Бото Штраус - Время и комната
Элен. Так значит, ты лишь делал вид влюбленного? Иначе смысл какой? Любить кого-то до вчерашней ночи, чтобы сегодня просто взять и бросить? Иль это умысел, коварная игра, чтобы меня больней помучить?
Георг. Нет, это ты, лишь ты всему виной. Ты, прежде добрая, характер поменяв, дала толчок всем этим наважденьям — и вот два человека, прежде совсем чужие друг другу, теперь друг друга любят до безумья.
Элен. Да не любят вовсе! Ну все, довольно, отправляйся к ней, коли тебе так легче. Заурядней ты ничего уже найти не сможешь.
Георг. Тебя саму отнюдь не возвышает, когда ты этак вот о ней злословишь.
Элен. Со мной, конечно, риск куда как больше! Я столько сохранила для тебя единственного, сокровенного, незнаемого. Но ты слишком слаб и не хочешь меня познавать. Ты выбираешь гладкий желобок, тихую пристань, сытный ужин, удобную панель приборов…
Георг. Это как посмотреть, Элен. Да, ты права, мне было нелегко уйти из-под влиянья твоего. Я был готов в объятиях твоих подпасть твоим нелепым суеверьям. Ведь хочется согласия во всем. А многое из того, что ты произносила вслух, мне часто тайком нашептывают мои мысли. Но они же нашептывают мне и нечто прямо противоположное. Поэтому если уж я раскрываю рот, то стараюсь говорить взвешенно. И то, что я говорю, в нашу жизнь хорошо вписывается. Этого требует моя профессия. Это ты можешь позволить себе до бесконечности усугублять свои душевные глубины. А я живу своей работой, я должен приносить пользу. Нет, Элен, ничего хорошего у нас бы не получилось. В конце концов, я ведь тебя просто не понимаю. Кого трогают мои руки, когда они прикасаются к тебе? И к каким запретным идеям я приобщаюсь, целуя тебя в губы? С каждым днем ты отступаешь куда-то все дальше и дальше, в какие-то пределы, где мне лично абсолютно нечего искать. Вчера расизм, сегодня набожность, завтра суеверия и магия, средневековье, мракобесие, а послезавтра, как знать, может, уже каннибализм?
Элен. Ты сам с собой лукавишь, говоря: Элен, ничего хорошего у нас бы не получилось. А сам потерял сердце. Ну и как тебе без сердца, хорошо? (Исчезает справа, за кустами.)
Слева выходит Хельма.
Хельма. Что этот талисман со мной творит? Пусть мне теперь и не дают проходу, зато любую фальшь я замечаю и оттого страдаю во сто крат. Уж не настолько я правдолюбива! Пусть я прикинусь, пусть меня обманут… Но нет, тогда опять я не смогу всю правду узнавать…
Справа из-за кустов выходит Георг.
Георг. «Кто ж не согласится ворону променять на голубицу?». И разве ты не голубица — такая кроткая, нежная, исполненная любви? С тобой одной изведал я неизъяснимое блаженство. Но ты не знаешь, сколь ужасно расчленяет тебя мое вожделение. Внутренним взором я вижу уже только отдельные, недостижимые мне в своей отдельности части: груди, ляжки, бедра. Голову — долой, ступни — тоже. Ни один сексуальный маньяк не разделывается со своими жертвами свирепей, чем моя неистощимая и больная фантазия.
Хельма. Что ты несешь? Мне даже страшно слушать. Хотела я всегда лишь одного — своею любовью мужа осчастливить.
Георг. И не добьешься цели никогда! Недавно я спросил его: а он хоть что-нибудь похожее питает, ну, к тем вещам, которыми я грежу с такою мукой. Он же мне в ответ: «О, нет. Я полагаю, нет. Давно мне безразличны эти вещи. Они всего лишь вещи для меня, вот именно. Как стул или горчица»… Так и сказал. Ужасный человек!
Справа из-за кустов появляется Вольф.
А вот и Вольф! Господи, как подходит это хищное имя моему лучшему другу.
Вольф. Послушай! Забирай свою Элен! Я не хочу ее. Упала пелена с моих очей: нужна мне не она! Какой-то оползень случился в чувствах, и нет ее. И не могу понять, что находил я в ней все это время. Загадка. Извини, дружище, не хотел тебя обидеть я… Зато теперь с тем большей радостью домой я возвращаюсь.
Георг. Как, ты решил вернуться к Хельме? (Про себя.) Тем хуже для меня.
Хельма (Георгу). Не верь ему. Прикидываться мастер, он делает лишь вид. Играет он словами — как и ты.
Георг. Я не играю. Это он играет.
