Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек
Энн (задумчиво). Пожалуй, тут не будет ничего дурного, Джек. Вы мой опекун; вы заменяете мне отца по его собственной воле. Никто нас не осудит, если мы вместе отправимся путешествовать. Чудесно! Большое спасибо, Джек! Я еду.
Тэннер (потрясенный). Вы едете?!!
Энн. Конечно.
Тэннер. Но… (Осекся, растерявшись; потом продолжает в беспомощной попытке протестовать.) Послушайте, Энн, если тут нет ничего дурного, это же теряет всякий смысл!
Энн. Какой вы чудак! Можно подумать, что вы хотите меня скомпрометировать.
Тэннер. Да, хочу. В этом весь смысл моего предложения.
Энн. Вы говорите совершенный вздор и сами это знаете. Вы никогда не сделаете ничего мне во вред.
Тэннер. Что ж, если не хотите быть скомпрометированной, оставайтесь дома.
Энн (скромно и серьезно). Нет, раз вы этого хотите, Джек, я поеду. Вы мой опекун; и, мне кажется, нам нужно почаще видеться и получше узнать друг друга. (С признательностью.) Так мило, так заботливо с вашей стороны, Джек, что вы предложили мне эту замечательную прогулку, особенно после того, что я говорила насчет Роды. Право же, вы очень хороший, гораздо лучше, чем вы сами думаете. Когда мы выезжаем?
Тэннер. Но…
Разговор прерывается появлением миссис Уайтфилд. Рядом с ней идет американский гость; сзади следуют Рэмсден и Октавиус. Гектор Мэлоун — американец из восточных штатов, но он нисколько не стыдится своей национальности. Этим он снискал себе благосклонность английского светского общества, где на него смотрят, как на молодого человека, у которого хватает мужества сознаваться в явно невыгодном для него обстоятельстве, не пытаясь скрыть его или смягчить. Все решили, что он не должен страдать за то, в чем он явно не виноват, и считают своим долгом быть с ним особенно любезными. Его рыцарское обращение с женщинами и высокоразвитое нравственное чувство — черты необычные и необъяснимые — вызывают в них легкую досаду; и хотя, попривыкнув, они стали находить забавным его непринужденный юмор (который на первых порах немало их озадачивал), им все же пришлось дать ему понять, что не следует рассказывать в обществе анекдоты, если только они не носят характера личной сплетни, а также, что красноречие принадлежит к разряду достоинств, уместных на более низкой ступени цивилизации, чем та, с которой он теперь соприкоснулся. В этом Гектор пока не совсем убежден: он все еще находит, что англичане склонны ставить себе в заслугу нелепые предрассудки и выдавать различные свои природные несовершенства за признаки хорошего воспитания. Английский характер, на его взгляд, страдает отсутствием облагораживающего пафоса (который он называет высокими чувствами), английские нравы свидетельствуют о недостатке уважения к женщине, английская речь допускает вольности, которые порой переходят в непозволительную грубость выражений, а светское времяпровождение не мешало бы оживить играми, рассказами или иными развлечениями. И он отнюдь не склонен перенимать чужие слабости после того, как столько трудов положил на овладение высотами изысканной культуры, прежде чем отправиться за океан. Ему пришлось убедиться, что англичане либо совершенно равнодушны к этой культуре — как и ко всякой культуре вообще, — либо вежливо обходят ее. По сути же дела культура Гектора представляет не что иное, как некий экстракт из нашего литературного экспорта примерно тридцатилетней давности, который он теперь реимпортировал к нам и готов при первом удобном случае распаковать и обрушить на голову английской литературы, науки и искусства. Смятение, в которое подобные атаки повергают англичан, поддерживает его уверенность в том, что он помогает культурному воспитанию этой отсталой нации. Застав несколько человек за мирной беседой об Анатоле Франсе и Ницше, он сокрушает их Мэтью Арнольдом[134], «Автократом за обеденным столом» и даже Маколеем; и будучи глубоко религиозным в душе, он при споре о моральных проблемах сначала своей шумливой нечестивостью заставляет опрометчивого собеседника отказаться от аргументов популярного богословия, а потом ошарашивает его неожиданным вопросом: не ясно ли, что именно эти жизненные идеалы имел в виду всемогущий творец, создавая честных мужчин и целомудренных женщин? Оттого, что подкупающая свежесть натуры сочетается в нем с невообразимой ветхостью культурного багажа, очень трудно решить: стоит ли с ним знаться, — общество его, без всякого сомнения, приятно, но в разговоре с ним ничего нового не почерпнешь, тем более что ко всему прочему он еще презирает политику и тщательно избегает коммерческих тем — сферы, где он, вероятно, значительно более сведущ, чем его друзья из английских капиталистических кругов. Лучше всего он уживается с романтически настроенными христианами секты амористов: отсюда его дружба с Октавиусом. Что касается наружности Гектора, то это статный молодой человек лет двадцати четырех, с короткой, элегантно подстриженной черной бородкой, большими ясными глазами и живым выражением лица. Одет он с точки зрения моды безукоризненно. Гуляя по парку с миссис Уайтфилд, он усердно занимает ее разговорами, которые требуют непосильного напряжения ее хрупкого ума. Англичанин оставил бы ее в покое, примирившись со скукой, как с общим для них обоих уделом, а она, бедняжка, охотно согласилась бы поскучать, если уж нельзя разговаривать о вещах, которые ее интересуют. Рэмсден останавливается, заинтересовавшись автомобилем. Октавиус подходит к Гектору.
