло «Ундервуд».
