Ромен Роллан - Робеспьер
Симон Дюпле. Кто эти трусы? Кто уклонился?
Голоса секционеров. Западные секции отсутствуют поголовно.
Симон Дюпле. Ну еще бы! Подлые буржуа! Толстосумы, тюфяки проклятые... Ничего, завтра они за это поплатятся.
Голоса секционеров. Недостает секции Ом-Арме из квартала Марэ.
Симон Дюпле. Это секция Тальена, проклятого разбойника.
Голоса секционеров. Мы решили ударить в набат в соборе Парижской Богоматери, а секция Ситэ не позволила.
Симон Дюпле. Нечего было спрашивать у них разрешения!
Голоса секционеров. Хуже того: не явились секции Мэзон Коммюн, Гравилье и Арсис.
Симон Дюпле. Измена! Как? Рабочие с улицы Сен-Мартен и набережной Пелетье, бешеные, которые по сигналу тревоги всегда первыми шли навстречу опасности, неужто они струсили, забились в свои норы?
Голоса секционеров. С тех пор, как у них отняли Жака Ру и Папашу Дюшена, они затаили обиду на Робеспьера.
Симон Дюпле. Дурацкие обиды! Сами себя губят... Ну, ладно, обойдемся без них. За нас народ, сердце Парижа, предместья Антуан и Марсо.
Голоса секционеров. Не больно-то ручайся! Оба предместья ненадежны. Если Санкюлоты и пойдут за нами, то секции Монтрейль, Попенкур, Финистер и Гоблен с места не двинутся.
Симон Дюпле. Да они рехнулись! Не понимают они, что ли, что этой ночью решается их судьба, судьба всего народа!
Командир одной из секций. Послушай, Симон, мы уж и сами не поймем...
Симон Дюпле. Как? Чего не поймете?
Командир. Все запуталось, такая неразбериха! Одни стоят за то, те за другое... А при чем тут народ, еще неизвестно!
Симон Дюпле. Вспомните, что в течение всех пяти лет Революции всюду, где был Робеспьер, он защищал дело народа! Разве не ясно?
Командир. Так-то оно так... да ведь и другие стояли за нас. А где они? Две трети посланы на гильотину. А те, что остались, уничтожают друг друга. В такой свалке не разберешь, за кем идти.
Симон Дюпле. Как вы можете хоть минуту колебаться между продажным Конвентом и нашим Неподкупным? Это вы-то, секция Кенз-Вен, старая гвардия!
Голоса секционеров Кенз-Вен. Наше решение твердо. И сейчас не поддадимся!
— Никого и ничего мы не признаем, кроме Республики, единой и нерушимой!
Симон Дюпле. Это похвально. Но настал час выбора. Или Коммуна, или Конвент!
Голоса секционеров. И Коммуна и Конвент. Не желаем Коммуны без Конвента.
Симон Дюпле. Стало быть, вы уперлись, точно осел меж двух охапок сена, — ни туда ни сюда! Таким «твердым решениям» грош цена!
Командир одной из секций (вполголоса). Оставь их в покое! Если ты принудишь их выступить, еще неизвестно, на чью сторону они переметнутся. Враги давно мутили народ в предместьях. Пускай уж лучше соблюдают нейтралитет.
Симон Дюпле. Тогда пойдем одни! Решает дело не количество, а быстрота и стремительность. Надо ударить сразу и крепко. Вперед! На Конвент!
В ту минуту, когда секция Симона и две-три верные ему секции собираются выступить, на площадь с грохотом въезжают канониры Кофиналя, во главе их, верхом на лошади, пьяный Анрио.
Канониры (секционерам, которые маршируют к набережной). Вы куда?
Симон Дюпле. На Конвент!
Канониры. Опоздали! Мы только что оттуда. Сорвалось!
Симон Дюпле. А кто виноват?
Кофиналь. Вот этот пьяница! (В бешенстве указывает на багрового и смущенного Анрио, который едва держится в седле.) Его связали, как овцу, и заперли в Комитете общественной безопасности. Мы вышибли дверь и освободили его. И зря. Уж пусть бы там подыхал! С утра нализался. Когда мы ворвались туда, изменники растерялись, — можно было захватить всю шайку в самой берлоге. А этот пьянчуга вдруг приказал отступить к Ратуше!
Анрио (хныча, еле ворочает языком). Зря ты, Кофиналь, меня попрекаешь... Слушай... Я все объясню.
Кофиналь. Нечего тут объяснять. Ты просто трус!
Анрио. Да пойми ты, черт эдакий, говорят тебе, я получил приказ вернуться сюда и защищать Коммуну.
Кофиналь. Но раньше, балбес, надо было разгромить Конвент! Ты мог захватить их голыми руками. Они там голову потеряли. Всех бы разом и уволокли.
Анрио. Верно, верно, Кофиналь, ты прав... Ну что ж, повернем обратно!
