Сергей Носов - Выпуск 3. Новая петербургская драматургия
МАТЬ. Чего тебе?
ДОЧЬ. Скажи, ведь ты не любишь отца?
МАТЬ. С чего ты взяла?
ДОЧЬ. Я вижу.
МАТЬ. Тогда зачем спрашиваешь?
ДОЧЬ. Я хочу это услышать от тебя.
МАТЬ. А я не собираюсь перед тобой отчитываться. Что ты понимаешь: любишь — не любишь. Сопли утри.
ДОЧЬ. Я хочу знать, родной он мне отец или нет?
МАТЬ. Боже мой. Боже мой, что ты говоришь. Боже мой…
ДОЧЬ (торопливо, чтобы не заплакать). Я же вижу! Я же все вижу! Ты думаешь, я ничего не вижу? Как ты к нему… Как ты его… А он хороший, хороший! (Плачет.) Он лучше вас всех! А ты его обманываешь, я знаю! Я все про тебя знаю!
МАТЬ (растерянно). Доченька… детка…
ДОЧЬ. Я тебе не детка! Не смей называть меня деткой! Предательница!
МАТЬ. Замолчи, дрянь! (Опускается на стул, плечи ее вздрагивают.) Ну скажи, ты-то зачем меня мучаешь, зачем? Ты же мне дочь, зачем?..
БАБКА. Я все вижу, все знаю, он же мне сын. Я только молчу. Молчу, молчу. (Пристально смотрит на МАТЬ.)
Пауза.
МАТЬ (поднимает глаза). Что ты на меня так смотришь? Что ты на меня так смотришь, старуха? Почему ты все время на меня так смотришь!
БАБКА (пожимает плечами, равнодушно). Как я на тебя смотрю, касатка? Красивая ты, молодая, здоровая. Как не смотреть?..
МАТЬ. А ты не суди, старуха. Слышишь? Не суди! Знаешь, каково мне с ним жить, калеченым, знаешь?.. Ты может всего-то еще не знаешь, слышишь, старуха? Не суди!
БАБКА (спокойно). Бог рассудит. (Отворачивается.)
МАТЬ. Змея.
Лихо, яростно рванула гармонь. И чей-то молодой, бесшабашный голос вывел удалую частушку, и подхватили ее звонкие девичьи голоса. Мать с Отцом, оба подвыпивши, с гулянки. Они о чем-то шепчутся, смеются. Потом садятся рядышком, он ее обнимает. Гармонь стихает.
Тишина.
ОТЕЦ. Ах ты, Господи, тишина-то какая!.. А на том берегу смотри-ка, костры жгут, поют, что ли, слышишь ли?..
МАТЬ. Поют, Коль… Молодые… Весело им.
ОТЕЦ. Хорошо… И чего это так хорошо на свете? И эта ночь, и костры… И на душе так тихо… Олюшка, спой мне что-нибудь.
МАТЬ (смеется). Да что спеть-то?
ОТЕЦ. Что хочешь, голубушка, спой!
МАТЬ. Вот пристал. (Смеется, потом оборвав смех, вполголоса запевает.)
ОТЕЦ. Олюшка, ягодка моя, как ты поешь! Господи, наградил же Бог! Плакать хочется, Олюшка моя ненаглядная, единственная моя, любимая. Спасибо тебе, золотая моя, добрая…
Отец обнимает жену, ласкает, целует, она смеется, отдаваясь его ласкам.
ДОЧЬ. Какая низость! Какая гадость! (Топает ногой, чуть не плачет.) Гадость, гадость! Она же его не любит! Зачем она притворяется! Притвора! Притвора!
БАБКА. Эх, сынок, мало тебе счастья выпало. Бери его, бери, хоть урывочком, хоть с полынью да водочкой пополам.
ОТЕЦ. Мама!
БАБКА. Что, сынок?
ОТЕЦ. Жить-то как хорошо, мама!..
ДОЧЬ. Притвора! Притвора! Бабушка! (Бросается к Бабке.) Расскажи мне про войну!
БАБКА (гладит по голове, ласково). Что ж тут рассказывать? Я уж тебе все рассказала.
ДОЧЬ. Расскажи, как вас сожгли.
БАБКА (певуче). Ну, слушай… И пришли они тогда к нам. Понаехали на машинах, на мотоциклах, с собаками, гавкают по всей деревне. Партизан искали. Стали всех из домов выгонять. Шнель, шнель! И — та-та-та! Та-та-та! — из автоматов. А мы с сестрой в подвале схоронились. Дом-то наш как раз на отшибе стоял. Сидим, дрожим, зубы стучат. Слышим, погнали всех. Стариков, баб, детишек, собрали, значит, повели… Ну, завели в амбар, да двери закрыли, да и подожгли. А кто выскочить хотел, тех из автоматов… Это уж мы потом увидали, что сожгли их в амбаре. А в подвале-то мы тогда только вой слыхали. И такой, я тебе скажу, это был вой, словно из-под земли, словно из ада. Как мы вой-то тот услыхали, так и повалились замертво и два дня, чай, и пролежали. А уж когда вылезли, в деревне — ни души, ни немцев, ни наших. Одно пепелище. Так мы уж было думали: конец света. Одни мы и остались на всем белом свете мыкаться…
ДОЧЬ. Бабушка, а чего мать отца не любит?
