Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
ШАНТЕКЛЕРОВ (испуганно). Прокурор?
ТРУПОЕДОВ. «Прокурор», — отрекомендовался человек в очках и больше не проронил ни слова.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Прокурор! Прокурор!
ТРУПОЕДОВ. Тайно последовав за ним, утверждаю, что данный человек поселился у председателя волисполкома. Доводя все изложенное до вашего сведения, испрашиваю разрешения на дальнейшее расследование.
ШАНТЕКЛЕРОВ (бегая по комнате с расстроенным видом). Действовать и дальше в том же духе! Трупоедов, в этот час, в этот момент на вас глядят века, тысячелетия!
ТРУПОЕДОВ. Я чувствую, и мне страшно.
ШАНТЕКЛЕРОВ. История запишет ваше имя рядом с именем египетских мамелюков!{96}
ТРУПОЕДОВ. Я не заслужил такого счастья.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Умрите за наши идеи!
ТРУПОЕДОВ. Смерть или победа!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Трупоедов, день и ночь не спускайте глаз с окон исполкомовского дома! Лезьте в окно, в трубу! Проломайте пол, стену, но завтра к вечеру сообщите мне все, что услышите. Этого требует борьба труда с капиталом! Ступайте!
ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Стойте, стойте! А впрочем, идите! Стойте! Ни звука регенту про окно! Поняли?
ТРУПОЕДОВ. Понял!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Не только регенту, но и другим! Да вы меня понимаете?
ТРУПОЕДОВ. Понимаю.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ступайте!
ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!
Уходит.
ШАНТЕКЛЕРОВ (несколько раз пробегает по комнате). Фу, рубаха стала мокрая от пота! Прокурор! Трибунал! Ну, хорошо еще Бутырки, а если высшая мера… Брр!! Какие мысли в голову лезут! Что же делать? Бежать? Потерять столько червонцев? А что, если это был не прокурор, а какой-нибудь шутник, забравшийся в трактир! Трупоедов, положительно, сумасшедший человек! Он себя действительно воображает начальником мифического че-ка!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (входя в комнату с высоко поднятой головой). Коленька, я на минутку!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что вам, тетушка, нужно?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Прости меня, но я должна быть суровой. Я не затем прожила старой девой пятьдесят два года, чтобы в моем доме… язык не поворачивается сказать… Вот следы преступления!
МАРИЯ ПАВЛОВНА с брезгливой миной несет роговую шпильку и кладет ее на стол перед удивленными взорами Шантеклерова.
Затем поворачивается и так же важно выходит.
ШАНТЕКЛЕРОВ (в бешенстве хватает шпильку и бросает на пол). Точно сговорились оба! О, проклятая трущоба! Где даже великое таинство любви опошляется нескромными взорами Трупоедовых и назиданием полусумасшедших тетушек! Нет, нужно бежать! В Москву! В Москву!
Занавес.
Действие четвертое
Декорация второго действия. Звуки оркестра, рукоплескания, крики. Через комнату часто пробегают танцующие.
ОТЕЦ ГАВРИИЛ под руку с БОЦ-БОЦЯНСКИМ.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Оно конечно, осетрина рыба благородная, наша, дворянская, но подай ее без хрена, без подливы, а главное, без водочки, по-пролетарски, и вся ее рыбья важность ни к чему!
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. А по-моему, Эмпидокл Казимирович, ежели есть перцовочка, наливочка из вишенок или других ягодок, то и бог с ней, с осетринкой! Теперь революция, можно закусить и селедочкой, а то лучком!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не согласен… Нет, нет, нет!..
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. После лучка жжет внутри! Выпьешь еще одну, другую и чувствуешь, как это по всему телу благодать разливается, и так на душе делается легко-легко, точно тебя невидимые крылья на воздух поднимают.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Отец Гавриил, для того разве мы и революцию делали, подумайте: страдания, кровь, — чтобы лучком водочку закусывать? Вы отстали от жизни! Да, впрочем, вы кле-ри-кал! Зачем, отче, красный бант на рясу нацепили?
ОТЕЦ ГАВРИИЛ (возмущенно). Эмпидокл Казимирович! Не ожидал от вас… Да, я больше соц… соц… соц…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не спорьте… С первого же слова видно, кто чем дышит. (Увидя Гробожилова, изрядно пьяного.) Карпий Силистрович, Карпий Силистрович, разрешите конфликт власти с церковью.
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Кто это власть? Уж не вы ли?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Да! Если не сейчас, то буду скоро! Мне (подчеркивая) сам сказал: «Боц-Боцянский, приеду в Москву, сейчас же выпишу вас! Вы назначаетесь прокурором. Красным прокурором!» Я даже налог оплатил на прокурора, три червонца!
