Михаил Загоскин - Комедия против комедии, или Урок волокитам
Даша (в сторону). Какие христианские поучения!
Изборский. Ты позабыл, граф, что одним глупцам прилично хвалить самим себя — умный человек предоставляет это всегда другим.
Даша (в сторону). Какова эта пилюля?
Граф. Вот еще одно из тех дедовских изъетых молью правил. Нынче всякий, кто имеет хотя немного ума, старается его показывать, и тот только, кто его совершенно не имеет, молчит, или, говоря твоим языком, играет роль скромного человека.
Даша. Он не худо отделывается!
Изборский. Но разве человек с небольшим умом может уверить других, что он гораздо умнее, чем есть в самом деле?
Граф. О! очень часто. Я знаю здесь многих, которые, имея от природы ум весьма посредственный, до того кричали и заставляли кричать своих приятелей о необыкновенном их разуме, что, наконец, все им поверили и теперь закидали бы каменьями всякого, кто осмелился бы в этом хотя немного посумниться; но я отбился от своего предмета; я хотел тебе открыть в двух словах великую тайну общежития.
Даша. Послушаем, что это за тайна.
Граф. В большом свете застенчивость считается главнейшим пороком. Надобно обо всем говорить с благородной смелостью, делать резкие суждения, находить в чем-нибудь или все превосходным, или все дурным. Сказавши глупость, не только не краснеть, но поддерживать ее и даже снова повторять, если то надобно; быть всегда любезным с женщинами, рассуждать с ними с видом глубокомысленным о безделицах, всегда льстить их самолюбию, стараться всем кружить головы и никогда не влюбляться самому.
Даша. Безбожник!
Изборский. Ты даешь наставления, а между тем не выполняешь их. Никогда не влюбляться! А Софья?
Граф. Ну что же? Разве это что-нибудь доказывает? Я хочу на ней жениться.
Изборский. Следственно, ты ее любишь?
Граф. Да, она довольно милая девушка, не слишком остра! не имеет совсем живости, любезности своей двоюродной сестры, но зато добра, как ягненочек.
Даша. Негодный!
Изборский. И ты можешь говорить так равнодушно, так холодно об этой прелестной, несравненной Софье!
Граф. И, mon cher! я давно уже отвык от этих пламенных восторгов, особливо теперь, когда я намерен жениться, были бы они очень кстати. Супруг, аркадский пастушок, который тает от восхищения[11], смотря на томную свою подругу! О! я уморил бы со смеху всех моих знакомых.
Даша. Туда им и дорога!
Изборский. Впрочем, Софья имеет много достоинств: она тиха, снисходительна, и, кажется, будет предоброю женою.
Даша. Нет, я не могу уж более слушать. Граф!
Граф. А! Ты здесь, Дашенька! Уж не подслушивала ли ты нас?
Даша. Нет, сударь, я сейчас только взошла. Барышня пошла в сад, не угодно ли и вам туда же пожаловать?
Граф. Пойдем, mon cher. Прощай, плутовочка!
(Треплет ее по щеке и отходит с Изборским.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Даша (одна, смотря им вслед). Хорош гусь! И этот-то бездушный женится на моей барышне. Какая разница между ним и Изборским! Как бы я была рада если б княгине удалось то, о чем она давеча говорила с барышней. Хоть бы одного из этих модников вывести путем на свежую воду, может быть, тогда б стали им меньше верить или они поумнее б нас обманывали.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Театр представляет садовую беседку
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕГраф, князь и графиня (играют в бостон);
Эрастов, Изборский, княгиня и Софья (сидят полукружием).
Графиня. Вам делать сюры, князь.
Княгиня. Кстати, Изборский, я еще вас и не спрашивала, были ли вы вчерась в театре?
Изборский. Был, сударыня.
Княгиня. Что вы думаете о новой комедии?
Изборский. «Урок кокеткам, или Липецкие воды»?
Граф (играя в карты). Спросите лучше, княгиня, стоит ли она того, чтоб об ней что-нибудь думать.
Изборский. Как, граф! ты говоришь...
Граф. Да, я говорю, что она прежалкая пьеса.
Графиня. Да и вы, батюшка, прежалкий игрок! Что вы делаете! Ну так и есть, у вас дама сам-третей, а вы бьете бубны. Дать выиграть такую игру! Вы были бы без двух, князь.
Граф. Извините, я заговорился.
