Александр Островский - Том 5. Пьесы 1867-1870
Глумов. Это главная мысль вашего превосходительства, что все реформы вообще вредны.
Крутицкий. Да, коренные, решительные; но если неважное что-нибудь изменить, улучшить, я против этого ничего не говорю.
Глумов. В таком случае это будут не реформы, а поправки, починки.
Крутицкий (ударяя себя карандашом по лбу). Да, так, правда! Умно, умно! У вас есть тут, молодой человек, есть. Очень рад; старайтесь!
Глумов. Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.
Крутицкий (надевая очки). Пойдем далее! Любопытствую знать, как вы начинаете экспликацию моей главной цели. «Артикул 1-й. Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даем простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное; такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободомыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит». Складно, толково.
Глумов. И совершенно справедливо.
Крутицкий (читает). «2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов». Ясно изложено. Надеюсь, будет понятно для всякого; так сказать, популярно.
Глумов. Мудрено излагать софизмы, а неопровержимые истины…
Крутицкий. Вы думаете, что это неопровержимые истины?
Глумов. Совершенно убежден, ваше превосходительство.
Крутицкий (оглядывается). Что это они другого стула не ставят?
Глумов. Ничего-с, я и постою, ваше превосходительство.
Крутицкий. Конечно, нельзя всякому дозволить: другой, пожалуй, рассядется… магазинщик со счетом, или портной приедет…
Глумов. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Я должен буду просить извинения у вашего превосходительства.
Крутицкий. Что такое, мой любезный, что такое?
Глумов. В вашем трактате некоторые слова и выражения оставлены мной без всякого изменения.
Крутицкий. Почему?
Глумов. Слаб современный язык для выражения всей грациозности ваших мыслей.
Крутицкий. Например?
Глумов. В двадцать пятом артикуле, о положении мелких чиновников в присутственных местах…
Крутицкий. Ну?
Глумов. Вашим превосходительством весьма сильно выражена прекрасная мысль о том, что не следует увеличивать содержание чиновникам и вообще улучшать их положение, что, напротив, надобно значительное увеличение жалованья председателям и членам.
Крутицкий. Не помню. (Перелистывает тетрадь.)
Глумов. Я, ваше превосходительство, помню наизусть, да не только этот параграф, а весь трактат.
Крутицкий. Верю, но удивляюсь. Для чего?
Глумов. У меня ведь целая жизнь впереди; нужно запасаться мудростию; не часто может представиться такой случай; а если представится, так надо им пользоваться. Не из журналов же учиться уму-разуму.
Крутицкий. Еще бы!
Глумов. Молодому человеку и свихнуться не трудно.
Крутицкий. Похвально, похвально. Приятно видеть такой образ мыслей в молодом человеке. Что там ни толкуй, а благонамеренность хорошее дело.
Глумов. Первое, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ну, так что ж у меня там, в двадцать пятом артикуле?
Глумов. Артикул двадцать пятый. «Увеличение окладов в присутственных местах, если почему-либо таковое потребуется, должно быть производимо с крайней осмотрительностию, и то только председателям и членам присутствия, а отнюдь не младшим чиновникам. Увеличение окладов старшим может быть произведено на тот конец, дабы сии наружным блеском поддерживали величие власти, которое должно быть ей присуще. Подчиненный же сытый и довольный получает несвойственные его положению осанистость и самоуважение, тогда как, для успешного и стройного течения дел, подчиненный должен быть робок и постоянно трепетен».
Крутицкий. Да, так, верно, верно!
Глумов. Вот слово: «трепетен», ваше превосходительство, меня очаровало совершенно.
Крутицкий (погрузившись в чтение, изредка взглядывает на Глумова. Как бы мельком). Коли куришь, так кури. Спички на камине.
Глумов. Я не курю, ваше превосходительство. А впрочем, как прикажете?
Крутицкий. Вот еще! Мне-то какое дело! Дядя не видал твоей работы?