ГРОБОЖИЛОВ. Три червонца!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Три! И мне не жаль! Мне только власть в руки взять, и верну я их с прибавочкой, с процентиком!
ГРОБОЖИЛОВ. А мне — мне ничего не нужно! Я горд, что в Москве, подумайте! — в Москве — живет и дышит мой лучший друг, в самом Кремле, слышите ли вы, друг — Николай Михайлович Шантеклеров! Для меня нет большего счастья, как прийти в любой дом и сказать: «Мы с Николаем Михайловичем друзья, и я внес налог… за службу… за дружбу…» Червонец! Он как друг не взял бы — декрет, ничего не поделаешь!
Крики усиливаются. Музыка играет туш.
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Чада! Обносят! Поспешим яко алчущие и жаждущие!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Товарищи, идемте. Необходимо быть у него на глазах. Пусть знает, какие мы революционеры!
ГРОБОЖИЛОВ. Пойдемте, иначе мой друг Шантеклеров обидится.
Поспешно уходят. В комнату вбегают ВИКТОР и БЫСТРОВ.
ВИКТОР. Ну и типы! Кто бы мог подумать, что в Республике, в период величайшей революции, сохранились люди, мимо которых совершенно незамеченным промчался социальный вихрь!
БЫСТРОВ. Я не удивлен! Ах, как много их по необъятному Союзу великих республик, за курганами, степями, среди болот и лесов, прячущихся от жизни, живущих прошлым, без надежды в будущем…
ВИКТОР (указывая в открытую дверь). Ты взгляни: фраки, визитки, воротнички и резкий запах нафталина и камфары. Ха… ха… ха!.. Они, как их деды, прадеды, отцы, надевают фраки, жеманно кланяются и живут мечтами о прошлом.
БЫСТРОВ. А банты?.. Красные, пунцовые… (Иронически.) Куда мы попали? Собрание? Доклад? Хотя и отдают дань времени. Ты заметил, у всех на груди красные банты!..
ВИКТОР. Нет, ты полюбуйся этой парочкой: Боц-Боцянский, матерый зубр с красной розеткой поверх Владимирской ленточки{97}, и батя, отец Гавриил… Ха… ха… ха!.. Оба танцуют… Свобода!.. Ха… ха… ха!..
БЫСТРОВ. Их можно принять за сочувствующих! Ха-ха-ха!
ВИКТОР. Или кандидатов в партию! Ха… ха… ха!..
БЫСТРОВ. Виктор, ты обратил внимание, как побледнел Шантеклеров при нашей встрече?
ВИКТОР. Я глаз не спускал с его лица, когда, представляя тебя, подчеркнуто сказал: «Прокуроров!»
БЫСТРОВ. Его улыбка, его радостные взоры и сейчас перед моими глазами. Его заплетающийся, захлебывающийся голос, произносящий: «Так, значит, вы не прокурор, а Прокуроров — ваша фамилия?» — звучал с неподдельным удивлением.
ВИКТОР. Чувствует зверь, что за ним следят! Чтоб задержать его на несколько дней, мне вчера пришлось с визитом пойти и убеждать остаться!.. Хотя бы не опоздали наши!.. Миша, ты меня прости, я сегодня утром, во время твоего отсутствия, взял бланк с печатью трибунала и разослал по трактирам приказ — никому не давать лошадей до завтрашнего дня.
БЫСТРОВ. Я об этом думал, возвращаясь после допроса из монастыря.
ВИКТОР. Какое впечатление произвели твои разоблачения?
БЫСТРОВ. Вначале монахи не поверили, потом пришли в ярость… В интересах следствия я упросил отца Никандра прийти на свадьбу и принести деньги.
ВИКТОР. Представляю себе гнев отцов, их проклятия… Кто-то идет сюда, смотри!
Через комнату озабоченно пробегает ЗАПЕКАНКИН.
БЫСТРОВ. Это он?
ВИКТОР. Секретарь Шантеклерова.
БЫСТРОВ. Я вчера встретил его в трактире. Он держал копию, по-видимому, твоей второй телеграммы, которую я не застал в городе из-за моего приезда сюда.
ВИКТОР. Как же она могла попасть к нему?
БЫСТРОВ. Не знаю. Будучи пьян, он излил мне свою наболевшую душу! Плакал вот в этот самый жилет и рассказывал прошлую жизнь не только свою, но и Шантеклерова. Одна уголовная хроника!
ВИКТОР. Он возвращается с Шантеклеровым. Не хочется с ними встречаться… Уйдем отсюда!..