Графиня. Прекрасное оправдание. Да разве можно говорить, когда играют в бостон. Зачем мешаться в их разговоры. Проклятая комедия! Восемь выиграны, мой ремиз взят, а вся беда опять от нее.
Граф. Мы так давно уж играем, что у меня голова начинает кружиться. (Софье.) Могу ли вас просить сыграть за меня несколько игр.
Софья. С великим удовольствием!
Княгиня (тихо Софье). Не забудь, что мы говорили поутру. Советую тебе замечать наш разговор.
Софья садится на место графа и начинает играть, а граф садится на ее место.
Княгиня. Растолкуйте мне, граф, что вы хотели сказать своей жалкой пьесой?
Граф. Мне кажется, это очень понятно, сударыня.
Княгиня. Итак, по вашему мнению, вчерашняя комедия...
Граф. Плоска, суха, несносна, скучна до бесконечности.
Изборский. Ты шутишь, граф.
Граф. Надобно иметь ангельское терпение, чтоб вынести ее до конца.
Изборский. Какие же имеешь ты причины находить ее дурною?
Граф. Тысячу. Во-первых, она от самого начала до последнего явления никуда не годится.
Изборский. Но чем докажешь ты это?
Граф. Чем, чем! Забавный вопрос. Как будто я обязан доказывать! Довольно — я говорю, что она никуда не годится — чего же тебе больше?
Изборский. Это еще не убедительное доказательство.
Граф. Я спал в продолжение всей пьесы.
Изборский. Может быть, перед этим ты играл целую ночь в крепе.
Граф. Я спал не один — все спали.
Изборский. Все! это что-то новое!
Граф. И если хочешь, покажу тебе эпиграмму, в которой то же самое напечатано.
Княгиня. Слышите ли, Изборский, надобно, чтоб вы были слишком упрямы, если не согласитесь теперь, что и вы спали вместе с другими.
Изборский. Я не буду сам отвечать. Графиня! позвольте вас спросить, уснули ли вы вчера в театре?
Графиня. И! батюшка, как можно было уснуть. Все как будто взбеленились: такое было хлопанье, что до сих пор в ушах звенит.
Граф. Это партер, вечная опора господ авторов. Как будто рукоплескание партера что-нибудь значит!
Князь. Это бы ничего, мой милый; но вообрази, до какой степени вкус публики испорчен — я сам видел, что аплодировали не только в креслах, но даже и в ложах!
Изборский. Видишь ли, граф, твоя эпиграмма солгала.
Граф. По крайней мере я не аплодировал ни разу и проснулся только в пятом акте от фейерверка[12], которым, как кажется, сочинитель хотел поразогреть свою пьесу.
Княгиня. Поразогреть свою пьесу — как вы злы, граф! Поразогреть! Как это остро! Мне досадно, что автор вас не слышит; я уверена, что это поразогреть было бы ему совсем не по сердцу.
Граф. Я намерен против него кой-что написать. Стихов я не сочиняю, но какую-нибудь сатиру в прозе. О! сударыня, если б вы знали, что у меня есть в голове...
Князь (играя). Гранд-мизер парту.
Изборский. Пиши что хочешь: и прозой и стихами, а со всем тем комедия прекрасна; она делает честь нашей словесности. Я нахожу даже, что в ней есть места, достойные Мольера.
Граф. Достойные Мольера — ха, ха, ха! Мольера, который восхищает и французов!
Изборский. Чему ж ты смеешься?
Граф. Я? так — ничему. Достойные Мольера! Это бесценно!
Изборский. Что же кажется тебе тут странным?
Граф. Ничего, совершенно ничего. Достойные Мольера! Это забавно, очень забавно!
Изборский. Можно ли не восхищаться сценой между Пронским и графиней Лелевой?[13]
Граф. Это правда, слушая ее, я зевал от восхищения.
Княгиня. Еще! Нет, граф, мне жаль уж бедного сочинителя! Зевать от восхищения — можно ли быть таким насмешником. Надобно сказать правду, попадись только вам на язычок...
Граф. Вы шутите, княгиня, — будто я так зол! Поверьте, что я...
Графиня (играя). Бет, сударь, бет, — прошу записать.
Граф. Что я гораздо милостивее многих говорю об этой пьесе — послушали бы вы моих знакомых.
Изборский. Я не понимаю, отчего вздумалось тебе и твоим приятелям укладывать нас спать, когда вся публика отдает должную справедливость этой пьесе.