Хельма. Вам, наверно, обоим нужен этот пошлый розыгрыш, чтобы распалить себя для объятий Элен.
Георг. Еще раз спрашиваю тебя: ты решил остаться с этой Хельмой?
Вольф. Да, с Хельмой, со своей. С ней можно жить. Такое не о каждой сегодня скажешь.
Георг. «С ней можно жить»! Ужели только это от «Я тебя люблю» осталось нынче? Вот это страсть! Вот это темперамент! Ты слышишь, Хельма, что говорит тебе двуличный ренегат?
Хельма. Пусть ренегат двуличный говорит лишь полуправду, все равно готова кричать ему «ура».
Вольф. Устал я от исканий. Я теперь свое нащупал место. И отныне обменов всяких буду избегать, лишь охраняя скромные границы своих владений.
Георг. Владения твои и прежде простирались не дальше, чем досягал твой вытянутый пенис. А уж в этом, поверь, не будет изменений. Что угодно готов на отсечение отдать…
Вольф. Нет, это ты представить себе не можешь, как приятно иметь настоящей женой женщину с таким красивым, теплым телом, которое к тому же в своих сокровенных глубинах таит столько упругой нежности. К тому же у нее живой ум и веселый нрав. Возможно ли мужчине желать чего-то лучшего?
Хельма. Ах, мне бы хотя бы познакомиться с этой Хельмой!
Георг. Мне ты можешь этого не рассказывать! Я давно уже питаю к этой женщине куда более сильную привязанность, чем ты…
Из-за кустов справа выходит Элен.
Элен. Привязанность, привязанность. Можно подумать, что вы говорите о лыжных креплениях.
Георг… и считаю, что это непорядочно с твоей стороны, вот так, ни с того, ни с сего, выскакивать, как черт из табакерки, пугать ее, сбивать с толку — и все потому, что тебе, уж тебя-то я знаю, до смерти жалко хоть что-то мне уступить.
Вольф. Да ну? А то не знаю я, что кроется за этими словами. Ты и Хельма — постыдился бы! Дорогая, не верь ни слову. Уж я-то знаю, вот от нее (показывает на Элен), наверняка и точно: он лишь прикидывается, чтоб пробудить в ней ревность, а ревность пробуждает лишь затем, чтобы ее избавить от глупого ее мировоззренья.
Элен. Не верь ему. Увы, мне лучше знать. К собственной невыгоде скажу тебе: он совершенно бескорыстно, то бишь без всякой побочной цели, тобою увлечен. Он ничуть не прикидывается — с тем же успехом бродячий пес прикидывается голодным псом.
Хельма. Как? С ними заодно ты? Вы все трое сговорились, чтоб злую шутку надо мной сыграть! Элен, ну что я сделала тебе, что ты меня так подло обижаешь?
Элен. Я? Ты у меня уводишь из-под носа возлюбленного и еще при этом обиженную строишь из себя?
Хельма. Неправда это. Ты сама ему преследовать меня велела. Вы все трое тут сговорились, чтоб меня свести с ума, поскольку сами давно безумны. Но пусть меж вами я обделена сильнее всех любовью — я над собой глумиться не позволю!
Элен. Да что ты всполошилась так? Все просто: два мужика не поделили юбку. И главная фигура в этой драме — ты, дорогая!
Хельма. Ну нет, я что вам — кукла? Манекен? Для всех троих — любовное снадобье?
Элен. Не беспокойся. Это я давно для вас для всех пикантная приправа к любовным играм…
Вольф. Все, хватит. Заявляю: ты, Хельма, моя жена, и лишь тебя люблю я…
Элен. Не шути над ней.
Хельма. Не правда ли, они смеются оба? Но ведь и ты смеешься вместе с ними!
Вольф. Клянусь: тебе одной я предан и лишь тебя готов любить куда искусней, чем умеет он.
Элен (Георгу). Так пошло мне он никогда не клялся.
Георг. Да заткнись ты! Не вмешивайся! Шлюха! Подстилка негритянская!
Элен с трудом сдерживает крик ужаса.
Хельма. Не пугайся. Это страсть он пробудить пытается в тебе. Тебя он хочет.
Элен. Разлучница, любовная воровка! Уже ты знаешь все его повадки!
Вольф (Георгу). А ты не слишком далеко заходишь? Куда ты клонишь, собственно?
Георг. Да брось. Ты линии своей держись. Тогда в конце концов все разрешится миром.
Хельма. Тебе, дохлятине, помочь хочу я, а ты не ценишь даже!
Элен. Это чья корова замычала и про помощь гнусавит что-то?
Хельма. Я просто слишком хороша для этих пресыщенных мужей, которым твой безумный вид спереди настолько застит разум, что вида сзади, плоского, как стол, они уже не замечают…