Кофиналь. Станут они тебя дожидаться! Наверное, давно уж спохватились. Вызвали на помощь своих «молодых патриотов» из лагеря Саблон. Теперь к Тюильри не прорваться.
Анрио. Что же я наделал? Я и сам не понимаю!
Кофиналь. Дурья голова! У тебя мозги набекрень. Ты и в седле-то еле держишься.
Анрио. Врешь, я крепко держусь... (Шатаясь в седле.) Это моя кляча спотыкается.
Кругом смеются.
Кто там зубы скалит? Сукины дети! Всех в полицию засажу... Командир я вам или нет? (Размахивает саблей и роняет ее на землю. Удрученный, начинает хныкать.) Правда, у меня туман в голове, того гляди с лошади свалюсь... Как скотина, нализался, наклюкался, назюзюкался... Простите меня, товарищи, честь свою потерял... Застрелюсь... (Канонирам.) Ребята, вы же знаете: нет у меня привычки напиваться... Но теперь такая жара, да еще гроза никак не разразится... Подохнуть можно... Вот и не удержался... свихнулся... Не достоин я быть вашим командиром.
Канониры. Ну, ладно, ладно... С кем не бывает! Поди окуни голову в воду. (Стаскивают Анрио с лошади и ведут к водоему.)
Анрио окунает голову в воду. Потом выпрямляется, отряхиваясь, и таращит глаза.
Анрио. Клянусь, с этой минуты буду пить только воду... (Фыркает и плюется.) Бррр! Мерзость какая! Зато пришел в себя. Канониры! Подвезти орудия, держать под прицелом все выходы с площади. Нам поручена оборона Коммуны. Я пойду за распоряжениями.
Кофиналь. А Робеспьер уже прибыл?
Симон Дюпле. Нет. Нет еще. Он отказался принять делегацию, которая просила его покинуть тюрьму. Сейчас послали вторую.
Кофиналь. Что с ним? Какие ему еще нужны просьбы?
Симон Дюпле. Он не хочет нарушать закон. Воображает, будто враги тоже будут соблюдать законы и дадут ему защищаться по всей форме перед трибуналом.
Кофиналь. Как же, дожидайся! Они давно его подстерегали, теперь уж не упустят. Сейчас не до судов ни им, ни нам, — сейчас или мы их истребим, или они нас.
Анрио. Я уже наткнулся на отказ, когда хотел освободить его в Комитете. Нельзя терять времени на споры. Надо просто ворваться в тюрьму и увести его силой.
Симон Дюпле. Силой от Максимилиана ничего не добьешься. Надо, чтобы он решил сам.
Кофиналь. Ничего, он окажется перед свершившимся фактом. Ради него мы поставили на карту свою жизнь. Поздно брать ставку обратно. Теперь он не вправе отречься от нас.
Симон Дюпле. И не отречется. Брат его уже здесь, в Ратуше. А вон идет Леба.
Крики в толпе. Да здравствует Леба!.. И его славная женка!
Симон Дюпле. Молодец! Он сам потребовал ареста, хотя эти разбойники готовы были забыть о нем.
Под приветственные возгласы выходит Леба, обнимая Элизабету. С другой стороны рядом с ним идет Анриетта.
Элизабета. Слышишь, слышишь, как радостно тебя встречают?
Анриетта. И тебя тоже, сестренка.
Элизабета. Спасибо вам, спасибо! (Посылает в толпу воздушные поцелуи. Обернувшись к Леба.) Какое счастье, что ты свободен! Я знала, что злодеи будут посрамлены... Как все нас любят! Все тебя любят!.. Почти так же, как я... Ах, какие молодцы! Освободили тебя из тюрьмы! А как извинялся тюремщик, как уверял в своей преданности! А те грозились разнести тюрьму, не оставить камня на камне... Когда же они узнали, что я твоя жена, а она — сестра, они стали такими ласковыми, приветливыми... «Ах, гражданка, — говорят они, — пускай нас хоть на куски изрубят, но мы не допустим, чтобы тронули нашего Леба, нашего Сен-Жюста, нашего Максимилиана! Мы себе покоя не найдем, покуда не отомстим их подлым врагам!..»
Леба. Они славные ребята, только бестолковые. Уж лучше бы они оставили нас там.
Элизабета. Как? В тюрьме? Неблагодарный! Как тебе не стыдно!
Анриетта. В чем ты винишь своих спасителей?
Леба. Мое положение и положение моих товарищей было лучше, или, вернее, не так безнадежно, пока они не вмешались.
Анриетта. Почему же?
Леба. Пока мы не выходили из рамок закона, врагам было трудно с нами расправиться. Мне ничего не стоило расстроить их козни. Теперь же мы поступили противозаконно, и они не обязаны с нами считаться. Значит, преимущество на их стороне: мы поставили себя вне закона.
