Сергей Носов - Выпуск 3. Новая петербургская драматургия
ИМПЕРАТОР. Здесь.
ИОСИФ. Мне плохо.
ИМПЕРАТОР. Потерпи.
Дверь кельи Иосифа открывается и входит Сосо — подросток 12–13 лет. Диалог между Иосифом и Сосо идет на грузинском языке. Перевод не обязателен.
СОСО. Здравствуйте, дядя.
ИОСИФ. Здравствуй, мальчик. Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал?
СОСО. Я зашел в сарай, а там — дверь. А что здесь такое, дядя?
ИОСИФ. Подойди ко мне. Как тебя зовут?
СОСО. Сосо. Сосо Джугашвили.
ИОСИФ. Кто твои мать и отец?
СОСО. Кеке и Безо.
ИОСИФ. Что у тебя с рукой?
СОСО (прячет руку). Ничего. Так просто. Как выйти отсюда, дядя?
ИОСИФ. Ты меня не узнаешь, Сосо?
СОСО. Нет, дядя, я вас не знаю… Как выйти отсюда? Вам плохо, дядя?
ИОСИФ (кричит). Император, зачем он здесь?!
ИМПЕРАТОР. Догадайся.
ИОСИФ. Я не хочу! я не буду!!
ИМПЕРАТОР. Тогда буду я.
ИОСИФ. Нет! нет!!
СОСО. Дядя, я боюсь. Можно, я уйду?
ИМПЕРАТОР. Я вижу, ты стесняешься меня. Ухожу. (Уходит в свою келью.)
ИОСИФ. СОСО.
СОСО. Да, дядя.
ИОСИФ. Идем со мной. (Подводит Сосо к своей двери. Из-за двери вырывается солнечный свет. Слышны звуки крестьянского двора и женский голос: «Сосо! Иди завтракать! Где ты? Сосо!») Вот и выход. Иди и не оглядывайся.
СОСО. Можно к вам еще раз прийти?
ИОСИФ. Конечно. Только никому про меня не говори — это тайна. Ты любишь тайны?
СОСО. Да. Я приду. До свидания, дядя! (Уходит и закрывает за собой дверь.)
ИОСИФ. До свидания! Помни — тайна! Не забывай меня!
Иосиф подходит к столу, наливает себе вина, выпивает, напевает «Сулико», несколько тактов, и убивает себя кинжалом. Из своих дверей выходят Адам, Лилит и Император. На них одеты их повседневные костюмы.
ИМПЕРАТОР. Ушел. Даже не попрощался.
ЛИЛИТ. Чувствовал, что не увидимся больше… Серьезное хотел сказать. Не успел…
АДАМ (Императору). Помоги. (Сажают Иосифа в кресло.)
ИМПЕРАТОР. Как живой.
ЛИЛИТ. Открой ему глаза. (Император открывает.) Так лучше.
ИМПЕРАТОР. Жаль мне его. Только жить начал — и надо умирать.
АДАМ. А я бы поменялся с ним местами. С большим удовольствием.
ЛИЛИТ. Хочешь бросить меня? Вернуться к этой кривоногой Еве? Да хоть сейчас! Не держу!
АДАМ. Перестань, Лилит.
ЛИЛИТ. Не перестану! Он любил меня по-настоящему, и теперь мертв! А мне коротать свои ночи с двумя импотентами с холодной рыбьей кровью!
ИМПЕРАТОР. А у него была горячая кровь?
ЛИЛИТ. Он был теплый, а ты мокрый и холодный. Как лягушка!
ИМПЕРАТОР. Ква-ква-ква!
АДАМ. О Господи, опять вы за старое. Вы можете достойно проводить человеческого сына в последний путь? Можете сказать хоть слово о нем? Император!
ИМПЕРАТОР. Иосиф, Иосиф… Эх, Иосиф, Иосиф… Как же ты без нас? Спи спокойно, прекрасный Иосиф, я отомщу за тебя!
ЛИЛИТ. Дорогой Иосиф! Я знаю, что ты меня уже не слышишь, но все равно скажу — я буду помнить тебя всегда! Прости меня, если что было не так. Можно, я его поцелую?
АДАМ. Можно.
ИМПЕРАТОР. Только не оживи, от тебя и мертвый встанет. (Лилит целует Иосифа.)
АДАМ. Сын мой, Иосиф. Ты пришел к нам метущимся и уходишь умиротворенным. Прощай, Иосиф. (Целует Иосифа.) Я устал и ухожу. Спокойной ночи.
ЛИЛИТ. Эй, эй! А я как же?! Ты не можешь оставить меня одну в такую минуту! Я столько пережила! Я мужа схоронила!
ИМПЕРАТОР. «И набальзамировала его, и положила в ковчег…»
ЛИЛИТ. Я и тебя похороню. Адам, ну прошу тебя… Я боюсь мертвецов, ты же знаешь…
АДАМ. Его уберут.
ЛИЛИТ… а я сойду с ума от страха! Я требую своих прав! Я буду жаловаться!
АДАМ. Император!
ИМПЕРАТОР. Ну я Император. Что дальше?
