Воле Шойинка - Смерть и конюший короля
Пилкингс. Оно, конечно, так. Да только откуда мы знаем, чем его напугали именно сегодня? Ты же видела, как он себя вел.
Джейн (рассмеявшись). Однако согласись, что в его поведении была своеобразная логика. (Понизив голос.) «Я не могу говорить о смерти человеку в одеянии смерти». (Посмеиваясь.) А ты не можешь появиться в полицейском участке, когда на тебе такой наряд.
Пилкингс. Я пошлю туда Джозефа с моими инструкциями. Вот ведь незадача, черт бы их всех побрал!
Джейн. А тебе не кажется, что ты должен сам поговорить с этим человеком, Саймон?
Пилкингс. Так ты, значит, не хочешь идти на бал?
Джейн. Ну зачем же так нервничать, милый? Мне просто хочется, чтоб ты поступил разумно. Разве справедливо посадить человека под арест – причем не просто человека, а уважаемого вождя – на основании… как это у вас говорится?… ага, вот: на основании неподтвержденных данных сержанта полиции?
Пилкингс. Ну, это-то мы сейчас уладим. Джозеф!
Джозеф (из внутренних комнат). Да, хозяин?
Пилкингс. Ты, безусловно, права, я действительно разнервничался. Возможно, из-за этих дьявольских барабанов. Слышишь – стучат, проклятые, и стучат.
Джейн. Да-да, я и то уж думала, когда ж ты обратишь на них внимание. Тебе кажется, что они как-то связаны с этим делом?
Пилкингс. Откуда я знаю? У них неизменно находится объяснение, когда им взбредает в голову учинить шум и гам. (Раздумчиво.) И все же…
Джейн. Что «все же», милый?
Пилкингс. Сегодня их барабаны звучат как-то необычно. Я никогда здесь раньше не слышал такого барабанного боя. Он вызывает у меня странную тревогу.
Джейн. А разве не вся их дикая барабанная трескотня звучит одинаково?
Пилкингс. Перестань ехидничать, Джейн. Может, именно сегодня нам будет не до шуток.
Джейн. Прости, милый.
Встает и, обняв его за шею, целует. Вошедший было слуга поспешно отступает за порог и стучит в дверь.
Пилкингс (чуть раздраженно). Входи, Джозеф, не валяй дурака. И где это ты, интересно, набрался таких носорожьих понятий о тактичности? Да входи же, тебе говорят!
Джозеф. Что прикажете, сэр?
Пилкингс. Скажи, Джозеф, ты христианин или нет?
Джозеф. Христианин, сэр.
Пилкингс. И мой наряд тебя не тревожит?
Джозеф. Нет, сэр, он лишен магической силы.
Пилкингс. Слава Богу, нашелся хоть один здравомыслящий человек! А теперь скажи, Джозеф, – скажи честно, как подобает истинному христианину, – что должно случиться сегодня вечером в городе?
Джозеф. Сегодня вечером, сэр? Вы говорите про вождя, который собирается себя убить?
Пилкингс. Что-что?
Джейн. Как это так – себя убить?
Пилкингс. Ты хочешь сказать, что в городе произойдет убийство?
Джозеф. Нет, хозяин. Никто никого не собирается убивать. Просто этот вождь сегодня умрет.
Пилкингс. Да почему, Джозеф?
Джозеф. Таков уж здешний обычай и закон. В прошлом месяце умер король. Сегодня его будут хоронить. Но до похорон Элесин должен умереть, чтобы сопровождать его на небеса.
Пилкингс. Ох и надоели же мне вечные хлопоты с этим вождем!
Джозеф. Он конюший короля.
Пилкингс (уныло). Я знаю.
Джейн. Саймон, в чем дело?
Пилкингс. Ну разумеется, кто же, кроме него!
Джейн. О ком ты говоришь?
Пилкингс. Неужели забыла? Это тот самый вождь, с которым у меня была стычка три или четыре года назад. Я помог его сыну уехать в Англию, чтобы он поступил там в медицинский колледж. А его отец лез из кожи вон, чтобы мне помешать.
Джейн. Да-да, теперь я припоминаю. Это был очень чувствительный юноша. Как же его звали?
Пилкингс. Олунде. Я, кстати, так и не ответил на его последнее письмо. А этот старый язычник хотел удержать своего сына возле себя ради выполнения каких-то их традиционно-семейных обычаев. Мне, признаться, было невдомек, о чем он хлопочет. Я, можно сказать, вызволил его сына из-под строгого домашнего ареста и тайком переправил на корабль. Очень смышленый паренек, на редкость смышленый.
Джейн. А мне он казался чересчур чувствительным – вроде тех юношей, которые жуют поэтическую жвачку из розовых лепестков где-нибудь в мансардах лондонского Блумсбери.
Пилкингс. Я уверен – из него получится превосходный врач. Он твердо решил этого добиться. И пока ему нужна моя помощь, он может на нее рассчитывать.
Джейн (помолчав). Послушай, Саймон…
Пилкингс. Да?
Джейн. Он ведь старший сын, верно?
Пилкингс. Вот уж не знаю. Да и как их всех распознаешь у этого старого козла?
Джейн. А ты знаешь, Джозеф?
Джозеф. Конечно, мэм. Он старший сын. Поэтому-то Элесин и клял хозяина на все корки.
