Ларс Нурен - Пьесы
ДАВИД. Какое обследование?
ЭЛИН. Тебя посмотрит бортовой врач. Это не страшно.
ДАВИД. Нет! Ты не посмеешь! Я не хочу! Сама иди в моряки! Слышала, что я сказал?
ЭЛИН. Не кричи.
ДАВИД. Почему это?
ЭЛИН. Папу разбудишь.
ДАВИД. Нет, не может быть.
ЭЛИН. Это все для того, чтобы ты не общался с этими… не знаю, как тебе объяснить. Вернер и его друзья на тебя плохо влияют.
ДАВИД. Поэтому ты и решила отправить меня в море вместе со всякими мужиками? Это же бред! Ты понимаешь, что говоришь?
ЭЛИН. Это ради твоей собственной пользы… Так будет лучше для тебя…
ДАВИД. И ты в это веришь?
ЭЛИН. Да.
ДАВИД. Хоть на том спасибо, иначе это было бы совсем отвратительно.
ЭЛИН. Ты повзрослеешь… побудешь среди людей, они многому научат тебя, в жизни это пригодится.
ДАВИД. Нет.
ЭЛИН. А потом, если не понравится, ты сможешь заняться чем-то другим… По-моему, год, проведенный в море, тебе не повредит. Вместо того чтобы болтаться здесь и морочить самому себе голову… Ты ведь ничего не хочешь! Ни учиться, ни помогать по дому. Пора уже остепениться.
ДАВИД. Зато ты у нас остепенилась. По праздникам я стою здесь весь вечер и мою посуду. Разве я не помогаю? Мне просто не хочется ничего делать, когда Георг мне указывает. Ты больше заботишься об официантках, чем обо мне… Из кожи вон лезешь, лишь бы их удержать…
ЭЛИН. …Ты не виноват в том, что стал таким.
ДАВИД. Таким же, как папа? Ты хочешь меня отправить туда же, только ничего не получится, ты меня даже в автобус не запихнешь, придется полицию вызывать! Я никуда не поеду! Никуда!
ЭЛИН. Чего ты от меня хочешь? Я боюсь за тебя. Ложись сегодня пораньше и постарайся заснуть — завтра мы выезжаем семичасовым автобусом.
ДАВИД. Нет, сегодня вечером я буду смотреть финал шестидневного пробега по телику… Я не собираюсь ложиться. Папа мне разрешил, я его спрашивал.
ЭЛИН. Мы должны быть там в восемь, как только они откроются. Ты наденешь чистую рубашку.
ДАВИД. Ненавижу тебя.
Молчание.
Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу.
ЭЛИН. Постарайся успокоиться.
ДАВИД. Ненавижу тебя. И чем спокойнее я становлюсь, тем сильнее я тебя ненавижу.
ЭЛИН. Вот как.
ДАВИД. Почему ты не отвечаешь?
ЭЛИН. Я и так это знаю.
ДАВИД. Что же ты тогда сидишь и пялишься на меня. Ты что, не веришь? Черт, не могу тебя даже видеть.
ЭЛИН. Ну что ж, тут ничего не поделаешь.
ДАВИД. Это точно… Ты не знаешь, на что я способен. Знаешь?
ЭЛИН. Нет. Что я должна знать?
ДАВИД. Заткнись. У тебя ничего не получится! Не смей ко мне прикасаться! Я понял, что надо делать… Лучше не суйся, сука старая… Если ты до меня дотронешься, я здесь все разнесу! Это я тебе нужен. А не ты мне. Ты мне не нужна. Не хочу тебя больше видеть. Ты мне противна. Надеюсь, ты скоро помрешь, и мне не придется больше смотреть на тебя. Похотливая сука, у тебя между ног воняет, как у свиньи! (Закрывается руками.) Не бей меня!
ЭЛИН. Я и не думала тебя бить.
ДАВИД. Только попробуй! Ты что, не веришь, что я дам сдачи? Если будешь совать мне чистую рубашку, я тебя убью! Давай отсюда! Иди, иди! Поваляйся с этим прогнившим подонком, он ведь твой муж… Исчезни, чтоб я тебя больше не видел! Хватит. Уйди… Прошу тебя. Больше ты меня не увидишь. Ясно? Да?
ДАВИД идет следом за ЭЛИН и прислушивается. Дверь закрывается. Он несколько раз бьется о стенку, пока не чувствует боли. Разрывает в клочья свою футболку, бросает в печь сборник Экелёфа, но тотчас спохватывается. Книга наполовину сгорела. Читает ее. Подходит к кассе столовой, берет оттуда стопку купюр и бросает в огонь.
ЗАНАВЕС.
Акт третий (16.45–21.30)Спальня ЭЛИН и МАРТИНА. МАРТИН спит на своей кровати, на нем халат и брюки, он наполовину закрыт одеялом.
ЭЛИН сидит на стуле и курит. На комоде и на стене рядом с ним развешаны фотографии: помолвка ЭЛИН и МАРТИНА, пикник, снимки с друзьями и родственниками, свадьба, фотографии сыновей. Солнечные лучи падают на снимок с маленьким мальчиком это ДАВИД. Лучи задерживаются на этом снимке, становятся ярче.