АДАМ. Сегодня твоя очередь.
ЛИЛИТ. Да, кстати, сегодня твоя очередь!
ИМПЕРАТОР. А пропустить нельзя? Я что-то плохо себя чувствую…
ЛИЛИТ. Нет, сегодня нельзя…
ИМПЕРАТОР. Одно условие.
ЛИЛИТ. Никаких условий!
ИМПЕРАТОР. Медленно и печально.
ЛИЛИТ. Согласна.
ИМПЕРАТОР. Тогда вперед!
Император и Лилит уходят. Уходит и Адам. Иосиф сидит в кресле. Кажется, что он живой и с нами.
ЗанавесЛюдмила Разумовская
БИОГРАФИЯ
Пьеса в четырех частях
Дочь
Мать
Отец
Бабка
Отчим
Он
Муж
Эпизодические лица на балу
Часть первая
ДЕТСТВО
Все действующие лица находятся на сцене.
ДОЧЬ. Это моя бабушка. Это мой отец. А это моя мать. Такой была моя семья до четырнадцати лет.
БАБКА (просто). Я давно живу на этом свете. И всего у меня в жизни было и хорошего, и худого, и нельзя сказать, чего было больше, кабы не война. Сгубила она все, проклятая. Вытянула все жилы, иссушила сердце и стали мы как обгорелые головешки. Трех сыновей потеряла я на войне. Да мужа в придачу. А все же оставил Бог младшенького. И хоть вернулся домой калекой, а все — живой… Ну а раз живой, жизнь пошла дальше. Женился, дом поставили, внучка народилась… Весело мне стало, бабке, отошло сердце. И хорошо живем, ладно… А что попивает мой младшенький, так это что ж… (Вздыхает.) Обида ему большая есть, калеченый он войной, обидно ему значит…
МАТЬ (нервно). У меня не было молодости. У нас ни у кого ее не было. Нашу молодость украла война, вши съели, окопы. В семнадцать лет девчонками ушли мы на фронт. Боже мой, что мы знали о войне, о жизни? Что понимали? Ехали на фронт весело, с песнями, как на праздник. А потом нас стали убивать. Всех. Подряд. И, казалось, лучших из нас, самых лучших!.. Столько полегло наших, что у нас обуглились рты и засохли глаза, и мы уже не плакали, а лишь убивали в ответ. О, как мы их убивали! До Берлина!.. Но не только ненавистью мы жили, нет. И шуткой, и песней, и радостью, и любовью. Да, да, любовью. Скольких людей перетасовала война, сколько романов прошло на наших глазах. Как мы любили! И как мы были горды и чисты! Когда Василий Пермяков, красавец, сибиряк, черноволосый и белозубый, с которым у меня была любовь, захотел остаться у меня на ночь перед отправкой на передовую, я сказала ему: «нет»! Хотя он плакал и говорил, что возможно его завтра убьют. Но я сказала ему «нет», и когда я узнала, что через два дня он погиб в атаке под деревней Обуховка, я не раскаялась!
ДОЧЬ (усмехаясь). Мать считает себя гордой, а сама родила меня внебрачно, да еще от однорукого, которого, как говорит, пожалела.
МАТЬ (задумчиво). Да, пожалела… Его я пожалела. Правда, потом я всю жизнь проклинала себя за тогдашнюю свою жалость.
Пауза.
(С тоской.) Добрый он, хороший… Ах, кабы не был он таким добрым, мне б легче было. Может и бросила бы его, ушла… да не могу. Как посмотрю ему в глаза… нет, не могу, реветь хочется, руки целовать.
ОТЕЦ (с тихой улыбкой). Меня Оля спасла. Оглушило меня, ранило. Огонь кругом, одежда на мне загорелась, шрамы вот на всю жизнь остались. А она меня из под огня-то и вынесла. Два километра на себе тащила. В огне, под пулями… Потом госпиталь, отлежался я. Руку отняли, правда. Оля приехала, ходила за мной. И такая она была нежная, ласковая, как… мама. Песни мне пела. Сейчас-то она не поет, не любит, а тогда весь госпиталь ходил ее слушать. И так у нее грустно-пронзительно выходило, что плакали мы… Полюбил я ее тогда. И она… такая ласковая ко мне была, к однорукому… И сказал я себе: вот, брат, коли не согласится женой мне стать, век бобылем проживу, никто мне, кроме нее, не нужен. (Радостно.) А она мне — дочку родила!..
МАТЬ (в отчаянии). Разве могла я ему сказать, что это не его дочь?!.. Лучше умереть!
ДОЧЬ. По правде говоря, я иногда сомневалась, родной ли он мне отец. Мать была красива, она и сейчас еще красива, на нее все смотрят. А он однорукий, жалкий, она его не любит, я знаю. И вот мне иногда казалось, что я вовсе даже и не его дочь, а что мать должно быть кто-то обманул, и тогда отец ее пожалел, и мать согласилась, потому что тот ее бросил. Так я иногда думала, и мне до слез становилось жалко и себя, и отца, потому что мне совсем не хотелось, чтобы он был не родным мне отцом, потому что я его очень люблю. Мама!
