Эдвин Гилберт - Камни его родины
Внутреннее напряжение все росло, – что ж, он сам виноват: решил, что в этот день ему непременно повезет (как решила бы, конечно, его мать), а теперь со страхом ожидает разочарования. И тут он вспомнил отца.
Да, его отец, Моррис Блум, был настоящим архитектором людских сердец. Вот бы достичь радостной умиротворенности Морриса! В чем была его сила? Неужели в Мясоторговой компании Блума в Сэгино, Мичиган? Такой благородный человек и такое неблагородное занятие!
А он, Рафф, так легко поддается панике, так часто преувеличивает препятствия, и опасности, и житейские неурядицы. Он искренне стремится узнать, испытать это все, но никак не может отделаться от сознания своей уязвимости. Неужели ему так и не удастся найти место в жизни?
А может, все дело в том, что он – полукровка?
Но разве ему было бы легче, родись он настоящим, стопроцентным ирландцем? Или стопроцентным евреем?
К чертям все это! Стопроцентно цельных и уверенных в себе людей не существует. Оглянись-ка вокруг, посмотри на любого архитектора, оканчивающего курс этим летом. Возьми хотя бы тех, кого ты хорошо знаешь: Эбби Остина и Винса Коула. Оба, как и ты, барахтаются в этой трясине, каждый по-своему; оба, как и ты, не раз падали духом и совсем как ты изобретали способы удерживаться на. поверхности и побеждать свои слабости...
Уэйр-Холл стоял в стороне, футах в пятидесяти от тротуара. Рафф дошел до конца мощеной дорожки и очутился перед входом в здание. Тут он улыбнулся, как улыбался всякий раз, глядя на потемневшую деревянную табличку с надписью, в которую какой-то досужий шутник вставил лишнюю букву. Получилось – Уэйр-д-Холл, Замок Судьбы. Вполне точное определение, с которым согласится любой профессор, даже самый строгий. Уэйр-Холл возвышался перед Раффом, как грозная твердыня с башней в стиле Тюдоров, с зубчатыми стенами и мрачными готическими окнами, глубоко скрытыми в толстой, неприступной каменной кладке.
Несколько каменных ступеней, ведущих к дверям канцелярии декана архитектурного факультета Мэтью Пирса. Быть может, за этими дверями, в приемной, на заваленном бумагами столе секретарши приютилась телеграмма, адресованная ему. Или телеграмма кому-нибудь другому. Или вообще никаких телеграмм. Он отлично понимал, что премия может достаться любому талантливому парню из Гарварда или М. Т. И. – Массачусетского технологического института, – или Мичиганского университета в Энн Арбор. Впрочем, эта трепка нервов ненадолго: день-два – и все выяснится. А сейчас у него есть вполне веское, хотя и не совсем приятное основание для прихода сюда. Дело в том, что здесь было своего рода информационное бюро для студентов, ищущих работу.
Он вошел в приемную. В этой комнате с высоким потолком сидел за письменным столом его друг, друг всех студентов-архитекторов, Нэнси Бил. Мисс Нэнси Бил, которой следовало бы блистать в Балтиморе, а не сидеть тут добровольной нянькой сотни желторотых архитекторов.
– Нэнси! – Рафф медленно подошел к столу. – Моя работа кончилась сегодня утром. Может, вы случайно слышали... – Он умолк, как бы споткнувшись о безмятежное выражение ее лица. Итак, телеграммы нет, это ясно. Должно быть, он просто спятил.
Она повернулась на своем низком, вращающемся стуле, наклонилась над столом и черкнула что-то в блокноте.
– Неужели он выставил вас, этот ваш, как его?.. – Мягкий, чуть-чуть протяжный мерилендский акцент.
Рафф молча кивнул, и она сказала:
– Экое безобразие, Рафф, ну просто неслыханное безобразие!
Он задумчиво смотрел на разбросанные по столу бумаги, среди которых не было телеграммы. Черт бы их побрал, все эти весенние приметы, предчувствия и предзнаменования! Вслух же он сказал:
– Ну, все-таки у меня было три спокойных месяца.
Да, три месяца скромного благополучия за то, что он отдавал напрокат не мозги – какое там! – а всего только свой карандаш; сидел, вычерчивая дурацкие стандартные коттеджи с панорамными окнами для поселка под названием Садвилл, который он тут же перекрестил в Гадвилл.
Работая в течение этих трех месяцев внештатным чертежником, он зарабатывал достаточно, чтобы сводить концы с концами и, кроме того, оплачивать пребывание Джулии Рафферти Блум там, в Мичигане, в уродливом каркасном доме, который некогда служил резиденцией какому-то преуспевающему лесопромышленнику, а теперь, выкрашенный в белую и зеленую краски, стал гордо именоваться "Частной больницей и санаторием "Сосны"". Рафф поднял глаза на Нэнси и повторил:
– Может, у вас есть на примете какая-нибудь работа? Приветливая, сочувственная улыбка Нэнси:
– Абсолютно ничего, мой милый. Если только не считать... постойте, где же это... – Она порылась в бумагах. – Я что-то не в своей тарелке сегодня. – Кивок на дверь кабинета. – В такой день просто грешно сидеть взаперти...
