Энн Ветемаа - О головах
РОБЕРТ. Еще не успели.
МАРИЯ (весело). Такое простое дело — и не можете уладить. (Абрахаму.) Роберт пришел тебе сказать, что он хочет взять меня в жены. Что касается меня, то я… согласна. Такое заявление, может, немного старомодно, но… так уж получилось.
АБРАХАМ. На меня хочешь в суд подать, а Марию взять в жены. Не многовато ли для одного раза? (Лицо его принимает озабоченное выражение — впервые за все это время.)
МАРИЯ. Это разные вещи, Абрахам.
АБРАХАМ. Даже в такой момент она говорит мне «Абрахам». Но послушай, Мария… Ты еще слишком молода. Семнадцать лет, совсем еще ребенок.
МАРИЯ. Девятнадцать, Абрахам. (Роберту.) Видишь, как много он обо мне знает.
АБРАХАМ. Вы еще не узнали друг друга как следует.
МАРИЯ. Он взял меня уже четыре года назад.
АБРАХАМ. Взял? Как это — взял?
МАРИЯ (весело). А так — горячо, со страстью. (Становится серьезнее.) Я уже переспала с несколькими, Абрахам.
РОБЕРТ. Не причиняй отцу боль!
АБРАХАМ. Может быть, тебе?
МАРИЯ. Но этого человека я, по-видимому, люблю. Меня больше не интересуют другие, а это значит, что нам придется справить свадьбу.
АБРАХАМ. Боже мой, взял пятнадцатилетней! А я-то думал, что девушки считают свою честь самым прекрасным украшением!
МАРИЯ. Ты ждешь этого от дочери биолога? Шкафы заставлены банками, а в банках разные… мужские части тела… Я их изучила еще в третьем классе. И к тому же не забывай, Абрахам, — акселерация!
АБРАХАМ. Не слишком ли рано ты покидаешь дом?
МАРИЯ (мягко). Папа, дорогой, самое время уходить. Я больше не вынесу этого абсурда. Я сойду с ума.
АБРАХАМ. Какого абсурда?
МАРИЯ. Это длинный разговор. Стоит ли его начинать. Ты все равно не поймешь.
АБРАХАМ. Что-то я действительно больше ничего не понимаю.
МАРИЯ. В нашем доме все шиворот-навыворот. Все поставлено с ног на голову. Здесь идет такая борьба за жизнь, что всю ночь орут недорезаные животные и к утру вагонетки наполнены тушами.
АБРАХАМ (серьезно). Все это очень грустно, но я ничем не могу помочь.
МАРИЯ. Вижу, что не можешь… У моего папы с мамой счастливое добродетельное супружество, а по существу мама бесплатная уборщица и ночной сторож в лаборатории.
АБРАХАМ. Я никогда ни к чему ее не принуждал.
МАРИЯ. Вот это и страшно… Говорят, наука — слуга человечества, а в нашей семье — наоборот. Мы — рабы науки.
АБРАХАМ (про себя). По-моему, мы с мамой вполне счастливы…
МАРИЯ. Эта ваша наука — хуже наркомании. Она губит все доброе, человечное. Вот мы с тобой, Абрахам, должны друг друга понимать и любить. А ты даже не знаешь, сколько мне лет. А я не знаю, сколько тебе. И любая инфузория тебе дороже, чем родная дочь.
АБРАХАМ. Какая инфузория?
МАРИЯ. Да хотя бы… Isosporiabelli — эта капелька соплей — и больше ничего.
АБРАХАМ. Isosporia belli?(Припоминает.) А, этот возбудитель кокцидиоза? (Обращаясь больше к Роберту.) Им болеют кролики.
МАРИЯ (с иронией). И гуси. Ты сам это как-то сказал.
АБРАХАМ. Верно, и гуси. (Роберту.) Представь, у моей дочери была тоже эта болезнь. (Гордо.) Первый случай в Европе.
МАРИЯ. Глядите, как он сразу оживился! (Роберту.) Мне тогда было двенадцать лет — глупый и нежный возраст, когда папы очень много значат для дочерей. У меня ужасно болел живот, и Абрахам нашел в моем ночном горшке эту самую Isosporiabelli. Впервые в жизни я была для отца настоящим событием, вернее — мой ночной горшок. Он сидел у моей кровати и следил, чтобы я не принимала никаких лекарств — хотя бы вначале. Ребенок мучается от болей, а он, видите ли, хочет получить чистую культуру инфузории!
АБРАХАМ (стыдливо). Это был исключительный случай… Ты немного преувеличиваешь…
МАРИЯ. Ну, конечно, он не совсем позабыл про меня. Позже он взял меня с собой в лабораторию и показал под микроскопом эту мерзкую козявку. Как сияли его глаза! Любая девочка гордится, если ее отец ученый, а я плакала в подушку — уж лучше был бы трубочистом, лишь бы был отцом …
АБРАХАМ (беспомощно). Это был действительно исключительный случай.
