Леонид Филатов - Свобода или смерть: трагикомическая фантазия (сборник)

В наш трудный, но все-таки праведный век,
Отмеченный потом и кровью,
Не хлебом единым ты жив, человек, —
Ты жив, человек, и любовью.

Не злись, что пришла — оттеснила дела,
Не злись, что пришла — не спросила,
Скажи ей спасибо за то, что пришла,
Скажи ей за это спасибо!..

Когда удается одерживать верх
Тебе над бедою любою, —
Не волей единой ты жив, человек, —
Ты жив, человек, и любовью.

Не хнычь, что была, мол, строптива и зла,
Не хнычь, что была, мол, спесива,
Скажи ей спасибо за то, что была,
Скажи ей за это спасибо!..

Мир, кажется, зачитан и залистан —
А все же молод, молод все равно!
Еще не раз любой из древних истин
В грядущем стать открытьем суждено.

И смотришь с удивленьем кроманьонца,
И видишь, пораженный новизной,
Какое-то совсем иное солнце,
Иное небо, шар земной…

О радость первозданных откровений!
О сложность настоящей простоты!
Мы топим их в пучине чьих-то мнений,
Сомнений и житейской суеты.

Они даются горько и непросто,
Который век завидовать веля
Безвестному Колумбову матросу,
Что первым хрипло выкрикнул: «Земля!»

Как в стене замуровали-заклевали.
А забвение — надежная стена.
Не оставили для тайны заклинаний,
По которым открывается она…

Все пустое — зренье, слух и осязанье, —
Нужно знать свое волшебное «сезам».
И в надежно замурованном Сезанне,
Скрипнув, медленно откроется Сезанн.

Все справедливо. Никаких обид.
Зовут к обеду. И в крови коленка.
А всякий невоюющий — убит,
И что еще противнее — калека.

Но в праведности дела убежденный,
Мальчишка хочет честного конца,
И словно два некормленных птенца,
Пищат его мозоли из ладоней.

Он моет руки. Он глотает суп.
Глядит на мир бесхитростней агитки.
А там, внутри, — вовсю вершится суд,
Где судьями встают его обидки.

…А нынче судишь проигрыш незло,
Пытаясь быть раздумчивым и веским:
Ну что же, говоришь, — не повезло,
А драться в общем незачем и не с кем.

Ты ждал врага? И вот оно сбылось!
Теперь ни в коем случае не драпай,
Припоминай свою былую злость,
Дерись сегодня — той, ребячьей дракой.

Пусть детство проступает сквозь туман,
Подчеркивая трудность испытанья,
И давний незаслуженный тумак
Становится моментом воспитанья!

А я, представьте, не верю в эту ночь.
Огни мерцают фарами,
В купе бренчат гитарами,
А Ленка курит в тамбуре
И смотрит в ночь, в такую ночь —
Что поскорей бы утро,
Иначе поздно чем-нибудь помочь.

Припев:
Солнцу пожалуйся,
Ветру пожалуйся,
Шпалы за поездом Пересчитай.
Только, пожалуйста,
Только, пожалуйста,
Ленка, прошу тебя,
Не уезжай!

Такой уж странный Ленка человек —
Стоит и молча кается,
И не реветь пытается,
И проклинает аиста,
Что в этот мир меня принес,
Ужасно глупый аист,
Ему бы залететь не в этот век.

Припев.

Ты видишь, вон горит моя звезда.
Ты спишь — дождями светлыми,
Полынью перед вербами,
Морями или ветрами, —
А там — в огнях Караганда,
И пахнет чем-то горьким,
Чем пахнут все чужие города.

Припев.

А чем нехороша Караганда?
Колючими ответами,
Сырыми сигаретами,
Вокзальными буфетами,
Как конвоиры — продавцы,
Прилавки, как лафеты,
А ты кусаешь губы — не беда.

Припев.

Вон парочка, московская точь-в-точь.
Сейчас они расстанутся —
И что тогда останется?
Дожди и эта станция,
И эта ночь, такая ночь —
Что поскорей бы утро,
Иначе поздно чем-нибудь помочь…

Когда в преддверьи чуда мирового
Уже вздохнуть и кашлянуть грешно —
Тогда бесплотный стебель микрофона
Вдруг обретает плоть Жюльетт Греко.

Спешите, члены клубов и правительств:
Здесь за комедиантские гроши
Распродают — девчонка и провидец —
Рентгеновские карточки души.

Число людских печалей убывает, —
Поет Жюльетт, — но верно, что всегда
У каждого счастливчика бывает
Одна непроходящая беда.

Как горожане, грезя сельским раем,
Бегут в леса, в коттеджи и к воде,
Так мы из наших счастий удираем
К своей одной-единственной беде.

Как к таинству большого очищенья,
Скрываясь от знакомых и родных,
Мы прибегаем к краешку ущелья,
Где давеча звенел еще родник…

И вдруг — следы недавнего кощунства:
Здесь кто-то, разбитной и молодой,
Уже посмел беды моей коснуться
И объявил ее — своей бедой.

Тот вор — он был слепым и беспощадным…
А может быть, по-своему он прав?
Но странно, что счастливчик стал несчастным,
Последнее несчастье потеряв…

Жизнь у акробата
трудновата,
На трико заплата —
вся зарплата,
Каждый день на брата —
стершийся пятак.
И грохочут будни,
будто бубны,
На афишной будке —
в метр буквы,
Пощедрее будьте —
выньте кошельки.

Соленый пот — не для господ.
Моя галерка в ладоши бьет.

В волосах сединки,
как дождинки, —
Люди, посидите,
подождите!
Люди, подождите —
что-то тут не так…
Жил актер на свете —
в смерть не верьте!
Бросьте по монете,
не жалейте!
Старики и дети,
выйдите за дверь.

Соленый пот — не для господ.
Моя галерка в ладоши бьет.

Не грустите, братцы, —
надо драться!
За работу, братцы,
надо браться.
Выпьем на поминках
доброго вина.

…Сеньоры и сеньориты!
Только одно представление!
Заходите, сеньорита, прошу вас…

И грохочут будни,
будто бубны,
На афишной будке —
в метр буквы —
Пощедрее будьте —
выньте кошельки.

Соленый пот — не для господ.
Моя галерка в ладоши бьет.

Окна в белый снег одеты,
Словно в белые манжеты,
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.

Мерзли розы в целлофане,
Мы друг друга целовали,
И мурлыкал кот тепло и сонно
Свадебные марши Мендельсона.

Где-то полные бокалы
Звонко сходятся в вокалы,
А земля пьяным-пьяна, ах ей сейчас поспать бы,
Словно гостье с чьей-то поздней свадьбы.

Окна в белый снег одеты,
Словно в белые манжеты,
И дома торжественны, прямы и величавы,
Как родня невесты при венчаньи.

Будто синяя лошадь —
Ночь уносится прочь.
Я иду через площадь —
Как идут через ночь.

В несчастливые миги
Ухожу от тоски.
Как неслышные крики —
Жмут вдогонку такси.

Мне бывало и хуже.
Зарубил на носу,
Что стучать в ваши души —
Что аукать в лесу.

Я смешон и галантен —
Но ни звука в ответ.
Я в какой из Галактик,
На какой из планет?

Кабачок на Дзержинке —
Чистота и уют.
То ли спорят о жизни,
То ли попросту пьют…

Незнакомые лица
И чужие слова…
«С добрым утром, моя столица,
Золотая моя Москва!»