Энн (радостно бросаясь к матери). Ах, мама, мама, подумайте! Джек берет меня с собой на машине в Ниццу. Ну разве это не замечательно? Я самая счастливая девушка в Лондоне!
Тэннер (в отчаянии). Миссис Уайтфилд против. Она безусловно против. Ведь правда, Рэмсден?
Рэмсден. Я бы считал это вполне естественным с ее стороны.
Энн. Вы не против этой поездки, мама?
Миссис Уайтфилд. Я? Против? А почему? Я уверена, что тебе полезно будет проехаться, Энн. (Семенит к Тэннеру.) Я только хотела вас попросить, чтоб вы иногда брали с собой Роду: она слишком много сидит дома; но это можно и потом, когда вы вернетесь.
Тэннер. Из одной бездны коварства в другую!
Энн (торопясь отвлечь внимание от его вспышки). Ах, я совсем забыла! Вы ведь еще не знакомы с мистером Мэлоуном. Мистер Гектор Мэлоун — мистер Тэннер, мой опекун.
Гектор. Очень приятно, мистер Тэннер. Если позволите, я предложил бы увеличить число участников прогулки в Ниццу.
Энн. Конечно, конечно, мы все поедем. Решено, не так ли?
Гектор. Я тоже скромный обладатель автомобиля. Если мисс Робинсон захочет оказать мне честь, моя машина к ее услугам.
Октавиус. Вайолет!
Общее смущение.
Энн (негромко). Идемте, мама. Пусть они тут обо всем сговорятся. Мне нужно уложить вещи.
Миссис Уайтфилд явно сбита с толку; но Энн благоразумно увлекает ее к дому, и обе скрываются за поворотом аллеи.
Гектор. Надеюсь, с моей стороны не будет слишком смело рассчитывать на согласие мисс Робинсон?
Замешательство усиливается.
Октавиус. К сожалению, Вайолет, очевидно, придется остаться дома. Есть обстоятельства, в силу которых участие в такой поездке для нее невозможно.
Гектор (которому это кажется забавным и ничуть не убедительным). Слишком по-американски, да? Нужно, чтобы молодую леди кто-нибудь сопровождал?
Октавиус. Нет, не то, Мэлоун… то есть не совсем то…
Гектор. Вот как? А можно узнать, какие еще есть возражения?
Тэннер (нетерпеливо). Да скажите вы ему, и дело с концом. Все равно нам не удастся держать это в секрете. В тайне можно сохранить только то, что известно всем. Мистер Мэлоун, если вы поедете в Ниццу с Вайолет — вы поедете с чужой женой. Она замужем.
Гектор (ошеломленный). Вы шутите!
Тэннер. Я совершенно серьезен. Но это — между нами.
Рэмсден (с многозначительным видом, чтобы Гектор не заподозрил мезальянса). Ее брак покуда сохраняется в тайне, она желает, чтобы до поры до времени о нем не говорили.
Гектор. Желание дамы — для меня закон. Позволено ли будет узнать имя ее супруга — на случай, если представится возможность переговорить с ним об этой поездке?
Тэннер. Мы его сами не знаем.
Гектор (с подчеркнутой сдержанностью, словно прячась в свою раковину). В таком случае больше не о чем говорить.
Общее смущение достигает апогея.