МАРИЯ. Самый заурядный. Но я не жалуюсь, я просто напоминаю тебе, Абрахам. А как-то после войны, когда мяса днем с огнем нельзя было найти, мать где-то достала отличный кусок — грудинку. Мы собирались на славу попировать. Но вдруг мясо исчезло. Он унес его в лабораторию и растворил в соляной кислоте… Зачем только я все это вспоминаю! Но ты сам этого хотел!
АБРАХАМ. Мария, нельзя всегда думать только о себе.
МАРИЯ. И о своей семье.
АБРАХАМ. Нельзя, да и просто невозможно.
МАРИЯ. Даже если любишь?
АБРАХАМ. Даже тогда.
МАРИЯ. А я считаю, что можно и нужно. Мы не термиты, мы — люди. (Роберту.) Я знаю его доводы. Он хочет уберечь человечество от всех бед и даже от смерти. А зачем? Зачем спасать от смерти тех, кто не умеет и не хочет уметь жить? Любой кролик или гусь знает лучше, что такое жизнь, чем те, кто ее так защищает. Все это абсурд. И этому нет конца! Ученые — как наркоманы — знай себе увеличивают дозы!
Пауза.
АБРАХАМ. Я всех вас по-своему любил.
МАРИЯ. По-своему — вполне возможно. Но это твое «по-своему» меня не устраивает. Я хочу сама любить и чтобы меня любили по-человечески. И поэтому я предала своего так называемого любимого отца с полным убеждением, с удовольствием. Я предала его во имя человеческого счастья, если пользоваться твоей же терминологией. Несколько лет назад я привела сюда Роберта, чтобы он узнал все факты, необходимые для того, чтобы тебя уничтожить. И не столько тебя, Абрахам, сколько твое мировоззрение. Вы не знаете и не хотите знать, за счет чего и во имя чего вас самих же сжирает эта тотальная машина.
АБРАХАМ (серьезно). Бедная девочка…
МАРИЯ. И даже если из этого ничего не выйдет… то по крайней мере я сделала все, что было моим долгом. Боже мой, что это — у меня слезы! Давно я не плакала. Я… пойду… (Приложив ладони к глазам, уходит.)
РОБЕРТ (в затруднении). Вам нелегко, Абрахам…
АБРАХАМ. Я не думал, что у меня такая интересная, пылкая дочь! Мне и самому стало не по себе.
РОБЕРТ. Мария так чиста, что я порой боюсь…
АБРАХАМ. Ты чего-нибудь выпьешь, Роберт?
РОБЕРТ. Нет. Я абсолютный трезвенник.
АБРАХАМ. Я тоже. Это хорошо и немного плохо.
РОБЕРТ. Почему?
АБРАХАМ. Это показывает, что мы чрезмерные фанатики. Нам с тобой предстоит тяжелый разговор. Для тебя это будет неожиданностью.
РОБЕРТ. Но процесс состоится все равно.
АБРАХАМ. Может, и так, но свадьбы не будет.
РОБЕРТ. Ты против? Я понимаю. Нелепо выдавать свою дочь за человека, который выступает против тебя… Но это разные вещи. Я знаю, что ты не мещанин. Но процесс надо провести, иначе мы скоро придем к тому, что вы полностью выйдете из-под контроля. Это приведет к ужасной анархии.
АБРАХАМ (грустно). Не будет свадьбы… (Смущенно.) А эта… свободная любовь вас никак не устраивает… Та самая, которую так отстаивает Мария?
РОБЕРТ (недовольно). Бросьте шутки, Абрахам! И вообще мы живем не в средневековье. Ваше разрешение или запрет ничего не значат. Мария — совершеннолетняя.
АБРАХАМ. Тут не помогло бы и средневековье… Вот если бы мы жили в Древнем Египте.
РОБЕРТ.???
АБРАХАМ (встает, торжественно-печально подходит к Роберту, берет его за руки). Детки вы мои! Ты, Роберт, мой сын! И я очень рад тебе…
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Декорации те же.
РОБЕРТ, несколько подавленный, сидит в кресле. Зато АБРАХАМ в прекрасном расположении духа шагает из угла в угол.
АБРАХАМ. Что-то я не вижу твоей радости, сынок… (Пауза.) Зато у меня сегодня прекрасный день — наконец я смог облегчить свою душу. И к тому же приятная неожиданность — мой сын живет высокими духовными запросами. Жаль только, что твоя специальность — юриспруденция — немного легковесна.