Голуби.
Внезапно храп прерывается, МАРТИН вздрагивает, словно голуби его разбудили, открывает глаза и обводит взглядом комнату, видит ЭЛИН. Нащупывает сигареты, закуривает и курит некоторое время в тишине. Смотрит в потолок, с сигареты падает пепел и сыплются искры, он стряхивает их лихорадочными движениями. Молча садится в кровати, ищет тапочки; не глядя на ЭЛИН, встает и идет в туалет, возвращается. Садится на кровати.
МАРТИН (наконец поднимает глаза и желчно смотрит на ЭЛИН). Ну что, теперь ты довольна? (Длинная пауза.) Да?
ЭЛИН. Почему я должна быть довольна?
МАРТИН. Ты что, не понимаешь? Нет, нет…
Пауза.
Ты ничего не понимаешь. Ты считаешь, я должен сидеть весь день взаперти, или можно все-таки спуститься на кухню?.. Мне ведь надо позвонить Лене.
ЭЛИН. Зачем это?
МАРТИН. Тебе какая разница?
ЭЛИН. Зачем ты будешь звонить Лене?
МАРТИН. Тебя это не касается.
ЭЛИН. Будешь рассказывать, какая я плохая?
МАРТИН. Она и так знает. Нет, не буду. (Пристально смотрит на нее.) У меня нет никакого желания звонить своим братьям и сестрам и жаловаться на жизнь. Не думаю, что стоит посвящать ее во все наши дрязги. Собственно говоря, поговорить мне решительно не с кем…
ЭЛИН. Ну ты же понимаешь… Ты сам виноват.
МАРТИН. Что, сказать зачем? (Грубо.) Я звоню ей чтобы на коленях выпрашивать деньги, если тебе угодно знать. Я должен выплатить долг, кровь из носа. Иначе нам конец. Тогда уже все нипочем. Понимаешь ты это? (Нагибается, увидев что-то на полу, ковыряет пальцем.) Божья коровка. (Чуть не упав.) Чего ты меня караулишь, тебе что, нечем больше заняться? У тебя ведь всегда столько дел. (Хриплым голосом.) Иди, иди, а то я никогда так не встану. Можешь не беспокоиться. Ты ведь все у меня забрал. Я теперь ничего не стою. Когда корабль начинает тонуть, крысы его покидают, черт побери… Так ведь, кажется говорят? Теперь я вам нужен как рыбе зонтик.
ЭЛИН. О чем ты говоришь?
МАРТИН. О тебе. Ты не видела моих таблеток?
ЭЛИН. В этот раз я тебе почти что поверила.
МАРТИН. Да, я тоже. Что говоришь?
ЭЛИН. Тебе не стыдно?
МАРТИН. Чего?
ЭЛИН. Тебе не стыдно, Мартин?
МАРТИН. Стыдно? Нет, ни капли! Чего мне стыдиться? Нечего! Я пашу девятнадцать часов в сутки. Бегаю и вкалываю с утра до вечера с тех пор, как закончил ходить в детский сад. Какого черта я должен стыдиться? Я всегда жил по совести… Мои связки напряжены, как стальные тросы, они натянуты до предела, они скоро лопнут… Заприте меня! Просто заприте меня, и все будет путем… но стыдиться мне нечего! Это вам должно быть стыдно, потому что из-за вас я не могу быть нормальным человеком… Вам не стыдно?
ЭЛИН. Не кричи.
МАРТИН. Я буду кричать в своем собственном доме столько, сколько захочу! Собачья жизнь. Ты никогда не позволяла мне побыть рядом, работа и нервотрепка — вот и вся моя жизнь… Ничего странного, что я стал таким… безнадежным, если тебе так угодно. Неужели ты не понимаешь, как мне одиноко… нет? Может, мне этим летом снова пойти работать на Травемюндский корабль? Тогда ты сможешь отдохнуть от меня пару месяцев, там хотя бы есть настоящие бабы. Ну что, согласна? Я пойду на эту работу, а ты сможешь спокойно предаваться вязанию и разгадыванию кроссвордов. Может быть, Мона сюда переедет? И будет спать на моей кровати?
ЭЛИН. Ты ведь все равно приходишь домой, причем всегда пьяный.
МАРТИН. Если это и так, то только потому, что тебе все равно, пьяный я или трезвый. Я пил, потому что иначе я бы вообще не добрался до дома! Вы не понимаете, что моя жизнь — это ад!
ЭЛИН. Но лучше-то от этого не становится.
МАРТИН. А вот и нет, черт побери! Тогда я хотя бы забываю о твоей черствости! Ты всегда такая была. С самого первого дня… черствая, холодная, бесчеловечная. Что есть, то есть.
ЭЛИН. Ты пил и до того, как мы поженились.
МАРТИН. Неправда. Не пытайся ничего доказать! Я не алкоголик. Я выпиваю глоток-другой, когда чувствую в этом потребность — не больше.