БАБКА. Как не любить? Любит она, любит… Вот что, ложись-ка спать, а завтра по ягоды возьму…
ОТЕЦ. Я никому не верил. Злые языки, что собаки, лают почем зря, лишь бы облаять. Но однажды Оля забыла на столе письмо…
Подходит к Матери, кладет перед ней конверт.
МАТЬ (узнала письмо, задохнулась). Шпионишь?
ОТЕЦ. Ты забыла его на столе. (Уходит.)
ДОЧЬ. Родители думают, что дети слепы и ничего не видят, а если и видят, то ничего не понимают. Я видела все и все понимала.
ОТЕЦ (он пьян и весел, подходит к Матери, ставит на стол бутылку). А?.. Олюшка! (Декламирует.)
Выпьем, бедная подружка…
Сердцу станет веселей!..
А?.. А-а-а… То-то! Арап!.. Кружки на стол, Олюшка, слышь?
МАТЬ (отстраняясь). Уйди. Ты пьян.
ОТЕЦ (радостно). Ну да, пьян. И Дантеса застрелил! А ты — как жена поэта… должна меня ублажать, вот! А ну давай, сымай сапоги!
МАТЬ. Вот еще навязался на мою голову, пьяница непутевый. Холеры на тебя нет!
ОТЕЦ. Но-но! Ты на меня не ругайся. Ты на полюбовников своих ругайся.
МАТЬ. Что? Полюбовников? Полюбовниками коришь? Черт ты безрукий! Погубитель ты мой постылый! Душегуб проклятый! Чтоб тебе!..
ОТЕЦ (внезапно рассвирепев). Молчи! Шлюха! Не подходи! (Хватает табурет.) Убью!
МАТЬ. Грозишься? Ну убей! Убей ты меня, убей! (Плачет.) Господи Боже мой, да убей же ты меня! Зачем я живу на свете, мучаюсь, такая несчастная! Не люблю ведь я тебя, голубчик ты мой, не люблю, никогда не любила! Пожалела я тебя на свою голову разнесчастную! Другого я люблю. Боже мой, что же мне делать! Ох тошно мне, горько мне, постыло мне все, свет Божий постыл!..
ОТЕЦ (испуганно, дрожит). Ну, не надо, не надо… Голубушка моя, не надо… не надо…
Мать постепенно перестает всхлипывать и затихает. Отец долго еще гладит ее по голове и шепчет, едва слышно: «не надо… не надо».
БАБКА. Дети думают, что матери слепы и ничего не видят. Я все видела и сердце у меня болело.
ОТЕЦ. Я до войны художником хотел стать. Учиться мечтал в Москве. Очень я красоту любил. А после войны, после смертей, да пожаров, полюбил еще больше. Руку отняли, ничего, наловчился левой. В Москву, понятно уж, не поехал. А так, дома, для себя, люблю рисовать зверье всякое, птичек там разных, собак, забавные они. И столько у меня накопилось рисунков этих, что мать собрала их как-то все… да и на базар, в город, захотела продать… Да только никто не купил, обратно все привезла. (Смеется.) Видно, добро такое никому не надо. (Закашлялся.) Так я потом ребятишкам их нашим раздал, пусть забавляются. Все равно дома одно беспокойство от них, да и Оля недовольна, мусор, говорит, выброшу на помойку, грозится. Не выбросит, конечно… а только пусть лучше ребятишкам.
Пауза.
(Серьезно). Мама!
БАБКА. Что, сынок?
ОТЕЦ. Болею я, мама.
БАБКА. Поправишься, сынок.
ОТЕЦ. Нет, мама, не поправлюсь. Хоронить меня готовься, мама.
МАТЬ (надрывно). И чего ты заладил? Чего еще выдумал? Мучитель ты мой непутевый! Мало ты меня мучил! И с чего тебе помирать! Все вы, мужики, одинаковы, чуть в задницу что кольнет, помирать собираетесь! А мне-то что теперь делать, а? Мне что делать, спрашиваю? Мне-то уж давно помереть от жизни такой! И чтобы я больше ни от кого ни слыхала! И чтобы мне больше никто не заикался! Ни про какую смерть. Не то я первая в могилу лягу! Ох, сумасшедшие, сумасшедшие!..
Воспоминание Бабки.Звучит голос маленького Отца.
ОТЕЦ. Мама, а что дедушка кашляет?
БАБКА. Болеет, сыночек.
ОТЕЦ. А что у него болит?
БАБКА. А все, сыночек. Старенький он, помрет скоро.
ОТЕЦ. А как это — помрет?
БАБКА. Богу душу отдаст, а тело бренное в землю закопают. Бог душу его на небо возьмет, и будет дедушка наш с ангелами жить.
ОТЕЦ. И я хочу на небо с ангелами.