Джейн (со смешком). В самом деле, Саймон? Он действительно клял тебя на все корки?
Пилкингс. По его проклятиям мне бы уже давно пора отправиться к праотцам.
Джозеф. Не беспокойтесь, мэм, ведь хозяин – белый человек. И хороший христианин. Джу-джу черного человека не могут ему повредить.
Джейн. Значит, раз он старший сын, его ждала судьба Элесина при новом короле? Это ведь семейная традиция, правильно, Джозеф?
Джозеф. Да, мэм. И если б Элесин умер до смерти короля, его сыну выпала бы доля отца.
Джейн. Теперь мне понятно, почему этот вождь так яростно противился отъезду мальчика в Лондон.
Пилкингс. И это лишний раз убеждает меня, что я правильно поступил.
Джейн. Интересно, сам-то он знал?
Пилкингс. Кто – сам? Ты про Олунде?
Джейн. Да, про него. Вот, наверно, почему он так стремился уехать. Я тоже на его месте постаралась бы удрать – чтоб не угодить в капкан этого кошмарного обычая.
Пилкингс (как бы размышляя вслух). Н-нет, мне кажется, он не знал. Или по крайней мере не показывал виду. Про него было трудно сказать что-нибудь наверняка. Он, видишь ли, в отличие от большинства своих сородичей был очень скрытный. И почти никогда не раскрывался, даже передо мной.
Джейн. А разве все они тут не скрытные?
Пилкингс. Аборигены-то? Бог с тобой, дорогая! Ты еще и моргнуть не успеешь, а они уже выболтают тебе все свои семейные тайны. Да вот на днях…
Джейн. Но послушай, Саймон, разве они открывают нам что-нибудь по-настоящему для них важное? Что-нибудь сокровенное из своей жизни? Вот, к примеру, этот их обычай – ведь мы даже не подозревали, что он еще существует.
Пилкингс. Д-да, тут ты, пожалуй, права. Скользкие, хитрые ублюдки…
Джозеф (угрюмо). Я могу идти, хозяин? Мне нужно убраться в кухне.
Пилкингс. Иди, Джозеф, иди. И забудь, что я тебя звал.
Джозеф уходит.
Джейн. Саймон, ты должен поосторожней выбирать выражения. Для них здесь, понимаешь ли, «ублюдок» не пустое бранное слово.
Пилкингс. С каких это пор ты стала этнографом, хотел бы я знать?
Джейн. У меня нет претензий на какие-нибудь серьезные знания, Саймон. Я просто слышу иногда, как ругаются слуги. Вот почему мне стало известно, что это слово считается у них тяжким оскорблением, а не пустопорожней бранью.
Пилкингс. И действительно – в их пластичных, мягко говоря, семьях не может быть внебрачных детей. Называй свальное сожительство семьей – и никаких тебе ублюдков.
Джейн (пожав плечами). Считай, если хочешь, так.
Неловкое молчание. Отдаленный барабанный бой становится все громче. Внезапно Джейн обеспокоен но вскакивает.
Послушай, Саймон, ты и правда думаешь, что их барабанная свистопляска связана с этим ритуалом?
Пилкингс. А давай-ка расспросим нашего христианнейшего умника. Джозеф! Можно тебя на минутку, Джозеф?
Дверь открывается, и снова входит Джозеф.
С чего это они весь вечер барабанят?
Джозеф. Я не знаю, хозяин.
Пилкингс. Как так не знаешь? Тебя же окрестили всего два года назад. Только не уверяй меня, что вся эта чушь со святой водой вытравила из твоей головы родовую память.
Джозеф (гневно, потрясенный). Хозяин!
Джейн. Ну вот, опять.
Пилкингс. Что – опять?
Джейн. Ладно, неважно. Скажи мне, пожалуйста, Джозеф, связан этот барабанный бой с чьей-нибудь смертью или убийством?
Джозеф. Я же сказал, мэм, – не знаю. Он возвещает и смерть почитаемого вождя, и его свадьбу. Вот почему я не могу ответить на ваш вопрос.
Пилкингс. Ну хорошо, ступай на кухню, незаменимый помощник.
Джозеф. Слушаюсь, хозяин. (Уходит.)
Джейн. Саймон…
Пилкингс. Я знаю, что я Саймон. Только нет у меня сейчас настроения выслушивать твои проповеди.
Джейн. От моих проповедей ты, конечно, можешь отмахиваться, но у тебя нет права обесценивать проповеди миссионеров, которые трудились тут раньше. Когда они обращали здешних людей, те чистосердечно, без всяких сомнений принимали христианство. И, говоря при нашем Джозефе, что крещение святой водой – чушь, ты оскорбляешь его так же глубоко, как оскорбляет католика поношение Девы Марии. Завтра он заявит нам об уходе, вот помяни мое слово.
Пилкингс. Ну а теперь уж ты несешь явную чушь. (Орет.) Ну а если это всего лишь свадьба? Ты представляешь себе, каким я окажусь идиотом, если начну приставать к уважаемому вождю, когда у него медовый месяц?! (Снова начинает злобно мерить шагами веранду, но вскоре останавливается.) Ну откуда мне знать, чем тут занимаются вожди в медовый месяц? (Берет блокнот и торопливо что-то пишет.) Джозеф! Джозеф! Джозеф!!!