– Да, – сказал он.
Как видно, Нэнси Бил тоже было не по себе. Он посмотрел на нее, на очертания ее груди под клетчатым золотисто-коричневым платьем. Тридцатисемилетняя Нэнси Бил всегда была такая нарядная, такая подтянутая, как будто ожидала, что ее необъяснимое, незаслуженно затянувшееся девичество вот-вот окончится. Нэнси Бил с ее нежным овалом лица и густыми каштановыми волосами, гладко зачесанными назад и кокетливо стянутыми на затылке лентой, была достойна любви. Он вспомнил Лиз, которая спит сейчас в своей желтой комнатке на Парк-стрит. Только Нэнси будет все ждать и ждать – Рафф знал это, – ждать и жить так же, как жила до сих пор, и так же заботиться о каждом студенте своего факультета, и принимать так же близко к сердцу каждую его неприятность и каждую радость, и будет так же стараться задобрить и смягчить то и дело сменяющееся факультетское начальство.
– Постойте-ка, я подумаю... – Она рассеянно смотрела в окно, за которым сияла весна, а затем повернулась к Раффу: – Как же это я забыла... На прошлой неделе мистер Эймз из фирмы "Скотт и Эймз" искал чертежника. Попробуем спросить его...
Она начала звонить по телефону.
Рафф ждал. Пройдет июнь, и все изменится. Никто уже не станет хвататься ради него за телефонную трубку. Он прислушивался к ее разговору с Эймзом.
– Они ждут вас завтра, – сообщила Нэнси. – Начинают проектировать новую больницу на Уитни-стрит и просили передать, чтобы вы пришли завтра в девять. Вот. Вы устроены.
– Вы славная девушка, Нэнси, девушка на славу! – благодарно воскликнул Рафф. Повинуясь внезапному импульсу, он нагнулся, обнял ее и приподнял с кресла. – Послушайте, Нэнси, давайте удерем отсюда! Пойдем куда-нибудь кормить голубей, или...
– Рафф! Отпустите меня сейчас же, слышите!..
Ничего, пусть попищит. Он продолжал крепко держать ее, как она ни протестовала, как ни извивалась.
– Мисс Бил, не соблаговолите ли вы... – раздался негромкий голос, принадлежащий, несомненно, Мэтью Пирсу, который вдруг появился в дверях своего кабинета.
Растерявшийся Рафф тихонько опустил Нэнси Бил на пол. Нет, положительно, сегодня какой-то проклятый, на редкость бестолковый день!
– Мистер Пирс!.. – Мгновенно оправившись, Нэнси стала между Раффом и новым деканом архитектурного факультета. – Пожалуйста, не сердитесь, мистер Пирс. Понимаете ли, Рафф родом из Сэгино... – Ее смех рассыпался серебристыми колокольчиками.
Мэтью Пирс, у которого всегда был строгий и занятой вид, буркнул:
– А, Блум!.. – кивнул, нахмурился и скрылся в своем святилище.
Рафф выскочил из приемной как ошпаренный; то была его первая встреча с Пирсом после того февральского дня, когда этот выдающийся архитектор стал деканом и обратился к студентам с приветственной речью, в которой он детально изложил программу архитектурного факультета, а также свои соображения об основных тенденциях в архитектуре послевоенного периода, и закончил советом, заимствованным из Ипполита Тэна[2]: "Пусть умы и сердца ваши будут полны мыслями и чувствами вашей эпохи, – тогда вашей работе будет сопутствовать удача".
Ну, на сей раз Пирс запомнит его: Блум (отметим его в списке черной птичкой) – несолидный, невоспитанный, развязный, непочтительный, ненадежный малый.
Крупная нью-йоркская проектная фирма "Пирс и Пендер" ни за что не согласилась бы – будьте уверены! – включить этого неотесанного субъекта, Рафферти Блума, в число своих служащих.
Великолепный денек!
Рафф поднялся по выщербленным ступеням на второй этаж, потом на третий и прошел в диванную – мрачную комнату в башне; вся ее обстановка состояла из двух обшарпанных диванов, батареи пустых бутылок из-под кока-колы и нескольких переполненных окурками пепельниц; тем не менее это был на редкость удобный приют отдохновения, когда приходилось просиживать ночи напролет над срочной работой. Далее, через чертежный зал третьего этажа, уставленный рядами дубовых чертежных столов, утопающих в стальных зарослях причудливо изогнутых люминесцентных ламп, вдоль стены, обильно изукрашенной подписями и бесчисленными образцами студенческого юмора, изложенными в сомнительного достоинства стихах, а потом мимо настенного телефона и, наконец, по спиральной лестнице Рафф добрался до дипкомнаты, то есть комнаты дипломантов, где выпускники, преисполненные сознания своего превосходства, трудились над дипломными проектами под сенью плаката с безапелляционной надписью: "Гони проект! "