Глумов. Как можно! Как же бы я осмелился!
Крутицкий. Ну, то-то же. Он только говорит, что умен, а ведь он болван совершенный.
Глумов. Не смею спорить с вашим превосходительством.
Крутицкий. Он только других учит, а сам попробуй написать, вот мы и увидим. А жена тоже ведь дура замечательная.
Глумов. Не заступлюсь и за нее.
Крутицкий. Как ты с ними уживаешься, не понимаю.
Глумов. Нужда, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ты служишь?
Глумов. Поступаю. По протекции тетушки Иван Иваныч Городулин обещал достать место.
Крутицкий. Вот еще нашли человека. Определит он тебя. Ты ищи прочного места; а эти все городулинские-то места скоро опять закроются, вот увидишь. Он у нас считается человеком опасным. Ты это заметь.
Глумов. Я не по новым учреждениям…
Крутицкий. Да, да. А уж я думал… Ну, что ж, поступай. Без службы болтаться хуже. Потом, если хочешь, я тебе могу письма дать в Петербург — перейдешь; там служить виднее. У тебя прошедшее-то хорошо, чисто совершенно? Тебя можно рекомендовать?
Глумов. Я ленив был учиться, ваше превосходительство.
Крутицкий. Ну, что ж, это не важно. Очень-то заучишься, так оно, пожалуй, и хуже. Нет ли чего важнее?
Глумов. Мне совестно признаться перед вашим превосходительством.
Крутицкий (с серьезным видом). Что такое? Уж ты лучше говори прямо.
Глумов. В молодости грешки, увлечения…
Крутицкий. Говори, не бойся.
Глумов. В студенческой жизни, ваше превосходительство… только я больше старых обычаев придерживался.
Крутицкий. Каких старых обычаев? Что ты, раскольник, что ли?
Глумов. То есть не так вел себя, как нынешние студенты.
Крутицкий. А как же?
Глумов. Покучивал, ваше превосходительство; случались кой-какие истории не в указные часы, небольшие стычки с полицией.
Крутицкий. И только?
Глумов. Больше ничего, ваше превосходительство. Сохрани меня Бог! сохрани Бог!
Крутицкий. Что ж, это даже очень хорошо. Так и должно быть. В молодых летах надо пить, кутить. Чего тут стыдиться? Ведь ты не барышня. Ну, так, значит, я на твой счет совершенно покоен. Я не люблю оставаться неблагодарным. Ты мне с первого раза понравился, я уж за тебя замолвил в одном доме словечко.
Глумов. Мне сказывала Софья Игнатьевна. Я не нахожу слов благодарить ваше превосходительство.
Крутицкий. Ты присватался, что ли? Тут ведь куш очень порядочный.
Глумов. Я на деньги глуп, ваше превосходительство; девушка очень хороша.
Крутицкий. Ну, не умею тебе сказать. Они, брат, все одинаковы; вот тетка, знаю, что ханжа.
Глумов. Любовь нынче не признают, ваше превосходительство: я знаю по себе, какое это великое чувство.
Крутицкий. Пожалуй, не признавай, никому от того ни тепло, ни холодно; а как заберет, так скажешься. Со мной было в Бессарабии, лет сорок тому назад: я было умер от любви. Что ты смотришь на меня?
Глумов. Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство!
Крутицкий. Горячка сделалась. Вот ты и не признавай. Ну, что ж, давай Бог, давай тебе Бог! Я очень рад. Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны. Ты ведь будешь из наших? Нам теперь поддержка нужна, а то молокососы одолевать начали. Но, однако, мой милый, сколько же я тебе должен за твой труд?
Глумов. Не обижайте, ваше превосходительство!
Крутицкий. Ты меня не обижай!
Глумов. Если уж хотите вознаградить меня, так осчастливьте, ваше превосходительство!
Крутицкий. Что такое? В чем дело?
